Почти все лето пролетело для Али так стремительно, что она и не видела никаких перемен в окружающей жизни. Но, глядя на Макса, она заметила перемены. Он загорел, возмужал, даже, кажется, подрос немного. Правда, уши торчали по-прежнему и ресницы казались еще длиннее, оттого что выгорели на солнце.
На нем была стройотрядовская форма защитного цвета – наверное, из каких-нибудь старых институтских запасов. Он курил, прислонившись к барьеру возле аттракциона. Кажется, раньше не курил – или она просто забыла? Издалека увидев Алю, Максим отбросил сигарету, но не пошел навстречу, а остался стоять, как будто оторваться не мог от ограды.
– Ты загорел, – сказала Аля, подойдя к нему.
– Наверное. Работаем целый день. – Макс говорил отрывисто, а смотрел на Алю не отрываясь. – Как твой ГИТИС?
– Стоит на прежнем месте, – пожала плечами Аля. – Только без меня.
– Понятно… Очень расстроилась?
– Не знаю… Как-то не успела еще понять.
Сказать, что не расстроилась, было бы неправдой. Но и отчаяния из-за своего непоступления она тоже сейчас не ощущала. Але не хотелось объяснять ему свое состояние, да и невозможно было это сделать.
– Чем же ты теперь будешь заниматься? – спросил Максим.
– Тоже не знаю, – улыбнулась Аля.
– Странная ты какая-то сегодня! – удивился он.
– Что же странного? – спросила Аля. – И почему ты думаешь, что именно сегодня?
– Улыбка какая-то… блаженная! И ничего-то ты не знаешь, ничего-то тебе не надо!
– А может, я влюбилась? – неожиданно для себя сказала Аля.
Максим замолчал. Они шли по набережной вдоль обшарпанного парапета. Аля смотрела, как швартуется на противоположном берегу огромный белый корабль.
– В кого? – наконец спросил он.
– Я же сказала – может быть. – Аля оторвалась от созерцания корабля. – Расскажи лучше, как ты провел лето.
Фраза невольно прозвучала, как название школьного сочинения, хотя Аля вовсе не хотела его обидеть. Просто ей было все равно.
Но Максим не стал ничего рассказывать.
– А все-таки? – спросил он. – Может быть – или так оно и есть?
Ей было так скучно, что даже как-то и не жаль его. Аля и сама не понимала, почему такой скукой веет на нее от этого симпатичного парня – даже от его пушистых ресниц. Но у нее просто язык не хотел шевелиться, чтобы с ним разговаривать.
«Как это я раньше хотела с ним кокетничать, зачем-то дразнила его?» – с удивлением подумала Аля.
– Макс, я пойду, – сказала она. – Неужели ты никого себе в стройотряде не нашел? Не надо мне звонить, совершенно тебе это не надо.
Она повернулась и пошла по набережной в противоположную сторону.
– Алька, погоди! – крикнул Максим и в два шага догнал ее. – Я все равно должен тебе сказать… Все равно хотел… Я из-за тебя только приехал. – Она видела, что он задыхается от волнения. – Только из-за тебя! Никаких дел стройотрядовских здесь нет, это я все выдумал. Я раньше не думал, что это все так серьезно… Для меня.
– Макс, – стараясь говорить как можно более ласково, произнесла Аля, – но для меня-то это совсем не так. Может быть, надо было тебе сразу сказать, но я же ничего плохого тебе не делала, потому и не говорила. Мне казалось, у нас с тобой очень простые отношения, легкие, и прекратить будет легко. Я же не виновата, если это не так… Что я могу сделать?
– Ничего не надо делать. – Максим смотрел на нее, не отводя глаз. – Алька, ничего… Но если вдруг когда-нибудь… Потом когда-нибудь… Ты же сказала – может быть. А может быть, что ты и ошиблась, может же такое быть! Тогда я…
– Ох, Максим, ну что ты говоришь? – поморщилась Аля. – Думаешь, я тебя буду иметь в виду как запасную площадку? Забудь ты меня лучше, ей-богу!
Она пошла по набережной, не оглядываясь и все убыстряя шаги.
Жить с мыслью о том, что Илья не знает номера ее телефона, что он прилетит в Москву и не сможет позвонить ей в ту же минуту, было для Али просто невыносимо.
Прожив с этой мыслью вторую неделю июля, она поняла, что больше не выдержит такого неопределенного ожидания. Да и сама она не могла позвонить ему домой: на визитке был обозначен только телефон офиса, а спросить домашний или мобильный она забыла в горячке их встреч и расставаний.
И Аля поехала на улицу Немировича-Данченко, хотя не совсем понимала зачем.
Она даже не сразу нашла эту улицу. Шла от метро по Большой Дмитровке и свернула направо, не дойдя до нужного поворота. Только пройдя метров сто по Козицкому переулку, Аля сообразила, что перепутала поворот – может быть, тоже от волнения.
За дверью его квартиры стояла тишина.
«Значит, не вернулся еще, – подумала Аля то ли с тоской, то ли с облегчением. – Он просто не вернулся еще, а если бы вернулся, обязательно позвонил бы. Он как-нибудь нашел бы мой телефон, узнал бы в деканате ГИТИСа, еще как-нибудь… И что за глупые мысли лезут в голову!»
Она хотела оставить ему записку в дверях или в почтовом ящике, но потом подумала, что ее может найти его мать, – и не решилась писать. Хотя что особенного было бы в записке, оставленной в почтовом ящике?
Аля совсем уж было подумала, что приехала сюда зря, как вдруг ей вспомнился другой летний день, когда она вот так же бродила вокруг этого подъезда, и ждала, и не знала, увидит ли… И смешная Бася Львовна вспомнилась, с ее тревогой за бомжей и Совет Федерации.
«На втором этаже, она сказала? – попыталась вспомнить Аля. – На втором этаже направо, точно!»
Она сбежала по лестнице вниз и позвонила в квартиру справа от лифта.
– Кто там? – раздалось за дверью. – Ты, Люся?
– Это не Люся, – громко сказала Аля. – Это Аля… Александра. Бася Львовна, вы со мной однажды разговаривали на лестнице, я к Илье Святых приходила, вы не помните, наверное…
Дверь тут же открылась.
– Почему же не помню? – Бася Львовна стояла на пороге и внимательно вглядывалась в Алино лицо в лестничном полумраке. – Я всех помню, с кем разговаривала. Проходите, пожалуйста. А я думала, это Люська с третьего этажа, – говорила она, идя впереди Али по коридору. – Она, паразитка, утятницу у меня брала, так я думала – принесла. Дождешься, как же! Завтра сама пойду заберу. До чего девка бесстыжая!
Квартира у Баси Львовны была такая же, как у Ильи – вернее, таких же размеров, с таким же длинным коридором и просторной кухней. Но вся она была заставлена таким количеством разнообразных предметов, что просто невозможно было представить: на что же употребляются все эти бесчисленные вещи и вещички?
– Мишенька, старый дурень, пошел на свой совет ветеранов, – сообщила Бася Львовна, когда, поддавшись на ее уговоры, Аля прошла все-таки на кухню. – Думает, он там большая шишка. Вот когда будут давать подарки ко Дню Победы, он тогда посмотрит, кому дадут часы, а кому цветочки и фигу с маслом.
Слова этой женщины оказывали на Алю просто поразительное действие! Может быть, даже не сами слова, а интонации или что-то еще, что и в интонации не умещается… Так было в их первую встречу, когда Аля в отчаянии сидела на ступеньках, так было и сегодня, когда, присев на венский стул, к сиденью которого веревочками была привязана вышитая подушечка, она слушала словоохотливую соседку.
Сегодня на Басе Львовне было серое шелковое платье в черный горошек, и причесана она была так тщательно, как будто собиралась в театр.
– Извините, что я вас побеспокоила, – сказала Аля, непонятно чему улыбаясь. – Вы не знаете, Илья еще не приехал?
– Почему не знаю – знаю, – тут же ответила Бася Львовна. – Не приехал, но вот-вот явится. Вчера Анна Аркадьевна заезжала за чем-то, она и сказала. Вы Анну Аркадьевну знаете? – словно мимоходом, поинтересовалась она.
– Да… в фильмах видела, – ответила Аля. – Я только хотела вас попросить… Когда он вернется, вы ведь его, наверное, сразу увидите?
– А как же! – подтвердила Бася Львовна. – Илюшка вежливый такой, всегда поздоровается, если на лестнице встретит. Да и забегает иногда – когда боится, что Моську не успеет вечером выгулять. А мне что, разве мне трудно с собачкой погулять? Или Мишеньку пошлю, у него все равно гвоздь в жопе, так пускай хоть с пользой бегает!
Аля не выдержала и прыснула, услышав последние слова. Она уже догадалась, что подобные фразочки – особенно о Мишеньке – Бася Львовна произносит явно в расчете на публику и вместе с тем удивительно естественно, как дышит.
«Вот это актриса!» – подумала Аля, а вслух сказала:
– Я хотела записку ему оставить. Вы сможете передать, Бася Львовна?
– Да господи! – махнула рукой та. – Оставляйте, какие дела. Извините, а вы случайно не еврейка? – поинтересовалась она.
– Нет, – удивленно ответила Аля.
– Может, бабушка или дедушка? – не отставала Бася Львовна.
– Да нет же, – улыбнулась Аля. – Меня об этом даже не спрашивали никогда!
– Вы стесняетесь, – убежденно сказала Бася. – А я вам скажу, совершенно нечего стесняться. Конечно, раньше это старались не афишировать, но теперь же совсем другое дело! Между нами говоря, много различных льгот. Мы с Мишенькой получаем гуманитарную помощь от еврейского общества, к хануке давали хорошую говяжью тушенку и конфеты. Вы знаете, что такое ханука? Вижу, что не знаете, очень даже напрасно. А если б мы хотели, – она понизила голос, – мы бы давно могли жить в Израиле, и Мишенька как ветеран получал бы там такую пенсию, что будь здоров! Но мне это надо – жить с его сыночком и этой паскудой? Она же до сих пор считает, что Мишенька меня осчастливил, прописал в Москве! – Изливая на Алю всю эту лавину сведений, Бася наливала воду в чайник. – Хотела бы я посмотреть, в какой Москве он сейчас жил бы, если б не я! Жулебино он имел бы, а не Москву. Когда сносили наш дом, сколько я обивала пороги? Меня знал весь Моссовет, председатель меня слушал, вот как вы сейчас. И разве можно сравнить эту квартиру с той конурой, которую ему оставил сыночек? Так что вы зря стесняетесь, что вы еврейка, – заключила она.
– Да я и правда – ни сном ни духом! – рассмеялась Аля. – С чего вы взяли, Бася Львовна?
– У вас еврейские глаза, – объяснила та. – Большие, черные и еще такой, знаете ли, элемент, что сразу понятно.
– Не знаю, – пожала плечами Аля. – У мамы точно такие же, только серые. А у папы маленькие, но черные. Так что у меня просто серединка на половинку.
По лицу Баси было видно, что она не поверила ни одному Алиному слову.
– Очень жалко, – сказала она. – А я Илюшке всегда говорю: женись, детка, на еврейке, тогда ты будешь знать, что у тебя есть жена, а у твоих детей – мать! Вот мой старший женился на русской – и какое он имеет счастье? Куда же вы встаете? – удивилась она. – Сейчас чай вскипит, я заварю свежий.
– Спасибо, Бася Львовна, – улыбнулась Аля. – Так передадите записку?
– Это вы не беспокойтесь. – Она опустила записку в карман. – Когда он приедет, я сразу буду знать. А вам, извините, сколько лет?
– Девятнадцать.
– Малое дитя, – кивнула Бася. – А мама знает, куда вы ходите ночевать?
– Ну, я не так часто хожу сюда ночевать, – слегка покраснев, сказала Аля.
– Это дело молодое, – не стала спорить Бася Львовна.
По ее лицу невозможно было понять, как же она все-таки относится к тому, что девятнадцатилетняя девушка ночует у взрослого мужчины. Впрочем, это было Але безразлично. Поблагодарив, она пробралась по заставленному коридору и вышла из квартиры.
Атмосфера дома установилась какая-то похоронная, и Аля винила в этом только себя.
Родители почти не разговаривали ни с ней, ни друг с другом. Даже разгоравшиеся после телевизионных «Новостей» родительские споры о политике, над которыми Аля посмеивалась втихомолку, – тоже прекратились.
Она видела, что отец с тревогой посматривает на нее – наверное, не понимая, почему ее так бурно начавшийся роман не имеет продолжения. Да и мама, несмотря на попытки казаться неприступной, явно переживала. Она даже похудела немного, темные тени появились под глазами.
В тот вечер, когда она отнесла записку, Аля долго не могла уснуть. Известие о том, что Илья вот-вот вернется, растревожило ее. Бася Львовна наверняка передаст записку – значит, он сможет позвонить, как только приедет. Если захочет…
Вот эта последняя мысль и мучила Алю, и мучила все чаще.
Когда они были вместе – пусть совсем недолго! – в ее душу ни разу не закрадывались сомнения. Они принадлежали друг другу безоглядно и безраздельно, он любил ее так же, как она его – всем собою…
Но теперь, когда Ильи не было рядом, Але представилась вся его жизнь, а не только те недолгие часы, что он провел с нею.
Его жизнь показалась ей необъятной! Она не пыталась думать о том, что он делал до их встречи – об этом даже догадаться было невозможно. Но и то, что происходило с ним после…
Что он делает, как живет? Всего в его жизни наверняка так много! Аля пыталась вспомнить все, о чем он ей рассказывал. О клипах, о каком-то деловом обеде… Больше ничего она и не знала. А ведь в его жизни было множество людей, с которыми он был связан гораздо более прочно, чем с нею. Он упомянул мимоходом, что был женат. Но, конечно, та давняя жена не была его единственной женщиной, а может быть, и Аля не была теперь в его жизни единственной. Даже наверняка не была…
Эти мысли не давали ей заснуть, хотя свет она давно погасила. И Аля невольно прислушивалась к родительским голосам, доносившимся из другой комнаты.
– Я не понимаю, в чем состоит наша вина, – слышала она мамин голос. – В чем, по-твоему, я должна обвинять себя?
– Вот именно, что ты не понимаешь. – Отец говорил медленно, в его голосе проскальзывали какие-то незнакомые интонации, но Аля не могла издалека разобрать какие. – Может быть, это ее протест против излишне жестких рамок, в которые мы ее загнали. Ты загнала…
– Да в чем же жесткость?! – возмущалась мама. – В чем я ее ограничивала, можешь ты мне сказать?
– Не могу! – сердито отвечал папа. – Да, я не могу этого объяснить! Но я чувствую, я и по себе это чувствую… Твоя уверенность в том, что все должны жить так, как ты живешь – поддерживать твои взгляды, стремиться к тому, к чему стремишься ты, презирать одни и уважать другие человеческие качества… Ты все решаешь за других!
– Я не понимаю, Андрей, почему ты вдруг…
В голосе матери послышались слезы, и, наверное, она закрыла дверь в комнату, потому что Аля больше не разбирала слов – только напряженные, взволнованные интонации родителей.
Она ничего не могла сделать для них… Она и для себя ничего не могла сделать – только ждать.
Глава 13
Илья позвонил в последний день июля, когда Аля начала думать, что лучше было бы не ждать вовсе.
За этот месяц ожидания она устала больше, чем за все время поступления в ГИТИС. Ее не радовало даже то, что отношения с родителями как будто бы стали налаживаться: наверное, они решили, что Алину экстравагантную выходку можно забыть. Но ей было не до них…
После того как она оставила у Баси Львовны записку, прошло почти две недели. А ведь та говорила, что Илья вот-вот должен приехать! Горячка первых дней ожидания этого «вот-вот» сменилась отчаянием, тоской, апатией…
Аля даже телефон перестала ставить у своей кровати и, когда он наконец зазвонил однажды днем, едва успела добежать на кухню – звонку к восьмому, наверное.
– Алечка! – услышала она. – Здравствуй, милая, наконец я тебя слышу!
В его голосе были радость и нежность, ни с чем нельзя было перепутать эти интонации!.. Дыхание у Али перехватило, она молчала, сжимая трубку так, словно та могла вырваться у нее из рук.
– Алечка, ты не слышишь? – встревоженно спросил он, дуя в трубку. – Плохо слышно, Аля? Погоди, я сейчас перезвоню.
– Не надо, Илюша, не перезванивай, – наконец смогла произнести она. – Я хорошо тебя слышу. Просто… мне уже не верилось…
– Да дела захватили, Алечка. – В его голосе мелькнули виноватые интонации. – Ведь месяц меня не было, а без меня тут все проблемы стопочкой складывались до лучших времен. Когда я тебя увижу?
– Когда хочешь, – ответила Аля.
Она уже справилась с волнением и говорила почти спокойно. Но говорить с ним по телефону, да еще стараться говорить спокойно после того мучительного, невыносимого ожидания, которым были наполнены ее дни, – нет, это было совершенно невозможно!