Ирочка с интересом слушала его рассказ. И дело было даже не в том, что ей все больше нравился собеседник. Она узнавала нечто важное о том месте, где работала уже десять лет.
Мечтательная улыбка тронула лицо Дмитрия Сергеевича.
— Знаете, у меня есть гипотеза по поводу Иосифа Виссарионовича. Я полагаю, что Сталин творил жестокости отнюдь не по причине врожденной кровожадности, а во имя утверждения новой, невиданной доселе религии. Поучившись в духовном училище, а затем и в семинарии, он хорошо усвоил евангельские сюжеты. Вошли они в его упрямую голову, как заноза в палец. И он, быть может, интуитивно выбрал для себя роль апостола Павла. Так что вся его последующая жизнь была борьбой за небывалую веру. Неслучайно даже в годы своего безраздельного владычества сам он не пытался поставить себя выше Ленина: он — лишь прилежный ученик, продолжатель великого дела, и не более. «Сталин — это Ленин сегодня», — так ведь твердили после войны. Ленин! Но не выше. Утверждаемая религия навязывала свою логику действий. Сначала Сталину пришлось выправлять линию партии, которая с введением нэпа опасно ушла в сторону капитализма. Затем необходимо было обожествить, оторвать от реального человека образ Ленина. Для этого Сталин принялся оттеснять, изводить тех, кто хорошо знал вождя революции, кто наравне с ним начинал и вел политическую борьбу, кто сам, так сказать, был ходячей реликвией. Потом началось создание Ордена меченосцев. Наступила очередь тех, кто колебался, кто не верил в генеральную линию, в Него, кто был опасен сомнением. Этих искали среди своих. А попутно решалась судьба тех, кто вообще был недостоин новой религии — зажиточных крестьян, интеллигенции. Во имя светлого будущего можно было пожертвовать жизнью каких-то десятков миллионов. На этом стояла Новая мораль. Новая ли? Неужто в истории человечества отыщутся времена, когда уничтожение иноверца не считалось благом? Неужто на каждом этапе одни не погибали ради счастливой жизни других? И что? Приходило счастье? Сказано в Библии: «Погублю мудрость мудрецов, и разум разумных отвергну». Вопрос лишь в том, насколько все это было для нас предопределено… Впрочем, судьба есть не только у людей, но и у стран.
Заметив пустые тарелки, Наташа, жена Григория, подошла к ним:
— Что-нибудь еще будете?
— Хотите кофе? — Дмитрий Сергеевич смотрел на Ирочку.
— Да.
— А пирожное?
Ирочка старалась не есть сладкого — вредно для фигуры. Но ответила:
— И пирожное. — Она знала, какое озорное выражение было при этом на ее лице.
Дождавшись, когда Наташа уйдет, она спросила:
— Иван Алексеевич до сих пор жив?
— Нет. Умер шесть лет назад, в восемьдесят восьмом… Я вас заговорил.
— Вовсе нет, — поспешила заверить его Ирочка. — Вы так интересно рассказываете. Честное слово.
Дмитрий Сергеевич помолчал с добродушным видом, глянул на нее:
— Мы с вами стали частью Кремля. А он — частью нашей жизни. Чересчур важной, определяющей слишком многое.
Ирочка охотно кивнула. Это объяснение нравилось ей. Непонятно почему возникло желание самой рассказать что-нибудь.
— Представляете, был момент в августе девяносто первого, когда я решила, что моя работа в Кремле кончилась. Новой власти мы не нужны. Так все подумали, кто там работал. Вещи собирали. А на Старую площадь вообще не пускали. Там сотрудников чуть не побили. Честно говоря, я очень была расстроена. Думала: как теперь буду жить? Мне казалось, что жизнь моя кончилась. Так мы все прожили месяца полтора, каждый день ожидая, что это произойдет. Но никто нас не выгнал. А потом собрали, сказали, что будем работать дальше, на новую власть. И кто не будет заниматься саботажем, у того все будет хорошо. А мы и не собирались саботировать. Так вот и работаем. Начальство только поменялось. То, которое повыше.
Кофе и пирожные появились на столе. Ирочка разбиралась в кофе. Этот был хороший. Как и пирожное. Достойное завершение ужина.
