– До Нового года еще больше пяти месяцев! – удивилась я.
– Готовь сани летом, – с мудростью философа проговорила она и от важности надула щеки.
В этот момент за дверью послышался шум – на лестничной клетке кто-то кому-то что-то доказывал. Тот, кому доказывали, вдруг закричал так, что стекла в рамах задрожали. Я знаю только двоих людей, которые способны горлопанить подобным образом; одна из них сидела передо мной и вовсю готовилась к Новому году, второй, по идее, сейчас должен загорать на даче. Но не тут-то было! Дверь распахнулась, и на пороге появился Жорик, к нему через секунду подлетела его сожительница Зоя – бесцветная, с линяло-рыжими волосами, будто их долго держали в тазике с неразведенным хлорным отбеливателем для белья, она стояла в цветастом платье с вытертыми у подмышек местами и лоснящейся, блестящей физиономией, глядя на влюбленных разъяренным взором водянистых поросячьих своих глаз, а еще спустя мгновение рядом с Зожорами появились несуразная великанша в коротком фиолетовом платье и кругленький мужичок с брюшком в тенниске пятидесятых годов.
– Нет, вы только посмотрите на них! – завопила великанша.
– Катя, Макар… – растерялся Панкрат Захарович и, промахнувшись, долбанул вместо дырокола по «столу», который не вынес силы удара и раскололся на две половинки. – Вы что, на, уже отдохнули?
– Сыночек! С приездом! Ты насовсем? Знакомься, это дядя Панкрат, твой новый папа! На… – бухнула Мисс Бесконечность. «Сыночек» косился на свой единственный изуродованный выходной костюм.
И тут началось нечто невообразимое! Две пары с порога вдруг одновременно закричали во все глотки. Зожоры обвиняли великаншу Катю (Оглоблю, как назвал однажды Панкрат Захарович свою дочь) и ее супруга Макара в тенниске пятидесятых годов, который был по плечо супруге, в том, что они хотят избавиться от старика и зарятся на их квартиру. Оглобля с мужем утверждали то же самое – с той лишь разницей, что Зожоры хотят сбагрить свою старуху и положили глаз на их домик в деревне. Потом выяснения переметнулись на костюмы жениха и невесты – Оглобля вдруг узнала свое синтетическое платье с изуродованным подолом, а дядя, долго разглядывая свой единственный выходной костюм, от которого остались рожки да ножки, видимо, только что признал его и понял, что выходить отныне ему больше не в чем, и разразился диким ором.
Из всей этой какофонии мне удалось (замечу, не без труда) уловить, что виновницей всему явилась некая Зинаида Петрыжкина, соседка Оглобли и Макара по лестничной клетке.
Я три раза имела честь видеть эту особу лет сорока пяти, похожую на пересушенную на солнце серо-желтого неопределенного оттенка (именно такого цвета у нее лицо) воблу; подъезд с его обитателями заменял Зинаиде все на свете – и друзей, и врагов, и даже улицу – все ее интересы смыкались тут. Всякий раз, когда я видела соседку Петрыжкину, она неизменно была одета в длинный халат с запахом, с яркими желтыми, зелеными и красными розами, скорее всего купленный на вьетнамском рынке (видимо, когда-то она все же сделала исключение и покинула границы подъезда), и тапочки с массивными бульдожьими рожами. Халат то и дело распахивался, так как рассчитан на миниатюрных вьетнамок, обнажая жилистые ноги Петрыжкиной; а волосы отчего-то всегда накручены на четыре большие бигуди – у меня сложилось такое впечатление, что эта женщина постоянно куда-то собирается, но когда я увидела ее и в третий раз в халате и с четырьмя бигуди на голове, меня вдруг осенило – она никуда не собирается, просто у нее такая прическа!
Именно Петрыжкиной Зожоры стали доверять ключи в свое отсутствие, после того как бабушка два раза чуть было не спалила квартиру, оставив чайник на включенной на всю мощность электрической конфорке – второй раз был совсем критический: потолок в кухне почернел, и тут терпение «сыночка» лопнуло, он не выдержал и отдал ключи Зинаиде – самой активной обитательнице подъезда. И надо же было дяде именно вчера вечером позвонить этой общественнице, справиться, цела ли квартира! Активистка сказала, что квартира-то цела, только вот с Верой Петровной последнее время творится что-то неладное. И тут она рассказала и про Панкрата Захаровича, и про серенады под балконом старушки в пять утра, от которых весь дом не спит, – короче, выдала всю информацию о любви искусственного осеменителя коров и отличницы народного просвещения. Зожоры ждать не стали и рванули в столицу рано утром, чтобы принять надлежащие меры, и первым делом направились к Зинаиде Петрыжкиной.
У Оглобли же с мужем просто закончился отпуск, и они прикатили сегодня домой в полнейшем неведении. Случилось так, что подъездная активистка, только заслышав позвякивание ключа в соседней двери, мгновенно появилась на пороге своей квартиры и принялась обливать грязью чистую, невинную любовь престарелых «Ромео» и «Джульетты». В эту самую минуту двери лифта раскрылись… Одним словом, Зинаиде Петрыжкиной пришлось (наверняка не без удовольствия) повторить историю любви во второй раз, уже для Зожоров, после чего эти «Монтекки с Каппулетями» рванули к ничего не подозревающим влюбленным. И вот теперь они стоят перед нами и голосят в унисон, обвиняя и доказывая друг другу свою правоту.
Все это время бабушка с Панкратом Захаровичем молча сидели на диване и удивленно глядели на детей, изредка моргая – в этот момент они напомнили мне воробьев, которые минуту назад от души плескались в грязной луже, получая от купания неимоверное удовольствие, а теперь вылезли на траву и, увидев в метре от себя толстого полосатого кота в кустах, не знали, что им делать.
Когда все темы для выяснения отношений двух сторон, казалось, были исчерпаны и готовилась вторая волна ярости, Гузка вдруг кивнула в мою сторону и проквохтала:
– Жорчик! Ты посмотри – опять она! – это прозвучало приблизительно так: «Где она – там и смерть!», а я выступала в данном случае в качестве Мисс Марпл. – У нас своя семья, и нечего ей тут делать! У нас своих проблем хватает! – добавила Зоя, понизив голос.
Я не растерялась, схватила сумку, поцеловала «Джульетту» в щеку и, шепнув ей на ухо, чтобы она не сдавалась и боролась за свою любовь, прошмыгнула между разъяренными «Монтекаппулетями» и была такова.
Я пробкой вылетела на улицу, обогнула бабушкин дом, как вдруг прямо передо мной выросла знакомая рахитичная фигура. Это был Иннокентий. Бывший бабушкин ученик шел, наверное, в гости к Мисс Бесконечности. Одет он был в старые джинсы (из кармана которых виднелась пачка кокосовых вафель) с расстегнутой ширинкой и розовую майку (теперь я разглядела, чьи зеленые уши торчали из-под высоко задранных тренировочных – это оказался зеленый заяц с одним желтым глазом, вместо второго была дырка и виднелась белая, нежная, словно у женщины, кожа вечного юноши).
– Ой! Здгасте! – фальцетом воскликнул он и остолбенел от неожиданности. Я тоже была несколько удивлена внезапным появлением Иннокентия.
– Ты к Вере Петровне? Не советую. К ней сын приехал, – сказала я, и вечный юноша развернулся и пошел прочь, не сказав ни слова. Когда он миновал огороженную высокой сеткой площадку для детей (где ребятишки играли в футбол, не рискуя очутиться под колесами автомобилей), которую воспела Мисс Бесконечность в одной из своих многочисленных эпистол к мэру города, в моей голове пронеслось многое и сразу: на ум пришла и мысль о многострадальном Аркадии Серапионовиче, который затратил массу усилий, чтобы открыть вожделенную проктологическую аптеку, о том, каких трудов стоило ему убедить директора подпольной целлюлозно-бумажной фабрики, производящей женские прокладки и детские памперсы, в полезности изготовления тары для суппозиториев, вспомнились жалобы Икки по поводу того, что из-за преобразования поставляемых с фабрики заготовок в коробочки они ничего не успевают и что аптека «Эбатов и К*» могла навсегда потерять свою еще и без того не сложившуюся репутацию… В конце концов одна мысль затмила все те, что беспорядочно кружились в мозгу – она подавила их, подмяла под себя, тем самым возвысившись и осенив меня. Короче, на меня снизошло озарение свыше! Я вдруг вспомнила о тех временах, когда аптечное производство в нашей стране было поставлено на широкую ногу, а картонные коробочки изготавливались не только заводским путем, но и путем принудительного лечения «аликов» и «шизиков» в психиатрических больницах.
– Иннокентий! – истошно закричала я. – Постой!
– Чего? – не менее истошно закричал он и остановился как вкопанный – подходить ко мне он и не думал.
– Ты ведь нигде не работаешь? – спросила я, подбежав к нему вплотную.
– Мне нельзя.
– А хочешь быть конструктором упаковок для микроторпед по точному и мгновенному поражению целей противника на сверхсекретном предприятии? – выпалила я. Как я могла столь стихийно сформировать эту фразу, не знаю – неизвестно, как вообще пришла мысль о сравнении «Эбатова и К*» со сверхсекретным военным предприятием – видимо, сработало ассоциативное мышление: Икки говорила как-то, что свечи должны по форме напоминать боевые торпеды. К тому же я понимала – предложи бывшему бабушкину ученику стать простым клеильщиком коробочек, он снова развернулся бы и умчался прочь, не сказав ни слова. Сейчас, внимательно выслушав меня до конца, он мелко запрыгал на месте, согнул в локтях руки и принялся сжимать и разжимать пальцы, что означало крайнюю радость.
– Я тебе позвоню, хорошо?
– Когда?
– Вот договорюсь с заведующей… – я чуть было не ляпнула «аптекой», – секретного предприятия и позвоню. Она моя подруга, так что, думаю, все будет в порядке.
– Подгуга?
– Да, ты ее видел…
Иннокентий вдруг отключился – глаза стали пустыми-пустыми…
– Я габочий человек! – неожиданно крикнул он не с гордостью, а даже с какой-то наглостью и презрением ко всем окружающим, развернулся и мелкой трусцой побежал в сторону своего дома.
Ближе к вечеру приехал Кронский. Теперь он ездил ко мне каждый день, как на работу. Свой роман о неземной любви, предательстве и измене я почти закончила – осталось написать эпилог и свести концы с концами, переженив всех героев.
За окном уже стемнело, а мы с «Лучшим человеком нашего времени» все сидели за компьютером и ругались по поводу сцены близости главных героев его романа в полупустой районной библиотеке.
– Это слишком откровенно! – сердилась я.
– Да что тут откровенного?! – удивлялся Алексей. – Ну подумаешь, голый зад на подоконнике! Ты как выпускница института благородных девиц!
– А моя обнаженная нога на полке с детективами Агаты Кристи? – не сдавалась я.
– Всего лишь нога! Не что-нибудь! – он тоже не сдавался.
– Нет, это нужно переписать или вычеркнуть! И потом, ты так пошло описываешь то, что ты чувствовал в этот момент!
Кронский выделил три больших абзаца и с горестью, но необыкновенной решимостью удалил их.
– Вот, – одобрительно проговорила я, – стало значительно лучше. Теперь перейдем к сцене в туалете – ее тоже не мешало бы… смягчить.
Мы молча уткнулись в экран, и я вдруг подумала: «Странно как-то даже. Алексей меня любит, столько времени добивался встречи, и когда, наконец, его мечта осуществилась, сидит рядом, как истукан. Никаких знаков внимания! Будто я не женщина, а деревяшка какая-то!» Мне даже стало неприятно, и в этот самый момент Кронский словно прочитал мои мысли и рухнул передо мной на колени.
– Марусь, а хочешь, я вовсе не буду этот роман писать? Хочешь, я имя героини заменю? – трепетно шептал он, целуя мои ноги. – Или снова займусь детективами? Он поднимался все выше и выше. – А хочешь, я на твоих глазах его уничтожу? – предложил он, страстно целуя меня в губы. – А хочешь… Хочешь, я вообще писать брошу и в чернорабочие подамся? – И он повалил меня вместе со стулом на пол. – Я соскучился, я соскучился… Как ты могла спать с этим своим… Отелло? А ты скучала?
У меня снова закружилась голова – я не могла его обманывать и ответила, что тоже очень соскучилась, просто истосковалась вся!
Мы кувыркались по полу довольно долго, потом каким-то образом закатились в коридор, и Алексей внезапно вскочил на ноги.
– Что-то случилось? – Мой голос прорезался сквозь туман несвершившегося наслаждения.
– Я ничего не могу, – совершенно убитым голосом проговорил «Лучший человек нашего времени». – Я ничего не могу! Я полгода лечился у сексопатолога с психотерапевтом, платил им бешеные деньги, чтобы стать нормальным, как все – ради тебя, чтобы жить с тобой, быть с тобой… Эти шарлатаны уверяли меня, что после шестимесячного курса лечения я буду запрыгивать в постель к даме сердца, как молодой козлик! И что?! Что, спрашивается?! Я превратился не в молодого козлика, а в старого, немощного козла!
– Всякое бывает, – пролепетала я, пытаясь утешить его (так трогательно, что он лечился и выкинул кучу денег, чтобы жить и быть со мной!). – Сегодня не получилось, завтра получится.
– Дудки! Ничего не получится! – прогремел он и, подойдя ко мне, нежно, неуверенно сказал: – Марусь, ты прости меня, но я должен побыть один…
– Долго? А как же твой роман?
– К черту роман! Я потом его допишу!
– Когда потом? – Я не понимала ровным счетом ничего.
– Я решил. Завтра же я уезжаю в Тибет. Только тибетские монахи способны излечить меня от импотенции! – воскликнул он и ушел, хлопнув дверью.
Нет, Пулька все-таки права, когда говорит, что мужики – это какие-то совершенно отдельно существующие нечеловеческие особи. И эти самые особи еще поражаются женской логике! У них-то она есть?! Один жаждет жениться на мне в течение двадцати лет, и когда это желание вот-вот должно осуществиться, он вдруг ни с того ни с сего разрывает со мной все отношения и не звонит уж больше недели! И я не намерена ему звонить – я вообще обиженная сторона, несправедливо и непонятно в чем обвиняемая! Я всегда стараюсь придерживаться тех трех пунктов, которые должна соблюдать любая уважающая себя женщина в общении с «особями»:
1. Не терять самообладания.
2. Соблюдать дистанцию.
3. Не вешаться на шею.
Так что моего звонка Влас не дождется!
А взять Кронского! Полгода вымаливал у меня прощение за свою гнусную, низкую измену, и стоило ему только добиться цели, как он бежал! Да еще с какой мыслью! – что его могут спасти от импотенции монахи! Ужас!
После разрыва с «Лучшим человеком нашего времени», я почувствовала себя покинутой, одинокой и никому не нужной. Одним словом, я впала в чудовищную двухчасовую депрессию, размышляя над тем, какая я несчастная и как подло со мной обошлись Влас с Алексеем.
По истечении второго часа я вспомнила мудрое изречение потомка великого писателя Миколы Тарасовича Яновского: «Одной жопой на два базара» и решив, что эта фраза, касаемая Пулькиного зада, неудачно разместившегося посредине двух табуретов, в данном случае как нельзя лучше подходит мне, уселась сочинять эпилог романа о неземной любви, предательстве и измене, и в три часа ночи или утра (для кого как) я поставила жирную точку, дописав последнее предложение.
* * *Проснувшись в полдень, я сладко потянулась в кровати и подумала: «Как хорошо просыпаться одной! Никто не упирается в тебя своими коленками, никто не придавливает твое тело тяжелой сонной рукой к постели, не храпит над ухом! Никому не нужно делать завтрак! Никто не будет ворчать, что курить по утрам вредно! Правда, и кофе в кровать тоже никто не принесет, но это не беда! Сама сварю».
Выпив три чашки крепкого кофе и выкурив с наслаждением первую сигарету дня, я села за компьютер и решила сегодня перечитать роман о неземной любви, предательстве и измене. Я прочла первую страницу и…
Дзз… Дззззззз….
– Манечка, деточка! Это я, твоя бабушка, на! – шептала Мисс Бесконечность в трубку (видимо, «сыночек» шастал где-то рядом). – Да что ж это такое творится! Панкратушку-то опять в деревню отправили, на! Разлучники-и-и! – завыла она. – Мы даже конфетти не успели раскрасить к Новому году! А Жорик теперь никуда не поедет, тут будет сидеть, за мной следить! Ой! – испуганно воскликнула она. – Жорочка! Что ты хотел, сыночек? – ласково спросила «Джульетта» и бросила трубку.
Я снова углубилась в чтение. Но не тут-то было!
Дзз… Дзззззззз……
– Машка, привет! Как ты? Я вот сижу, клею эти проклятые коробочки! Зажала трубку между ухом и плечом и сижу клею! А рецептуры, рецептуры просто тьма – ничего не успеваем! – жаловалась Икки.