Отдышавшись у двери клуба «Золотая луза», она вошла в полутёмную залу, где было три бильярдных стола, обтянутых тёмно-зелёным сукном, у одного из которых, прицеливаясь кием к шару, стоял, пригнувшись... Боже мой! Да это же Савелий Дмитриевич! Только с отсутствием седины на висках и с прыщами по всему лицу! Конечно же, несомненно – это был не кто иной, как Дмитрий Савельевич – отпрыск градоначальника.
– Играешь? – бойко не то спросила, не то предложила сыграть ему Анфиса.
– Ага, – развязно ответил Митенька и нагло прищёлкнул языком, оценивающе глядя на незнакомку.
– В «пирамиду»?
– Лучше в «американку», – предложил тот.
– В «американку» так в «американку», – согласилась Распекаева. Анфиса на самом деле превосходно играла в бильярд, а научилась она этому давно, отдыхая с тёткой на море. Варваре Михайловне всё было некогда тогда – она крутила один за другим курортные романы, а её племянница с утра до ночи гоняла шары в прокуренной бильярдной со сбежавшими сюда от своих жён мужьями.
Помимо того что она лихо выигрывала партию за партией к великому неудовольствию Митеньки (он, как и его отец, тоже не любил проигрывать), Анфиса использовала эту ситуацию в своих целях и в ходе игры умудрилась показать неискушённому юнцу все свои прелести – то при наклоне над столом промелькнёт перед глазами младшего Коловратова соблазнительная, вздымающаяся в порыве игры грудь, то аппетитный зад Анфисы вдруг окажется прямо перед его носом, то нечаянно она отпрыгнет от стола да очутится аккурат в его объятиях... Одним словом, через полчаса Митенька напрочь забыл об игре, ему было абсолютно наплевать, что его обыгрывают – он то краснел, то потел, прерывисто дыша, с жадностью созерцая нашу героиню, боясь упустить хоть одно её движение, хоть один её жест.
Вечером того же дня, сидя с новой своей знакомой в соседней забегаловке и потягивая шампанское из фужера, Митенька был уверен в своём чувстве, и переубедить его уж никто не смог бы – а именно отпрыск хозяина города по уши влюбился в приезжую девчонку из Москвы, которая была старше него на пару лет. Хоть Анфиса и не сказала ему своего возраста, он был уверен, что ей не больше двадцати – да это и неважно, потому что, во-первых, любви все возрасты покорны, во-вторых, в наше время это даже модно, когда женщина старше своего воздыхателя, а в-третьих... Да какое значение вообще может иметь возраст, когда Митенька первый раз в жизни полюбил, да так сильно, что голову просто-напросто потерял от этой своей любви! А он, надо сказать, её действительно потерял – голову-то! Глядя на предмет своего страстного влечения масляными, осоловелыми глазами, он нёс всякую чепуху, пытаясь развлечь гостью из Москвы, у самого же было только одно желание, только одна мысль, подобно дятлу, била в его воспаленном мозгу: «Эх! Повалить бы её в сугроб и целовать, целовать до одурения! Грудь её целовать, ноги, плечи, руки. В губы её б поцеловать – так, чтоб уж совсем ничего больше не соображать! А ещё б лучше посмотреть, что у неё там – под кофтой и джинсами скрывается!»
Целовались до одури они с Анфисой уже к концу второго дня знакомства. Однако ж посмотреть, что там, у гостьи из Москвы, под джинсами и кофтой, Митеньке так и не удалось ни на третий, ни на пятый день, поскольку Распекаева несмотря на всю страстность и пылкость своего молодого и неопытного кавалера, для которого вся эта любовная возня с объятиями и поцелуями была в новинку, твердила одно и то же – мол, я девушка приличная и хоть ты мне и нравишься, сам понимаешь, ничего большего, кроме поцелуя, тебе подарить не могу.
– Да что ж я должен сделать-то, чтоб ты мне... Чтоб ты мне... – замялся было Митенька, прижав даму сердца к водосточной трубе. – Что-нибудь посерьёзнее подарила, кроме поцелуев-то! – в ответ Анфиса только смеялась – легкомысленно и совершенно как-то отстранённо, чем только ещё больше распаляла желание младшего Коловратова.