Потом она пыталась дать Дмитрию Сергеевичу деньги, уверяя его:
— Вы не обязаны за меня платить.
— Это я вас пригласил, — гнул он свою линию.
Он так и не взял денег. Это было ей приятно — Дмитрий Сергеевич явно хотел выйти за рамки приятельских отношений. Она была не против. Ей все больше и больше нравился этот человек. В нем чувствовалась некая основательность, надежность.
Они вновь оказались у Садового кольца. Прогулочным шагом двинулись в сторону площади Маяковского. Машины все так же летели мимо равнодушным потоком. Небо ничуть не потемнело. До чего все-таки хороша эта пора, когда день длится долго.
Ирочка решилась наконец задать вопрос, который давно рвался наружу.
— Дмитрий Сергеевич, вы женаты?
— Нет.
— И никогда не были?
— Был, — спокойно ответил он. — Мы развелись. Давно.
— Не сложилось?
— Не сложилось.
Она помолчала, раздумывая, сказать или нет? Решила сказать:
— А я не была замужем. Но у меня есть сын. Скоро ему исполнится восемь. Первый класс заканчивает.
Она внимательно следила за реакцией Дмитрия Сергеевича. Его лицо хранило мягкую улыбку.
— Я вам завидую, — тихо произнес он. — У меня нет детей.
Он посмотрел на Ирочку задумчивыми глазами:
— Скажите, вас может смутить то, что я — верующий человек, хожу в церковь, соблюдаю посты?
Ее удивил этот вопрос. Подумав, она медленно покачала головой:
— Нет.
— Знаете, именно то, что я — верующий, стало причиной нашего с женой разрыва. Точнее, она ушла от меня из-за этого. Десять лет назад. Тогда она заявила: «Я не могу жить с религиозным фанатиком. Я должна быть уверена в собственном будущем и будущем моих детей». Я пытался объяснить ей, что никакой я не фанатик. Всего лишь хожу в церковь и люблю читать Библию. Марина сказала: «Ты должен отказаться от этого. Ты знаешь, в какой стране мы живем. У меня будут проблемы в редакции. Ты должен отказаться». Незадолго до этого ее приняли на работу в редакцию «Правды», главной тогда газеты страны. Она очень дорожила этим местом, рассчитывала на скорое повышение. Я любил ее, но был не в состоянии выполнить такую просьбу. «Не могу», — сказал я. На следующий день она перебралась к родителям, а через месяц меня вызвали в ЗАГС. Жена требовала развод. Я не стал сопротивляться, хотя меня это очень расстроило. Нас развели. Потом я видел ее статьи в газете. Она была хорошим журналистом. Года через три ей дали отдел. Но в августе девяносто первого все рухнуло. «Правда» перестала котироваться. Марина куда-то исчезла. Потом я увидел ее фамилию в демократической газете. А недавно узнал, что она замужем за богатым предпринимателем, родила дочь.
Выдержав паузу, Ирочка задала важный для нее вопрос:
— А вы расстроились, узнав, что она вышла замуж?
— Нет, — с легкостью выдохнул он. — Лет пять назад расстроился бы, а теперь — нет… Случилось то, что должно было случиться. У каждого свой путь. Верующей была моя мама. Я узнал об этом в шестом классе. И был поражен — моя мама, и такое мракобесие. Потом привык. Она не старалась воспитать меня религиозным человеком. В церковь мать начала ходить в сорок четвертом, когда в Польше пропал без вести отец. Так поступали многие женщины. Тайком, чтобы никто не узнал. Но верующей стала после того, как в канун Победы отец отыскался в далеком сибирском городке, попав туда после очень тяжелого ранения. Она была убеждена, что только ее молитвы спасли отца. А он смеялся, когда слышал об этом. «Что ты себе в голову вбила? Врачи меня вытащили с того света. Врачи. И поменьше ты про Бога». Мама с ним не спорила. Только смотрела на него прощающими глазами. А Библию она прятала. В комоде за подшивками журналов. Но я все равно ее нашел. Еще когда в школе учился. Книга была старая, дореволюционного издания. От бабки осталась. Тогда я начал ее читать. А вы читали Библию?
— Нет, — ужасно смутившись, призналась Ирочка.
Дмитрий Сергеевич не стал ее совестить, лишь спросил добродушно:
— Хотите почитать?
— Хочу, — тотчас ответила она.
— Я вам дам, — и добавил с легкой усмешкой: — Сейчас Библию читать не опасно.
Миновав Тверскую и свернув на тихую улочку, они продолжили движение по Москве, теперь подальше от бурного потока машин.
— Когда я думал о Боге, — рассказывал ей Дмитрий Сергеевич, — мне всегда казалось, что для Него важнее, чтобы человек следовал Его заповедям, чем чтобы верил в Него. В самом деле, что толку, если человек верит, но нарушает заповеди: крадет, обманывает, убивает? Или ведет праведную жизнь из страха перед Ним. Но если человек следует заповедям, не веря в Бога, он делает это как бы не за грядущую награду, ибо не верит в вечную жизнь. Разве не велик человек, по-настоящему достойный этого звания не из страха перед Богом, не из знания, что за каждый грех придется платить? Потому и кажется мне, что следование заповедям, даже стихийное, важнее веры. А страх — не то, что Бог хочет видеть в людях. Так думал и продолжаю думать. Но мать не желала слушать меня — как это, не верить в Бога, хотя и следовать заветам? Грех. Не верить — грех. И священник, с которым я однажды беседовал в церкви, помявшись, сказал: «То, что вы говорите, имеет свою логику. Но главное — верить». И еще мне кажется, что Бог никогда не желал унижения — больше самого человека его никто не унизит. Бог хочет иного: силы духа, величия человека. Он любит нас. «Бог есть любовь». Так написано в Библии.
Она слушала молча. Для нее многое из того, что он говорил, казалось мудреным. Да и тема была непривычной. В советское время она бы поостереглась иметь дело с таким человеком. Но то время кончилось. Теперь президент, не скрываясь, ходил в церковь по большим праздникам.
Так за разговором они дошли до ее дома. Небосвод уже потерял свою яркость. Кое-где зажглись окна.
— Вот здесь я живу, — проговорила Ирочка, остановившись подле высокого дома из желтого кирпича. — Хотите подняться?
— Нет-нет. Как-нибудь в другой раз.
— Спасибо вам за прекрасный вечер.
— Ну что вы… — Дмитрий Сергеевич смутился. — Всего вам доброго.
На том они и расстались.
«Ну и пусть верующий, — думала она, поднимаясь на лифте. — Он — порядочный человек. Так много знает. Умный…»
— Что, слишком долго длилась твоя важная встреча, — с укоризной проговорила мама. — Ты что, на свидании была?
— На свидании, — спокойно ответила Ирочка.
— Хороший человек?
— Хороший.
— Ты только не спеши лечь с ним в постель.
— Мама, как тебе не стыдно. — Ирочка смотрела на нее с осуждением.
— Этим хорошим людям только одного надо, — выпалила мама. — Ладно, иди спать.
Глава 9
Начальник стремительно вошел в приемную, пересек ее, бросив на ходу: «Здравствуйте», скрылся в кабинете. Ирочка поднялась — ей следовало немедленно закрыть за ним дверь. Потом она заглянула к Виктору Петровичу.
— Приехал.
Он благодарно кивнул ей в ответ, взял приготовленные документы и направился к начальнику. Ирочка заняла свое место в приемной.
Рабочий день уверенно въехал в привычную колею. До девяти можно еще расслабиться, а потом звонки, посетители и документы посыплются на нее как из рога изобилия.
Виктор Петрович вышел от начальника минут через двадцать, положил перед Ирочкой стопку бумаг и тотчас отправился куда-то. Ей предстояло отправить каждый документ по соответствующему адресу, рассовав по конвертам и прибегнув к помощи фельдсвязи. Достав стопку конвертов с надписью «Администрация Президента России», она взялась за дело.
Фельдсвязь пожаловала сама еще до того, как она закончила работу. Молоденький фельдъегерь решительным шагом подошел к ее столу, протянул конверт:
— Срочный документ. Из правительства. Приказано получить визу и вернуть.
Виктор Петрович так и не возвратился. Надо было действовать. Ирочка взяла конверт, осторожно открыв дверь, заглянула в кабинет — начальник сосредоточенно изучал какие-то листки.
— Александр Сергеевич, срочный документ. Фельдсвязь принесла.
Начальник глянул на нее с раздражением:
— Вы мешаете мне работать!
— Срочный документ, — повторила она.
— Ну что вы стоите? Положили и идите.
— Просили сразу вернуть. Фельдъегерь ждет.
Недовольно помолчав, начальник разорвал конверт, достал папку, извлек несколько листов бумаги. С хмурым видом пробежал их глазами, поставил визу и, закрыв папку, бросил ее на край стола.
В приемной Ирочка взяла большой конверт, спрятала в него папку, запечатала, сделала соответствующую надпись и, поставив печать, вручила фельдъегерю. Козырнув, он удалился тем же решительным шагом.
«Похоже, из новеньких», — подумала Ирочка, проводив его взглядом. Она почему-то всегда сочувствовала этим ребятам: что за служба — ходить из кабинета в кабинет с утра до вечера, таскать без устали какие-то конверты, даже не зная, что там внутри и сколь это важно для государства.
Раздался первый звонок — городской телефон отметил начало бурного периода рабочего дня. Звонили с юго-запада Москвы, просили помочь с горячей водой, которой уже третий месяц нет.
— Вы звоните в Кремль, — растерянно сообщила Ирочка.
— Да, — подтвердили в трубке, — в Кремль. А что делать, если нигде правду найти не можем? В округе от нас отмахиваются, в мэрии не хотят разговаривать. Пусть президент поможет. Неужели и здесь откажут?
Она могла обругать звонившего — что за глупость, в самом деле, — могла послать к черту, но понимала — это будет неправильно. Люди обратились за помощью. Надо хоть что-то сделать. Но что можно сделать в данном случае, она не знала. Выход был единственный.
— Подождите, — сказала она и отправилась к Виктору Петровичу.
Хорошо, что тот оказался на месте. Несмотря на всю занятость, подошел к ее телефону, выслушал, тяжко вздохнув, принялся звонить по правительственной связи в мэрию, просил выслушать страдальцев. Потом долго объяснял по городскому, куда звонить, заверял, что там помогут.
Затем появился первый посетитель директор научного института, академик. Отвечая на телефонные звонки, Ирочка украдкой разглядывала его. Немолодой, солидный, с пышными седыми волосами, он сосредоточенно смотрел перед собой, погруженный в собственные мысли. Можно было подумать что окружающий мир совсем не интересует его.
«Интересно, какая у него жена? — думала Ирочка. — Или он вообще на женщин не обращает внимания?»
Александр Сергеевич сам вышел встретить академика, радушно улыбаясь. Лицо ученого хранило озабоченность.
— Чаю нам, — проговорил начальник перед тем, как закрыть дверь.
Ирочка позвонила в спецбуфет, попросила чаю и все, что полагалось к нему. Через минуту в приемную вошла официантка с подносом, на котором стояли две чашки и две вазочки, одна — с конфетами, другая — с печеньем. Взяв поднос, Ирочка занесла его в кабинет. Академик и начальник сидели сбоку, на кожаных креслах. Ирочка поставила поднос на приземистый столик и удалилась. В приемной постепенно собралась большая кампания — это были представители каких-то общественных организаций, которые пришли на совещание. Они изрядно шумели.
— Можно потише? — вежливо попросила их Ирочка.
Едва академик покинул кабинет, шебутная кампания устремилась внутрь. Теперь уже требовалось гораздо больше чашек и вазочек. Ирочка вновь позвонила в спецбуфет, и скоро появились две официантки. На сервировочном столике покоилось то, что должно было способствовать проведению совещания. На этот раз Ирочка не покинула своего места — пусть официантки работают, когда сервировка большая.
Следующим в приемной появился Дмитрий Сергеевич.
— Здравствуйте. — Он смотрел на нее спокойными, все понимающими глазами. — Я рад, что вы стали улыбаться. У вас хорошая улыбка. Честное слово.
— Спасибо. И за вчерашний вечер еще раз спасибо.
— Мне приятно, что вам понравилось… Вот, — достал он небольшую книгу в тисненой клеенчатой обложке зеленого цвета, положил перед Ирочкой. — Я обещал принести.
Она взяла книгу, раскрыла — на тонких страницах мелкий текст. Библия была совсем новой.