Поймав его взгляд, девушка откинула назад голову, провела рукой по лбу, как будто поправляя челку, – и у Георгия пересохло во рту и все перевернулось внутри от этого простого и беспредельно чувственного движения.
Он даже про французские жмурки забыл, заглядевшись на нее, но девчонки, конечно, не забыли.
– Ну что, Жорочка, всех запомнил? – Жанна подергала его за рукав. – Лолик, давай завязывай!
Пока они под веселый визг поочередно целовали его, пока Георгий с хохотом разгадывал эту восхитительную шараду, – он ждал только одного поцелуя и, конечно, сразу узнал его. Даже не узнал, а почувствовал всем телом. Сначала ее рука обвилась вокруг его шеи, и он в ту же секунду вспомнил про джунгли Амазонки и про какие-то фантастические лианы; потом он почувствовал на своих губах ее дыхание – горячее, немного отдающее вином; и наконец задохнулся от ее поцелуя – долгого, безоглядного, такого откровенного, словно они лежали голыми в темноте, а не стояли друг перед другом на коленях посередине людной комнаты.
– Ну а это, это кто? – раздались голоса. – Угадывай, угадывай, а то она от тебя не отлипнет, до смерти целовать будет!
Но вместо того чтобы оторваться от ее губ и что-нибудь сказать, Георгий откинулся назад и с восторгом почувствовал, что она не отпускает его – наклоняется, пытается удержаться, но не удерживается и падает на него сверху, не прерывая поцелуя.
– Так не че-естно! – Он узнал голос Лолки. – Трахаться не договаривались, это сверх программы!
– Да ладно тебе, Лолит.
Не снимая повязки с глаз, Георгий почувствовал, как, произнося это, девушка медленно, словно нехотя, отпускает его шею, отрывается от его губ. Голос у нее был под стать всему остальному – звонкий, но с хрипотцой; он сводил с ума одними только интонациями.
– Гюльчатай, открой личико!.. – простонал Георгий, срывая с глаз косынку.
Все засмеялись, захлопали и принялись чмокать и тормошить его уже без очереди.
– Умница, рыженький! – воскликнула Жанна. – Всех угадал, особенно Нинку. Она тебе за это, может, даст, если хорошо попросишь.
– А я и по-любому дам, – заверила Лола. – Даже если плохо попросишь. Ой, да ты хорошо-о попросишь, сразу ви-идно!
Но тут в комнату ввалилась очередная компания, как выяснилось, та самая, которую посылали за водкой, и все забыли про Георгия и про французские жмурки.
Через полчаса, догнавшись свежей выпивкой, девчонки затеяли танцевать под виолончель, на которой Лолка принялась наяривать какие-то немыслимые, но очень темпераментные мелодии. Потом виолончель оставили в покое, включили магнитолу, выключили свет, зажгли свечи, рискуя спьяну устроить пожар, растормошили отдыхающих парней, и танцы приобрели более чем откровенный характер.
Что и говорить, обещанная Федькой оргия удалась! Георгий увидел Казенава, окруженного несколькими девчонками. Он танцевал с каждой по минуте, и за эту минуту, несмотря на его деланое сопротивление, каждая успевала расстегнуть на нем какие-нибудь заклепки и «молнии», что-нибудь снять с него или хотя бы немного стянуть. После пятой партнерши Казенава впору было выпускать к шесту в стриптиз-клубе.
Впрочем, Георгий наблюдал за блаженствующим Федькой только краем глаза. Он оглядывался в поисках Нины, и все остальное интересовало его очень мало.
Вдруг он почувствовал, как ее руки ложатся сзади ему на плечи.
– Танцуете, молодой человек? – выдохнула Нина ему в висок.
– А то! – Георгий улыбнулся, обернулся и сразу обнял ее за талию, прижался к ее бедрам. – Когда я танцую с Ниной, сердце бьется об штанину! Куда ты делась?
Она засмеялась, услышав его поэтический экспромт. В смехе ее хрипотца была еще привлекательнее. Она и вправду была высокая – Георгий видел ее глаза почти вровень со своими; в глазах плясали свечные огоньки.
– Покурить выходила, – сказала она.
– Зачем? – удивился Георгий. – Все же прямо тут курят.
– А я за травкой, – объяснила Нина. – Здесь барыга на третьем этаже живет. Будешь?
– Не-а, – покрутил головой Георгий. – Я живой хмель люблю.
Хоть Нина уже и накурилась травки, глаза ее не затуманились, а, наоборот, заблестели еще жарче. И в этом блеске, и в ее потрясающих губах, и в каждом движении ее гибкого стройного тела не было ни капли вульгарности – только чистая, безоглядная страсть, которая так поразила его с первого же взгляда.
– А больше ты тут никого из соседей не знаешь? – спросил Георгий. – Чтоб квартира свободная…
– Ух, какой ты быстрый! – Нина улыбнулась, откинув назад голову.
– А ты разве не хочешь?
Ее белая открытая шея была в сантиметре от его лица, и Георгий просто впился в нее губами. Он никогда так не делал: ему почему-то казалось, что женщинам должны быть неприятны желто-синие следы поцелуев. Но сейчас ему хотелось именно этого – впиться в нее, выпить ее всю.
– Разве не хочешь? – повторил он, задыхаясь.
– Хочу.
Она не кокетничала, не пыталась сделать вид, что он должен ее завоевать, не говорила каких-нибудь обязательных глупостей, и это было так привлекательно в ней, так чудесно! Но и это было все же не главное в ней. Зина тоже не отбивалась от его ласк, да и никто, в общем-то, не отбивался. Но во всех женщинах, а в Зине особенно, было что-то… дополнительное, что ли. Они не просто отдавались ему, а помнили при этом о каких-то своих целях, которых он не понимал и понимать не хотел, – о замужестве, даже просто о любопытстве. А Нина… В Нине было только желание, беспримесное, направленное на него желание. Она хотела только его – всего его, как есть. Она вся была для него или стала для него, как только его увидела, и Георгий почувствовал, что не может совладать с той туманящей силой, которая поднимается в нем.
– Пойдем хоть на чердак, а? – попросил он.
– Ладно тебе – на чердак! – хохотнула она. – Найдем хату, не волнуйся.
Наверное, Нина жила в этом же подъезде. Во всяком случае, сориентировалась она мгновенно: куда-то сбегала и уже через десять минут, которые, правда, показались Георгию бесконечными, открыла неизвестно откуда взявшимся ключом облезлую дверь на первом этаже.
В нос ударил тяжелый запах никогда не проветривавшегося жилья; последним сознательным движением Георгий распахнул окно. Громко треснула и с шуршанием осыпалась замазка, хлынул с улицы ночной апрельский воздух.
– Замерзнем! – с веселым придыханием сказала Нина; в голосе ее слышался восторг. – Или влезет кто-нибудь.
– Не замерзнем. И никто не влезет. Ты иди ко мне…
Своего голоса он уже не слышал. Занавесок на окне не было, и в ярком серебряном свете фонаря Нинино лицо казалось еще белее, только блестели глаза да призывно темнели губы. Она была вся какая-то струящаяся, от волос до длинных ног – как если бы река вдруг потекла вертикально или замедлил свое падение водопад. Черная маечка плотно обтягивала ее тело, а вырез маечки был глубокий, и Георгий долго не мог оторваться от ее открытой груди, не мог стянуть с нее маечку и черные, тоже в обтяжку, брюки. Он то тянул эту чертову кофточку вверх, то, забывая обо всем, снова начинал целовать Нину, пока она не засмеялась своим невозможным хрипловатым смехом и не сняла все сама – сначала с себя, а потом и с него. Маечка затрещала, как бенгальский огонь, черные Нинины волосы растрепались, искрясь в темноте.
Сразу она напомнила ему реку, а когда они упали на продавленный диван, Георгий почувствовал себя так, словно нырнул в море. Море было родным, бесконечно своим для него, и такой же оказалась Нина. Она обнимала его снизу ногами, руками, всем телом, ее ногти царапали его спину – легонько, так, как касались его в воде плавниками стремительные рыбы. И эти острые касания ее пальцев он чувствовал сильнее, чем уколы диванных пружин.
Ей было наплевать на первый этаж – она застонала сразу же, как только он коснулся ее, и стонала с каждой минутой все громче. Она выкрикивала что-то бессвязное и, наверное, бесстыжее, или просто бесстыжим казалось все, что срывалось с ее губ, мгновенно распухших от его поцелуев.
– Да!.. Да!.. Да-а!.. – было единственное, что он мог разобрать в ее вскриках.
И это самозабвенное «да!», обращенное к нему, зажигало все его тело таким огнем, от которого, кажется, должны были расплавиться торчащие из дивана пружины. Ему было тесно у нее внутри, но это была такая возбуждающая теснота, в которую хотелось погружаться все глубже – до тех пор, пока сознание не вспыхнет, исчезая, последней мучительно-счастливой вспышкой.
Она билась под ним, словно хотела вырваться, но он чувствовал, что ничего она не хочет – только биться так до изнеможения.
– О-й-ох!.. – выдохнула Нина, когда этот бешеный двойной порыв наконец затих. – Ну, ты красавец… Бли-ин, я и не думала, что так кончить смогу! Прям раз сто одновременно!
Георгий засмеялся и закрыл Нинины губы своими, прижал ее голову к дивану, не давая ей говорить. Она тоже засмеялась под его поцелуем и застучала кулаком по его спине, словно захлебывалась и просила ее отпустить.
– Супер! – подытожила она, как только ей удалось вырваться. – Я-то думала, от травки так возбудилась, но нет, наверное, от тебя.
– Я-то уж точно от тебя. – Георгий выпустил ее из-под себя и растянулся на полу: рядом им не улечься было на этом раздолбанном ложе.
– Пружины только. – Нина сморщилась. – Е-мое, пока трахались, не замечала, а ведь всю спину исцарапали, суки!
– Давай поцелую – пройдет, – сказал Георгий, садясь рядом с диваном.
– Ух ты какой! – засмеялась Нина. – Ну, поцелуй…
Она лежала тихо – кажется, даже не дышала, – пока он целовал ее исколотую спину, и это было так хорошо, так просто, что он готов был целовать ее до бесконечности. А когда заглянул ей в лицо, то увидел, что она уснула.
«Разбудить? – подумал он. – Да нет, жалко».
Он неслышно поднялся, закрыл окно, нашел на полу свою одежду. Нина не проснулась ни когда он подкладывал под нее плед, снятый с такого же раздолбанного, как диван, кресла, ни когда укрывал ее найденным в ванной махровым халатом.
«Может, этим не стоит? – подумал он, брезгливо разглядывая халат. – Ладно, накрою, а то и правда замерзнет».
Нина улыбалась во сне, и это было совсем неожиданно – такая тихая улыбка на ее исполненном чувственности лице.
Только выйдя на улицу, Георгий понял, что сейчас глубокая ночь и метро давно закрыто.
«Может, вернуться? – подумал он. – Нет, не вернусь».
Ему жаль было нарушать то состояние, в которое он был погружен весь, с головой. Он даже не знал, как назвать то, что с ним происходило. Все в нем звенело от немыслимого, полного, чуть не до слез, счастья! Он не понимал, почему вдруг накатил на него этот восторг, но и не старался понять, а просто наслаждался им. Как если бы собирался всего лишь подпрыгнуть, а вместо этого вдруг полетел над землей. Разве стал бы он тогда размышлять, почему это произошло да чем кончится? Ни за что! Просто летел бы себе неведомо куда, задыхаясь от счастья.
Георгий не понимал и того, как связано это его состояние с Ниной – с самой обыкновенной девушкой, которая накурилась травки, легла с первым встречным на раздолбанный диван и за весь вечер произнесла три с половиной слова, да и те глупые. Но она была ему дороже, чем его первая женщина, чем все женщины, которые у него были. Да она и казалась ему сейчас первой, он и в самом деле впервые почувствовал себя мужчиной, потому что впервые был с женщиной, которая хотела его всем своим существом…
Он летел по ночной улице так стремительно, как будто и правда не касался ногами земли, и едва сдерживался, чтобы не заорать какие-нибудь бессмысленные счастливые слова: «Я все могу! Я добьюсь всего, чего хочу! Она моя – и эта жизнь, и этот город, и все-все-все!»
Глава 11
Летняя сессия приближалась с унылой неотвратимостью. Собственно, унылой была даже не сама сессия – учиться Георгию было довольно легко, – а только мысль о проклятом зачете по английскому. Как он ни старался не думать об этом, но усмешка, которой встречала его Регина, не оставляла сомнений. Она со злорадным удовольствием демонстрировала ему на каждом занятии, что он ничего не знает, не умеет и не научится никогда. Регина явно старалась довести его до бешенства, и Георгий чувствовал, что сдерживаться ему все труднее.
– Может, на курсы записаться? – уныло спросил он однажды Федьку.
– С дуба рухнул? – удивился тот. – Знаешь, сколько в Москве английские курсы стоят? На хлеб с водой перейдешь и то не потянешь.
Федька учился в другой группе и Регину знал только понаслышке.
– Выгонит ведь, – вздохнул Георгий. – У нее аж ноздри от злости дрожат, когда она меня видит.
– Ноздри, может, у нее от чего другого дрожат, когда она тебя видит! – засмеялся Казенав. – Но сука та еще, это точно. Да-а, Жорик, бабки нужны, жизнь нас в этом каждый день убеждает. А ты ходишь как лох, один Дзига Вертов на уме с каким-нибудь, блин, Флаэрти в придачу. Думать надо!
– Я думаю, – усмехнулся Георгий. – Только в голову ничего не приходит.
– Раз не приходит, – объяснил Федька, – значит, не головой думаешь, а задницей. Слушай, – прищурился он, – а ты сам-то хочешь деньги зарабатывать?
– Конечно, – удивился Георгий. – Кто ж не хочет?
– Не скажи, – покрутил головой Казенав. – Иметь – это да, все хотят. А зарабатывать желающих значительно меньше. Ладно, Жорик! – улыбнулся он. – Придумаю и для тебя чего-нибудь.
– Да ты уже и так придумал, – смутился Георгий. – Свою же работу отдал…
– Это в смысле бумажки расклеивать? – хмыкнул Федька. – Расслабься, Рыжий, насчет благодарности. Тоже мне, работа! Знаешь анекдот про Рокфеллера?
– Какой? – заинтересовался Георгий.
Он не был завзятым любителем анекдотов, но Федьку всегда слушал с удовольствием. За все время их знакомства тот не рассказал ни одного глупого анекдота. Казенав знал их во множестве, и все были смешные.
– Ну, спрашивают у Рокфеллера: «Где вы взяли свой первый миллион?» Он отвечает: «Я купил апельсин за один доллар, выдавил его в стакан и продал за два доллара». – «А потом?» – «Потом я купил на эти деньги два апельсина, выдавил их в два стакана и продал за четыре доллара. Потом я купил четыре апельсина, выдавил… потом восемь апельсинов… Так я работал год». – «А потом?» – «А потом умер мой троюродный дядя и оставил мне миллион».
Георгий засмеялся.
– Понятна мораль? – спросил Федька.
– Как не понять… Ну, и что ты предлагаешь? Дожидаться наследства от дяди?
– Как только будут предложения, сразу скажу, – с неожиданной серьезностью ответил Казенав.
Предложение не заставило себя ждать. Уже через два дня Федька вызвал Георгия прямо из фотолаборатории, где тот делал задание по композиции.
– Рыжий, бросай эту бодягу, дело срочное, – торопливо проговорил Казенав. – Пошли, по дороге объясню.
– Да погоди ты полчаса, у меня фотографии в проявителе лежат, – возразил было Георгий.
– Какие на хрен полчаса?! – завопил Федька. – Еще говорит, бабки хочет зарабатывать! Тут уж, знаешь, с самого начала надо уяснить: срочно – значит, срочно.
– Ну, пошли, – пожал плечами Георгий.
Выйдя на улицу, он направился было к троллейбусной остановке, но Федька подскочил к обочине и замахал рукой.
– Некогда, Жорик, в троллейбусе яйца трясти, время – деньги, – торопливо проговорил он. – На метро-то в Москве по-любому быстрее, а поверху привыкай на тачке передвигаться, если по делу надо. Значит, так, слушай расклад. Едем в Ермолаевский переулок.
– Это где такой? – поинтересовался Георгий.
Федькино волнение незаметно передалось и ему, он почувствовал себя так, как будто торопится на пожар.
– Возле Патриарших прудов, – сказал Федька. – И вообще, Рыжий, надо тебе теперь Москву наизусть выучить. Переулки, дома, метраж, цены – короче, все. Патриаршие особенно: там особняков старинных до фига, большевики в них коммуналок понаделали, расселять да расселять. Короче, идешь к одной бабульке и собираешь ее манатки. Сегодня – накрайняк, завтра утром – должна переехать.