– Я... – глухим, сдавленным голосом начал он. – Я... Я люблю тебя! – разрешился, наконец, он признанием. – Я вообще ещё никого не любил – так, некоторые девчонки нравились, да и то просто интересно было... Ну... Эта... Инка Косточкина. Но она дурная: всё время в обмороки падает. Шибздонутая какая-то. А таких как ты я ещё никогда не встречал! – признался он и покраснел, словно стыдливая девица, что ещё больше рассмешило нашу героиню.
– Да где уж тут тебе встретить-то! – покатывалась она со смеху, а Митенька в этот момент, набравшись храбрости, скользнул своей пухлой рукой ей под кофту и нащупал там волнующийся пышный бюст. От этого голова его пошла кругом, и он едва в лужу не кувырнулся.
– Будь моей! – задыхаясь от возбуждения и ударившей ему в голову молодой горячей крови, выкрикнул он. – Так что, что я должен сделать-то? Что? Ты только скажи! – на лбу его выступила испарина, глаза заблестели лихорадочным блеском, и Анфиса решила, что её обожатель достиг той наивысшей точки кипения, когда можно требовать от него все что угодно – промедление же в этот момент не сулит ничего хорошего: ещё секунда, и он повалит её в мартовскую лужу возле водосточной трубы и... И тогда сраму не оберёшься!
– Женись на мне и дело с концом! – брякнула она и улыбнулась ему своей обворожительной улыбкой.
– Правда? Ты не шутишь? И ты согласна выйти за меня замуж? – обалдело спросил он, чувствуя, что именно в этот момент ему привалило небывалое счастье, какого не было в его жизни никогда.
– Я такими серьёзными вещами не шучу, – серьёзно ответила Анфиса и, сказав, что ей пора в гостиницу, выскользнула из его ослабевших объятий и полетела в «Чертоги», оставив своего воздыхателя наедине с самим собой.
На следующий день Митенька перво-наперво пригласил её на свой день рождения и сказал, что именно завтра, на празднике в его честь, перед салютом или сразу же после него (он ещё не решил) он объявит о своём намерении жениться на ней – на своей любимой Анфисе.
– А родители? Они не будут против нашего брака!
– Да я на них плевать хотел с высокой колокольни! Я с завтрашнего дня совершеннолетний! – несколько агрессивно заявил он (такое впечатление, будто его мамаша с выдвижной челюстью уже выразила своё недовольство по поводу будущего его брака) и заключил невесту в крепкие объятия, из которых не так-то просто было высвободиться.
Этого-то и ждала Распекаева. Всю ночь прыгала она с боку на бок на своей гостиничной койке, гадая, сделает ли ей предложение градоначальников сын или нет.
А Светлана Тимофеевна, надо заметить, не дремала – она уж на второй день знала, что у её мальчика с кем-то бурный роман. Ну, во-первых, мальчик совершенно перестал есть, а этого до сих пор не случалось никогда, во-вторых, слухи – слухи, которые в городе N распространялись с невероятной скоростью. Поначалу никто из энцев не мог распознать в девчонке с двумя забавными хвостиками Анфису Григорьевну Распекаеву, но на третий день она была разоблачена, о чём незамедлительно узнала супруга мэра. Узнав, она с час металась без чувств по залам огромного дома с переливающимися всеми цветами радуги пошлыми светильниками на всех без исключения стенах, потом решила навестить мерзавку Распекаеву и велела уже Аркадию подогнать машину к подъезду, но тут же отчего-то передумала и ограничилась тем, что послала домработницу за Катериной Андреевной Арашковой.
Та явилась через пятнадцать минут запыхавшаяся, вся взмокшая, в состоянии крайней взволнованности. Дамы закрылись в спальне градоначальницы и шушукались около получаса. О чём они там беседовали – автору дословно неизвестно, но кое-что – отдельные фразы всё-таки подслушать удалось, из чего стало ясно, что прокурорша остудила страстное желание Светланы Тимофеевны «нагадить мерзавке». Коловратова так и сказала сгоряча – мол, сейчас поеду в отель и так мерзавке нагажу, что мало не покажется! На что Катерина Андреевна довольно рассудительно проговорила:
– Ой, как бы, матушка, Светлана Тимофеевна, дров не наломать!
