Наша героиня же, возвращаясь домой и анализируя первый рабочий день, осталась им очень довольна – и самим днём, и новым местом, и свежеиспечёнными коллегами. Все они показались ей добродушными, искренними и милыми, за исключением разве что желчной Инны Ивановны Кочетковой. Но не знала она тогда, что Восток – будь он Дальний или Ближний, дело тонкое. Не простое это дело – Восток, как справедливо заметил герой культовой советской киноленты.
Всё пойдёт, как обычно, своим чередом – зависть со стороны женщин, признания в нежных чувствах со стороны мужчин очень скоро сменятся злостью и ревностью, поскольку ухаживания их останутся без ответа. Сплетни. Даже заговоры. Лесть и нож в спину – образно говоря. Вот сильные, они же и тонкие стороны Востока.
Но это будет потом. А сейчас всё прекрасно. Со следующей недели (по средам и пятницам) Аврора начнёт посещать ускоренные курсы по делопроизводству... Кстати, тут автор позволит пофилософствовать о быстротечности всего в жизни своей героини.
Так уж сложилось, что всё в судьбе Метёлкиной происходит как-то уж слишком быстро и, на первый взгляд, непродуманно. Окончив среднюю школу, Аврора случайно, не по своей воле, попадает в швейное училище. В её отсутствие Зинаида Матвеевна, поддавшись уговорам дочкиной подруги Ирки Ненашевой и влекомая мечтой о новом шикарном пальто цвета беж из модной тогда ткани под названием «мозги», которое Аврора непременно должна была сшить ей, став портнихой, отдала её документы в вышеупомянутое профессиональное училище.
Так же неожиданно, в силу сложившихся обстоятельств, Аврора выскакивает замуж за первого хулигана школы Юрку Метёлкина – парнишку из параллельного класса. Она первая среди своих сверстниц рожает Арину.
Засим, по возвращении Метёлкина из армии, Аврора опять-таки оканчивает ускоренные курсы ведения гостиничного хозяйства и поступает на службу в чуть ли не самый фешенебельный отель столицы.
Отработав там несколько лет, она увольняется по уже известной читателю причине.
Одновременно наша героиня как-то внезапно разводится с мужем из-за его измены. Не приди Аврора тогда чуть пораньше и не застань Метёлкина с другой, неизвестно, сколько бы она прожила с ним, снося дикую, давно перешедшую в болезнь ревность Юрика.
И снова её ждут курсы ускоренного типа, где девушек обучают стенографии и машинописи.
Слишком много случайного в жизни Авроры. Но, возможно, всё в нашей жизни решает случай. Не зря ведь говорят: оказаться в нужном месте в нужное время. Только не всегда это удаётся. У нашей героини, к примеру, «попадать в яблочко» получается через раз, поэтому судьба её и вышла такой скачко... нет, пожалуй, трамплинообразной.
– Ну, как? Что? Рассказывай! Я прямо от любопытства умираю! Весь день места себе не находила! Пошла с Ариночкой гулять, а все мысли о тебе – думаю, выгонят, точно выгонят! Ведь как оно в жизни-то бывает? – чего хорошего, дак помалу, а плохого дак с леше-его! – говорила Зинаида Матвеевна, впустив дочь в дом после первого её рабочего дня на новом месте и схватившись за пухлые, будто надутые, сравнимые только с хомячьими щёки грушеподобного лица своего, залилась горькими слезами и в бессилии опустилась на галошницу у порога.
– Мам, ну что ты ревёшь?! Почему меня выгнать-то обязательно должны?
– Потому что все целый день звонили, только нервы мне портили! О ка-ак! – всё больше расходилась Зинаида Матвеевна, содрогаясь от беспричинных рыданий. Узкий лоб Гавриловой, намекающий на то, что в её голове не так-то уж много мыслей (а умных в особенности), покрылся испариной. Маленькие узкие глазки были мутными от слёз.
– Кто звонил? Кто тебе нервы портил?
– Гаврилов, отец твой бешеный, раз двадцать трезвонил! Позвонит и спрашивает: «Ну, что, Зин, не пришла ещё? Не выгнали?» А когда терпение моё лопнуло, я его послала куда подальше, так он, знаешь, хитрец, по-другому заговорил: «Раз, Зин, её до обеда оттуда не вышибли, стало быть, возьмут! Тут восемьдесят процентов против двадцати, что примут! А не примут, падлы, так я им покажу кузькину мать!» Так и сказал! Ну ты ведь его знаешь, шалопутного! – с нескрываемым умилением заметила Зинаида Матвеевна. – Милочка звонила три раза. Она, конечно, права, но всё же зачем тётке нервы-то поднимать...
– А она что сказала?
– Да что она сказала, – нехотя отозвалась Гаврилова. – Правду она сказала, вот что...
– Какую такую правду? – допытывалась Аврора.
– Ой! Не хотела я тебе рассказывать, но вижу, никуда не деться... Она сказала... – мялась Зинаида Матвеевна. – Что ты дура. Вот что она сказала! Как её, говорит, возьмут на приличную должность, когда умом-то она (то есть ты) не вышла! Обмолвилась, знаешь ли, к слову, что мозги у тебя куриные и к тому же никакого такого серьёзного образования у тебя нет. «Кем же её в посольство могут взять, ты сама-то, тёть Зиночка, подумай! Ведь не портнихой же!» Ну, я и подумала, нашто им в посольстве портнихи-то?! Так-то! Три раза звонила – в последний раз только успокоила меня – сказала, что, может, и примут её (то есть тебя) уборщицей. Ну, я маленько-то и успокоилась.
– Ну и змея эта Милочка! Натуральная! И откуда только в ней столько злости?! Вроде замуж вышла, а всё никак не успокоится! – взорвалась Аврора. – И вообще, вам что, обеим делать нечего? Часами на телефоне висите?
– Чо это ты на сестру-то набросилась? Нельзя так, Аврора! Милёночек – круглая сирота, несчастный человек...
– Этой сироте уже скоро сорок! Сирота! И потом, рисует она свои плакаты, вот и пусть рисует! А то лезет во все дыры! – рассердилась Аврора и, словно в отместку, с гордостью заявила, несколько преувеличив свои функции на новом месте: – А меня приняли, пусть она не беспокоится! Инспектором по контролю! – самой главной над всеми референтами посольства!
– Бат-тюшки! – ошарашенно прокричала Зинаида Матвеевна и, хлопнув правой рукой по своей левой толстенной ляжке, сорвалась с галошницы и кинулась в большую комнату к телефону. – Милёночек, это я, – взахлёб говорила она, оплёвывая трубку. – Нашу-то приняли на работу! Ага, ага, только пришла! Не-е, не уборщицей, не-е! Самой главной почти у них там в посольстве! Ага! Как – главной? Ну я не знаю, как ей это удалось! Этим, этим... – Гаврилова нервно крутила телефонный шнур, пытаясь дословно припомнить новую должность дочери. – Как его!.. самой главной ифигенткой посольства! Во как! Чего ж тут непонятного?! – изумилась она.
– Инспектором по контролю! – крикнула Аврора, скидывая босоножки.
– О! Инспектором по контролю, говорит! – с гордостью повторила Гаврилова, часто моргая от сильнейшего возбуждения. – Нет, Милёночек, я ничего не путаю. Передаю с её слов. Да. А что такое? Да? Ты так думаешь? Не сможет? Не соображает? Совсем ничего? Не в кого ей умной быть? Ну да, Гаврилов тот ещё дурак, это конечно... В этом я с тобой полностью согласна. Думаешь, долго не продержится? Уволят её, значит, ты так считаешь? – разочарованно повторяла за племянницей Зинаида Матвеевна – от её гордости и возбуждения не осталось и следа. – А я и не говорю вслух! Да ничего она не услышит, она на кухню пошла! Но я ж не рыба, в конце концов! Ну, поняла, поняла! Выгонят, значит... Я так и думала! – раздражённо воскликнула она и шмякнула трубку. – Значит, так, Аврора... – обстоятельно затянула Гаврилова, войдя в кухню.
– Покажи, Арин, покажи маме, что ты рисуешь, – просила Аврора, пытаясь рассмотреть художество дочери.
– Не тронь! Моё! – взревела Ариночка, ударив по столу внушительным для шестилетнего дитятки кулаком.
– Вот зачем? Зачем робёнка-то обижаешь? Нечего девочку трогать! – тут же вступилась за обожаемую внучку Зинаида Матвеевна. – Правильно, Аришенька! Держи и никому не отдавай! Никогда ничего, моё солнышко, отдавать нельзя! Коли попало в твои ручонки, то и твоё! Крепко держи! Ути, моё солнышко!
– Моё! – с чувством одержанной победы прокричало «солнышко», закрывая пухлыми ручонками нарисованных разноцветными карандашами человечков в треугольных кривых колпачках с помпонами.
– Боже мой! Да что ж это за семейка! Как же я устала! – Аврора тяжело вздохнула, поспешив удалиться в маленькую комнату. Зинаида Матвеевна шла за ней по пятам, жужжа на ухо, как прилипчивая навозная муха:
– Милочка сказала, что тебя всё равно с этой работы выгонят! Да, да, выгонят! Долго ты там не продержишься, потому что ты не слишком умная, мало чего соображаешь... В общем, вся в дурня Гаврилова уродилась. А чего ты на меня так смотришь! Ой! Испугала! Прямо посмотрела – как рублём одарила! Это же не я такое про тебя говорю, это Милёночек сказала!
– Как же я от вас всех устала! Ну что, вот что ты от меня хочешь? – уставившись на мать в упор, спросила Аврора.
– Ой, пошла б ты лучше по своей профессии! Зря училась, что ли? Сидела б в ателье, в доме-то, где бакалейный с винно-водочным, и я б спокойна была... И от нас недалеко... И взятки гладки, – высказалась Зинаида Матвеевна. – Пойду отцу твоему непутёвому позвоню, – заявила она.
Гаврилова степенно подошла к телефонному аппарату и, облизывая губы в предвкушении разговора с бывшим мужем, к которому до сих пор её чувства не угасли ещё, готовые воспламениться при первом порыве ветра, набрала до боли знакомый номер, какой истребить из памяти уже было невозможно, как дурную, порочную привычку.
– Галя? Ещё раз здравствуй, Галина, – поздоровалась она с Калериной – второй женой Владимира Ивановича, с которой тот умудрился закрутить страстный роман в психиатрической больнице семь лет назад, бедной и до смерти... нет, пожалуй, до отвращения страшной женщиной, страдающей тяжелейшей формой наследственной шизофрении. – Позови, пожалуйста, Владимира, – официально попросила её первая жена Гаврилова. – Вовк! – тут же съехав на фамильярный тон, прокричала она. – Аврорку-то приняли! И знаешь кем? Ой! Не могу! Щас от смеха лопну! Инспектором по контролю! Главным ифигентом!
– А что в этом смешного-то? Я что-то не пойму?! Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! – часто заплевался он, отстукивая мелкую дробь по прикроватной тумбочке: тук, тук, тук, тук, тук.
– А то, что умишком она не вышла!
– Ой! Зинька! Какая ж ты всё-таки курва!
– Ах так, Гаврилов?! – угрожающе воскликнула Зинаида Матвеевна. – Тогда я вообще тебе ничего рассказывать не буду! Так и знай! Слова от меня больше не услышишь! И вообще: это Галька твоя – курва!
– Не-е, Зин, ты постой, постой! – завёл Гаврилов – так, что непонятно было: то ли бывший супруг желает примириться, то ли в бутылку лезет. – Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! – тук, тук, тук, тук, тук. – Ты что сейчас хотела сказать? А? Что она вся в тебя пошла?!
– Чего-чего? – не поняла Гаврилова, вытаращив глаза.
– Я говорю... – т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! – тук, тук, тук, тук, тук. – Ты утверждаешь, что она в тебя, что ли, уродилась? Такая же дура тупоголовая? Не-ет! – протянул он несколько театрально. – А вот тут я с тобой согласиться никак не могу! Аврик в меня! Умная и смекалистая, всё на лету схватывает! Иначе её б на такую должность в жизни никто не взял!
– Н-да? – всё ещё сомневаясь, промямлила Зинаида Матвеевна, но тут же оживлённо сказала: – Володь! И ты думаешь, её не уволят, нет?
– С какой стати?! Это кто её уволит?! И откуда в твоей глупой черепушке такие мысли берутся?
– А ниоткуда не берутся! Это мне Милочка сказала, – и Зинаида Матвеевна в очередной раз подробнейшим образом повторила субъективное мнение кузины-сиротки об Авроре.
– Вот запомни, Зинька, раз и навсегда! Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! – тук, тук, тук, тук, тук! – беспокойно забарабанил Гаврилов по собственной коленке. – Милка твоя – лярва последняя! Завистливая, неудовлетворённая падла! – эмоционально выпалил Владимир Иванович, выкатив свои и без того выпученные, чёрные, как угли, глаза.
– Зря ты так, Володя, зря.
– А чего это зря-то?! – легкомысленно бросил Гаврилов.
– Жалко её, сиротинушка она!
– Да ладно тебе, Зинульчик! Ты б лучше меня пожалела! – игриво сказал Владимир Иванович. – Когда увидимся-то? А? Совсем я ссохся по тебе, соскучился... – зашептал он, когда Калерина вышла из комнаты.
– Ой! Молчи уж! – сказала Зинульчик, краснея от смущения, вспышки счастья и надежды в душе. – Вон! По своей Калериной сохни! – фыркнула бывшая супруга с обидой в голосе.
– Ты мою Гальку не трогай! – Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! – тук, тук, тук, тук, тук, – беспокойно постукивая по кроватной спинке, ревностно вступился за благоверную Владимир Иванович, но тут же с умилением и с невыразимой теплотой сказал: – Что с неё взять-то?! Галюнчик – больной, богом обделённый человек, кефир перед сном пьёт. Каждый день. Сахара набузует, и буль, буль, буль. Утром проснётся, а живот ещё больше! Что Галюнчик – она ж как ребёнок! Хуже Аришки!
– Ой! Володя! Всё. Не могу говорить. Кто-то в дверь звонит. Давай.
– Позвони мне завтра, – понизив голос, заговорщицки предложил Гаврилов.
Зинаида Матвеевна галопом ринулась в коридор. Аврора уже открыла дверь – на пороге стоял обожаемый первенец, мамина гордость, сын-красавец с лицом Жана Маре и «туловишшем Лефонида Жаботинского» (по твёрдому убеждению Гавриловой, именно в этих двух мужчинах соединились воедино те качества, что непременно должны быть у каждого настоящего представителя противоположного пола, – мужество, сила, ум и красота). Он же: сводный брат-придурок Авроры. Он же: дезертир из славных рядов Советской Армии. Он же: бывший приблатнённый хулиган-малолетка, срезающий в толпе дамские сумочки... У-ух! Он же: сожитель Ирины Стекловой (довольно симпатичной статной женщины, любившей хорошо одеться, посмеяться, вкусно поесть и выпить, называвшей всех подряд «дорогушами», «солнышками» и «золотками»). Он же: отец четырёхлетней Наташки и отчим семилетнего Виталика, – Геня Кошелев стоял в дверях со своей четырёхлетней дочерью, не похожей ни на мать, ни на отца (не исключено, что девочка уродилась в «проезжего молодца»).
– Привет, козявка, – поздоровался он с Авророй. – Привет, мамань!
– Здравствуй, Генечка! – обомлела Зинаида Матвеевна, увидев сына и повиснув у него на шее, и захлюпала носом – так, словно драгоценное дитя вернулось с фронта после пятилетней разлуки.
– Ну что ты, мамань! – пытаясь стряхнуть с себя слишком уж навязчивую родительницу, сказал Геня. Та, отцепившись наконец от него, обратила внимание на внучку и затянула сахарным голоском: – Наташенька! Деточка моя! Как жизнь-то?! По бабушке хоть соскучилась?
– Нет, – отрезала Наташенька, по-взрослому приглаживая пух на голове.
– Не-ет? – удивилась Гаврилова и спросила с интересом: – А папу любишь?
– Мой папа хор-р-р-оший! Мой папа – дур-р-рак! – выдала та, грассируя.
– Ха, ха, ха, ха! – разразился громким хохотом Геня.
– Мне папа обещал к-р-р-ролика купить! – похвасталась она.
– Какого такого кролика? – вытаращилась на сына Зинаида Матвеевна.
– Обыкновенного. В выходные на «Птичку» съездим, куплю ей кролика, – не без удовольствия разъяснил Геня. – Наташка, чего встала-то? Иди к сестре! Нам с бабушкой поговорить надо.
Наталья прошмыгнула в кухню, а взрослые разместились в большой комнате. Усевшись на диван, все трое с минуту молчали, как на похоронах, потом вдруг Гаврилова снова затянула:
– Ой, сыночка, ты так давно не приходил! Так давно!.. Что я уж и лицо твоё забывать начала!
– Ты что, мать, бодягу-то разводишь?! Третьего дня заходил – недели не прошло! – и Геня удивлённо уставился на неё.
«Ненормальная у неё к Геньке любовь какая-то, – пронеслось в Аврориной голове. – Правду отец говорит – сучья у неё к нему любовь!»
– Так знаешь, ведь оно как, Генечка... Сердце матери-то, оно-то завсегда в беспокойстве пребывает, – философски протянула Гаврилова.
– Ладно, ближе к «телу», – деловито проговорил Кошелев. – Ты мне лучше скажи, козявка, тебя на работу взяли? – спросил он и незамедлительно услышал всё то, что читателю уже известно.
Выслушав подробнейший рассказ об Аврорином трудоустройстве, Геня удивлённо присвистнул и сказал задумчиво, с едва уловимой ноткой зависти: