— А я постоянно сосал большой палец, — стараясь не рассмеяться в полный голос, говорит Келвин.
— Так делают почти все дети.
— Но только не когда им уже четыре. Боже, что только мама не перепробовала, лишь бы я перестал. Надевала носки на руки, подкупала чем-нибудь вкусным, даже наносила на ногти эту прозрачную штуку, которая на вкус просто гадость, — поморщившись, рассказывает он. — А когда мы приехали навестить моего дядю, он разрешил мне побренчать на своей старой гитаре, едва я в очередной раз отправил палец в рот. И все. Помогло.
Когда мы оказываемся у нужного кабинета, я убираю этот рассказ в мысленную папку.
По вполне понятным причинам, кабинет радужных надежд не внушает, в отличие от бюро регистрации браков. Здесь серый ковролин и непримечательные металлические стулья. И в приемной уже ждут несколько других пар. Судя по всему, кто-то привел с собой адвоката. Джефф убедил нас этого не делать, сказав, что в таком случае сотрудник миграционной службы будет настроен по отношению к нам подозрительно, чего мы совершенно точно не хотим. Надеюсь, мой дядя прав.
Проходит не меньше двадцати минут. Мы с Келвином продолжаем расспрашивать друг друга, стараясь, чтобы со стороны это было похоже на флирт, а не зубрежку перед экзаменом в последнюю минуту. Мы так увлеклись, что подпрыгнули, услышав свои имена. Воображение рисует мультяшных персонажей, истекающих потом и с надписью «Лжецы» над головами. Когда встаем, Келвин берет меня за руку, и вот нас уже приветствует улыбчивый мужчина с высоким лбом — это и есть тот самый Сэм Доэрти.
Войдя в свой кабинет, офицер Доэрти садится на стул, который поскрипывает при любом движении.
— Итак. Пожалуйста, повторяйте за мной: «Клянусь, что собираюсь говорить правду, только правду и ничего кроме правды. И да поможет мне Бог».
После того как мы хором тихо повторяем эти слова, я вытираю об коленку свою вспотевшую ладонь.
Глядя в лежащий перед ним документ, Доэрти начинает.
— Келвин, передайте мне, пожалуйста, паспорт и водительское удостоверение, если оно есть. И, Холлэнд, мне нужны документы, подтверждающие ваше гражданство.
Мы кладем на стол принесенные с собой документы, и несмотря на то, что знаем содержимое папки как свои пять пальцев, нам требуется комично большое количество времени, чтобы достать нужное. Наши с Келвином руки заметно дрожат.
— Спасибо, — говорит Сэм. — И спасибо, что сделали копии. Это очень хорошо.
Я понимаю, что Сэм старается быть милым, но мое сердце все равно колотится где-то в горле. Впрочем, когда перевожу взгляд на Келвина, замечаю, что он стал совершенно спокойным. Расслабленно сидит на стуле, скрестив ноги и положив руки на колени. Сделав глубокий вдох, я надеюсь, что его спокойствие передастся и мне.
— Когда вы въехали в страну?
Келвин честно отвечает, что восемь лет назад, а я не могу не заметить, как еле заметно дрогнули брови Доэрти, когда он записывал себе эту информацию. Зажимаю ладони между коленей, чтобы не наклониться вперед и не начать объяснять, какой Келвин блестящий музыкант и как он не переставал ждать своего шанса, который долгое время все никак не появлялся, а между тем прошло четыре года, пока он жил тут незаконно. И как он был напуган, что его мечта так никогда и не воплотится.
Келвин смотрит на меня, приподняв бровь, словно понимает, что я на грани выложить все это миграционному офицеру, но когда подмигивает, это снимает все мое напряжение. И тогда на меня накатывает ледяная паника.
Но я переключаю свое внимание на их разговор. «В какой школе вы учились? Какие предметы посещали? Когда родились? Где? Чем зарабатываете на жизнь?»
Келвин кивает — к последнему вопросу он подготовился. Хотя Конституция США Первой поправкой защищает свободу самовыражения, нам пришлось согласиться с Джеффом, что рассказ про игру на улице может навредить репутации Келвина как музыканта с классическим образованием.
— Я играл в составе нескольких групп, — говорит Келвин, — и выступал на разных площадках.
— Например? — не поднимая головы, интересуется Доэрти.
— В клубе «Дыра», — отвечает Келвин и подмигивает мне. — В Бауэри. В кафе «Wha?». В «Arlene’s Grocery». Да много где.
Офицер Доэрти поворачивается ко мне и улыбается.
— Это ваш первый брак?
— Да, сэр.
— И свидетельство о браке у вас с собой?
Пока я снова нервно копаюсь документах, Келвин подается вперед и показывает на нужный.
— Вот он, mo croi [в переводе с ирландского «сердце мое» — прим. перев].
С трудом сумев пробормотать слова благодарности, я протягиваю бумагу Доэрти.
— Холлэнд, ваши родители присутствовали на церемонии?
— Мои родители… нет, — отвечаю я. — Они не любят летать, а все случилось так быстро, — я стараюсь взять под контроль нарастающую панику. — Так что были только мы вдвоем и близкие друзья.
— И никого из родственников?
Я ощущаю собственное еле заметное расстройство.
— Нет.
Офицер Доэрти что-то записывает и кивает. Полагаю, этой информацией он уже владел.
— А что насчет ваших родителей, мистер Маклафлин?
— Их тоже не было, сэр, — чуть поерзав на стуле, отвечает Келвин.
Доэрти делает паузу, чтобы осмыслить услышанное, а потом продолжает писать.
У меня возникает желание пояснить и защитить Келвина.
— У младшей сестры Келвина ДЦП. На медицинские расходы уходит немало денег, поэтому его родные не смогли себе позволить прилететь в Нью-Йорк. Мы надеемся, что приедем к ним летом и отпразднуем.
Глянув сначала в мою сторону, Доэрти с сочувствием смотрит на Келвина.
— Мне очень жаль, мистер Маклафлин. Но зато я слышал, Ирландия летом просто прекрасна.
Келвин берет меня за руку и мягко сжимает.
Доэрти озвучивает новую партию вопросов, и на этот раз под прицелом оказываются моральные качества Келвина. Тот блестяще справляется. Едва я начинаю расслабляться и думать, какого черта я вообще переживала, как офицер Доэрти, немного покашляв, закрывает блокнот и смотрит на нас.
— Итак, Келвин и Холлэнд, мы переходим к заключительной части собеседования, когда нам нужно подтвердить подлинность этого брака — уверен, об этом вы уже в курсе.
Слышите звук, да? Это мое сердце падает куда-то вниз, будто кирпич, сброшенный с крыши.
— Только представьте себе: есть пары, которые не влюблены друг в друга, — когда Доэрти откидывается на спинку стула, тот издает неприятный скрип. — И они приходят сюда, чтобы мошенническим образом получить грин-карту, — он говорит это так, словно подобный подход — самое абсурдное из всего, что ему когда-либо доводилось слышать. Мы с Келвином переглядываемся, стараясь выглядеть удивленными.
— И моя работа — выяснить, не так ли это. Выявить подозрительные моменты. Должен напомнить вам, что вы находитесь под присягой и что наказанием за лжесвидетельство служит срок пять лет в федеральной тюрьме и/или штраф в размере 250000 долларов.
Я тревожно сглатываю. Потом еще раз. Перед глазами встает образ меня, одетой в оранжевый комбинезон, и я изо всех сил сдерживаю истерический смех.
— Я задам вам несколько вопросов, чтобы оценить, способны ли вы доказать подлинность вашего брака. Для начала, есть ли у вас документы, его подтверждающие?
— Свидетельство о браке, — говорю я и вытаскиваю его из папки. — Договор аренды, — кладу его перед Доэрти вместе с еще несколькими бумагами. — А вот копии счетов за коммунальные платежи и наш совместный счет.
— То есть у вас уже совместные счета есть?
— Да, мы уже успели заняться кое-чем совместно. Э-э-э, я имею в виду открытие счетов, — добавляю я и густо краснею.
Келвин поднимает руку, чтобы спрятать улыбку.
— Хотелось бы на это надеяться, — тоже с улыбкой замечает Доэрти и снова переключается на свой список. — Келвин, где училась Холлэнд?
— В Йеле, а потом в Колумбийском, — отвечает Келвин. — Диплом она защищала по английскому языку, а магистерскую по писательскому мастерству.
— Писательское мастерство! Ух ты, — Доэрти с удивлением поднимает голову.
— Да, сэр.
— Скажите, Холлэнд, где вы с Келвином познакомились?
— Мы познакомились… — словно в замедленной съемке, шестеренки в моем мозгу останавливаются и замирают, — в метро, — согласно нашему плану, я должна была ответить, что мы ехали в одном вагоне, и помалкивать про то, как Келвин зарабатывал на жизнь, играя на станции, чтобы он мог рассказывать только о кавер-группах и концертах.
Господи боже, мой рассказ вообще не должен был привлекать лишнее внимание.
Поэтому я не имею ни малейшего понятия, с чего это вдруг у меня вырвались следующие слова:
— До этого я наблюдала, как он играет.
От такого провала — когда тщательно продуманная история летит в тартарары, — я мысленно кричу.
— Вы имеете в виду клубы? — приподняв брови, уточняет Доэрти.
Исправь ситуацию, Холлэнд. Скажи «да».
— Нет, — вот же че-е-ерт. — На станции «50-я улица».
— Я играл там пару раз в неделю, — с легкостью приходит мне на помощь Келвин. — Больше для удовольствия, нежели ради денег.
Доэрти кивает и что-то пишет в блокноте.
— Время от времени я слышала его музыку, когда проходила мимо, а однажды решила остановиться и посмотреть, — говорю я и сглатываю, параллельно задаваясь вопросом, сейчас у меня случится нервный срыв или чуть позже. Но мне явно не везет, и приходится продолжать: — Просто не смогла отвести от него взгляд и… Иногда я ездила на метро, даже когда в том не было нужны, лишь бы послушать, как играет Келвин.
Боясь встретиться с ним взглядом, я смотрю прямо перед собой — туда, где от лысой головы офицера Доэрти отражается свет люминесцентных ламп.
— Я слышал немало разных историй, но такой еще ни разу, — говорит тот. — Это очень романтично. И сколько прошло времени, прежде чем вы с ним заговорили?
Ради всего святого, Холлэнд, замолчи уже.
— Полгода.
Ко мне медленно поворачивается Келвин.
Бли-и-и-ин…
— Боже мой, вот это да, настоящая любовь! — восклицает Доэрти и снова пишет в своем блокноте, а я чувствую, что страшно вспотела. — Келвин, а на что первое вы обратили внимание в Холлэнд?
— На ее глаза, — как ни в чем не бывало отвечает Келвин, несмотря на то, что наша история претерпела серьезные изменения. — Когда Холлэнд заговорила со мной в первый раз, мы пообщались совсем немного, но я сразу же запомнил ее глаза. Они гипнотизируют.
Он обратил внимание на мои глаза? Они гипнотизируют? Келвин действительно помнит, что я заговорила с ним в ночь атаки того «зомби», или же просто подыгрывает? Но насладиться моментом я не успеваю, потому что офицер переводит взгляд на меня и уточняет:
— Холлэнд, а вы помните, что именно сказали?
Я снова чувствую себя ужасно неловко.
— Кажется, пробормотала что-то про его музыку.
Келвин кивает.
— Она сказала «Я обожаю вашу музыку», а потом… немного спотыкаясь, ушла.
Я смотрю на него и смеюсь. И чувствую ликование: он помнит.
— Мы в Бруклине напились с Лулу, — говорю я ему.
— Это я уже успел выяснить, mo stóirín.
Глядя в свои бумаги, Доэрти усмехается.
— Истории любви стары как мир.
***
К лифту мы идем молча, пока по коридору раздаются звуки наших шагов.
Кажется, мы справились.
Кажется, мы справились!
Мне страшно стыдно, что я призналась, как, по сути, преследовала Келвина, но его вроде бы это совершенно не беспокоит.
Ну и ладно тогда. Какая разница? Главное, мы справились.
Открываются двери лифта, и мы входим внутрь; слава богу, в нем больше никого нет. По-прежнему ошеломленная, я прислоняюсь спиной к стене.
— Вот же блин, — проведя рукой по волосам, говорит Келвин. — Это было круто.
Мой рот открывается сам собой. Тело пока не успокоилось и все еще находится в состоянии повышенной готовности ко всем опасностям мира.
— О боже.
— Я чуть не спятил, когда ты забыла, как мы с тобой познакомились, — говорит Келвин, — но потом все же придумала просто блестящую историю, будто бы наблюдала за мной несколько месяцев подряд.
Черт возьми.
— Я…
— Мысль, что ты якобы приходила каждый день на станцию, чтобы послушать, как я играю, — покачав головой, продолжает Келвин, — чистое безумие. Но он проглотил ее, словно вкусный кусок торта.
— Ага, как торт, — бормочу я.
Разонравилась бы я Келвину, узнай он, что это правда? Что я действительно наблюдала за ним все эти месяцы. Что хотела его, мучительно хранила молчание и проделала слишком много поездок на метро, чтобы запомнить их количество.
Келвин подходит ближе и нависает надо мной.
— Знаешь, что сейчас будет?
Когда он находится так близко, мне хочется поведать ему обо всех нелепых вопросах, что в течение полугода возникали в моей голове: какого цвета окажутся его глаза, как будет звучать его голос и как выглядит его улыбка. Когда Келвин стоит так близко, моя память крутит мне видеозапись, на которой он голый и в моей кровати. Запах его кожи и находящееся на таком небольшом расстоянии от моего лицо вызывают воспоминания о прикосновениях, ласках и о том, как он двигался — на мне и во мне.
— Что? — спрашиваю я, чувствуя себя завороженной.
Келвин сначала прикусывает нижнюю губу, а потом расплывается в довольной улыбке.
— Мы это отпразднуем.
глава двадцать первая
По плану у нас был праздничный обед, но Келвину зачем-то понадобилось сначала зайти домой. Утром я была слишком дерганой, чтобы подумать о еде, сейчас же слишком взволнована. Мы оба ведем себя как придурки: несемся от метро домой, по дороге то и дело толкаемся, взбегаем вверх по лестнице и не перестаем широко улыбаться. С внезапной ясностью я понимаю, как много удовольствия мне приносит общение с Келвином.
За время, которое прошло с нашей свадьбы, я успела обнаружить, что мне нравится не только его лицо и тело. Я обожаю просто находиться рядом с ним. Нам обоим весело, потому что веселый он сам, и от этой мысли становится немного больно, поскольку не понятно, куда нас все это приведет.
Да, похоже на то, что Келвину действительно нравится быть со мной, но особого выбора у него все равно нет — он из тех людей, кто привык делать все возможное при любых обстоятельствах.
Пока я ищу в сумке ключи, Келвин наклоняется ко мне, тяжело дыша после бега, и прижимается подбородком к моему виску.
— Ты голодная? — спрашивает он.
Помотав головой, я вставляю ключ в замочную скважину.
— Я слишком взволнована, чтобы есть.
Его близость — прижатая к моей спине грудь и теплое дыхание на моей шее — начисто уничтожила желание перекусить.
— Ты сегодня была хороша, — говорит Келвин и целует меня в макушку. Последнее слово произнесено с тихим рыком, от чего складывается ощущение, будто он кончиками пальцев сейчас провел мне по спине. И я тут же вспоминаю слова, которые Келвин сказал тогда:
«Я чувствую, какая ты горячая. Это от выпивки или из-за меня?».
Мне не хочется превратно понимать происходящее, поскольку ужасно будет предположить, что я нравлюсь Келвину, если на самом деле он мне просто благодарен, хорошо воспитан и все еще находится на адреналиновой волне. Но мой пульс ускоряется, а внизу живота ноет все больше и больше.
— Ты хотел что-то захватить с собой?
Войдя в квартиру, Келвин закрывает за собой дверь.
— Нет, мне ничего не нужно.
Я его неправильно поняла?
— Но я думала… — я делаю шаг к столику, чтобы положить ключи, но в этот момент Келвин берет меня за руку, разворачивает и мягко прижимает спиной к двери.
— Ничего брать с собой я не собирался.
Что?
Он наклоняется и скользит губами по моей коже прямо под мочкой уха.