– А что такое? – вылупилась «матушка» на прокуроршу, и челюсть её еще больше выдвинулась вперед то ли от злости и негодования, то ли от того, что она каким-то образом дров может наломать вследствие её визита к Распекаевой.
– А такое! – взвизгнула Арашкова и даже на диване подпрыгнула. – Мы вообще не знаем, кто она такая! Может, она вовсе и не служит этой... Ну этой... – она натужно пыталась вспомнить, кем и где работает Анфиса, – заведующей отделом по внешним связям с заграничными партнёрами в фирме под названием «Коркес»! Может, и фирмы-то такой вовсе не существует! – с каждым словом глаза прокурорши округлялись от ужаса и страха. – Скорее всего, никакая она не заведующая, а приехала к нам в город из Москвы с проверкой! Инкогнито! Может, по части моего Пал Палыча, а может, относительно, относительно... – тут Катерина Андреевна запнулась, видимо, сомневалась говорить ей то, что она хотела сказать, или всё-таки не стоит.
– Что относительно? Относительно – чего?
– А может, и относительно вашего Савелия Дмитриевича! – напыщенно и весомо заявила прокурорша.
– Бат-тюшки! – и Светлана Тимофеевна в бессилии откинулась на спинку кресла, обтянутого гобеленом с аляповатыми красно-оранжевыми тюльпанами.
– Да! Никакая она не заведующая. Она – проверяющая из Москвы, вот кто она! – выпалила Катерина Андреевна эти последние слова так, будто открыла градоначальнице имя серийного убийцы, которого не могут найти несколько лет.
– Ох! – всхлипнула Коловратова и лишилась чувств, но прокурорша быстро привела её в нормальное состояние, обдав холодной водой из графина, что стоял на столе.
– Что будем делать-то, мать родная, спасительница вы наша?!
– Ждать, – отрезала «спасительница». – Там видно будет.
– А как же с днём рождения Митеньки? Она ведь приглашена!
– Вот и ладно! Пусть приходит. И смотрите мне! Если кто-нибудь хоть каким-то действием, словом или взглядом ей намекнёт, что знает об их с Митенькой романе – уничтожу! – пригрозила Коловратова, бросив яростный взгляд на прокуроршу.
– Я поняла, поняла, поняла! Это очень разумно! Очень! – Пригнув голову и стараясь не смотреть на «мать родную», прощебетала прокурорша и попятилась к выходу, – До завтра, до вечера!..
– И не смейте пить эту свою крушину для похудания! – раздраженно бросила ей Светлана Тимофеевна напоследок.
– Ни в коем случае! Ни в коем случае! – заверила её Катерина Андреевна и бесшумно закрыла за собой дверь.
* * *Следующим вечером Анфиса, разодетая и блистательная – пуще, чем в прошлый раз, на банкете по случаю четырёхсотлетия города N, подъехала к дому мэра на своей серебристой новенькой машине и велела Люсе ждать тут, у подъезда, до тех пор, пока она, Анфиса, не выйдет, и никуда не отлучаться.
– А если я в туалет захочу? – спросила та, приоткрыв от удивления рот, отчего лицо её стало ещё глупее.
– Потерпишь! – раздражённо бросила Анфиса и, выйдя на улицу, хлопнула дверцей.
Нет смысла утомлять уважаемого читателя подробным описанием празднования дня рождения сына градоначальника, поскольку оно проходило по тому же плану, что и банкет, посвящённый четырёхсотлетию основания города, ну, может, за некоторыми незначительными исключениями, о которых автор обязательно упомянет.
У дома мэра было полно машин, нарядно одетые люди (уже знакомые читателю) толпились на лестнице. Белла Львовна Форшмак одной рукой крепко вцепилась в мужа, другая её рука, замурованная в гипсе, безжизненно болталась на перевязи. Семейство Косточкиных было сегодня в сборе – Антон Петрович как-то странно отмахивался руками, будто пытаясь защититься от кого-то, Инночка стояла рядом с отцом с трясущейся головой – видать, ещё не совсем оправилась от падения, а Агнесса Даниловна играла роль санитарки, успокаивая то дочь, то мужа.
Тютюркины, по обыкновению, ругались. Захар Олегович всё бубнил:
– Тут почти все во фраках! Зря я тебя послушал и фрак не надел! Вечно ты лезешь со своими советами!
– На всех фраки сидят нормально, а на тебе, как седло на корове!
– Дура!
– Сам неумный!
Супруги Коноклячкины стояли поодаль и смотрели друг на друга влюблёнными глазами – такое было впечатление, что они только что встретились и поняли, что их дальнейшее раздельное существование невозможно.
Пётр Миронович Долгополов насвистывал что-то себе под нос, в то время как его сожительница – Аглая Швабрина, облачённая в несуразное ядовито-зелёное платье с неровным, будто разорванным собаками подолом, отрешённо смотрела не пойми куда... Думала она тоже не пойми о чём – может, о местном гении и самородке Якове Жгучкине, может, о его необычных, странных картинах, может, о том неординарном способе, каким тот создавал эти самые полотна, а может, о своей коллекции насекомых... Бог весть о чём она думала!
Отец Афиноген что-то говорил вице-мэру – наверное, приводил очередную цитату из писаний святых отцов на тему борьбы с блудом и скверными помыслами, которые нередко посещают голову слабого грешного человека. Матушка Перпетуя внимательно слушала супруга, сложив ручки на своём огромном круглом животе.
Прокурорша тенью ходила за Светланой Тимофеевной, время от времени шепча ей что-то на ухо.
И вдруг на пороге появился виновник торжества, одетый в строгий чёрный костюм, чрезвычайно худивший его, оглядел всех присутствующих и, узрев объект своих страстных желаний, решительно направился к нему, схватил за руку и потащил в дом. Анфисе было несколько не по себе, когда все те люди, с которыми она уже была хорошо знакома, называли её при Митеньке «Анфисой Григорьевной», на «вы», однако именинник не обратил на это никакого внимания – он вообще, кроме своей невесты, никого и ничего не видел и не слышал. Распекаева, в отличие от жениха, чувствовала себя, словно на вулкане – ещё мгновение, и грянет неминуемый скандал. К тому же от её проницательного, острого взгляда не ускользнули любопытные, подчас даже наглые взгляды окружающих, таившие в себе знание о взаимоотношениях между сыном градоначальника и залётной пташкой из Москвы. Надежды на то что дело выгорит, у героини нашей оставалось с каждым шагом под руку с Митенькой всё меньше и меньше, несмотря на то, что собравшиеся ей приветливо улыбались и любезно перед ней расшаркивались. Анфиса сердцем чувствовала провал – всё её существо наполнилось дурным ожиданием чего-то страшного и неизбежного.
– Ой! Совсем забыла! Я тебе ведь подарок принесла! – как ни в чем не бывало воскликнула она и вручила Митеньке бархатную коробочку с яшмовыми запонками, которые конфисковала у тётушки после её кончины и которые, видимо, торопясь, случайно оставил у той один из её многочисленных поклонников. Жених подарку несказанно обрадовался, хотя и не понял для чего ему, собственно, могут понадобиться серёжки.
Гости сели за стол, тут же последовали тосты в честь Дмитрия Савельевича. Все пели дифирамбы молодому Коловратову и пили шампанское. Савелий Дмитриевич – пожалуй, один из всех присутствующих знать ничего не знал и ведать не ведал о сложившихся щекотливых отношениях его сына с Анфисой, а потому пребывал в великолепном расположении духа, смеялся, острил, насколько мог, и пыжился от гордости за достойного своего отпрыска. Светлана Тимофеевна тоже пыталась улыбаться, но это у неё плохо получалось, потому как в момент улыбки она становилась похожей на Бабу Ягу и своим видом пугала Инночку Косточкину, которая то и дело пыталась спрятаться от градоначальницы под стол. Ещё надо добавить, что госпожа Коловратова в этот знаменательный вечер не выпила и капли за здоровье и счастье сына, предпочитая остаться к концу вечера в здравом рассудке и твердой памяти.
После обильного и длительного ужина последовали танцы. Танцевали все, за исключением наученной горьким опытом госпожи Форшмак да её мужа, который весь вечер так и продержал супругу за локоть здоровой руки.
В лото на сей раз не играли. Вместо этого гости высыпали на улицу посмотреть на фейерверк, во время которого Митенька умудрился поцеловать Анфису в щёку и шепнуть, что вот сейчас всё у них и решится. Супруги Коноклячкины, держась за руки, в умилении смотрели на разноцветные огни, как на диво дивное. Тютюркины снова ругались: