Сейчас же я нахожу себе тихое местечко и из укрытия наблюдаю, как Луис и Роберт выходят на сцену, обмениваются коротким объятием, после чего Роберт жестом зовет Лизу из оркестровой ямы. Присоединившись к ним, она поднимает скрипку к подбородку и, следуя указаниям Роберта, начинает играть. Они репетируют снова и снова, сплетая свои «голоса» воедино; Луису осталось отыграть всего несколько спектаклей, и я понимаю его желание исполнить их особенно впечатляюще. Его последнее шоу станет звездным событием и будет освещено в прессе, где уже и так сотню раз рассказывалось об этом спектакле.
Вот только даже на мой непрофессиональный слух становится ясно, что Лиза не подходит Луису по звучанию или энергетике, и я понятия не имею, как же теперь быть. Сет ушел. Луис скоро уезжает. Голос у Рамона Мартина чересчур мощный, а у Лизы слишком мягкая манера игры, чтобы ему аккомпанировать.
Впервые в жизни я на полном серьезе беспокоюсь за своего дядю.
***
Чуть позже Роберт застает меня в своем кабинете, где я смотрю в одну точку и орудую дыроколом, делая отверстия в пустом листе бумаги. Дядя выглядит слегка пугающе: глаза красные, а вместо обычной улыбки мрачная гримаса.
— Хулиганишь? — спрашивает Роберт и, сняв очки, осторожно кладет их на стол.
Смутившись, я смахиваю кучку маленьких кружочков в мусорную корзину.
— Поверить не могу, что кто-то до сих пор пользуется одинарным дыроколом.
— Никто и не пользуется, — сев в кресло напротив меня, он наклоняется и кладет голову на скрещенные руки.
— Ты в порядке, Роберт?
Его ответ примерно такой же, как я и ожидала:
— Я не знаю, что делать с аккомпанементом для Рамона. Он заглушает Луизу.
Я вспоминаю, что у Роберта есть потрясающий пианист Лютер.
— А Лютер не сможет вытянуть соло Рамона?
— На пианино?
Пожимаю плечами.
— Просто подкидываю идеи.
Кажется, он обдумывает мое предложение, но затем качает головой.
— Эти песни созданы не для клавишных. Только у струнных есть нужная сила и возможность исполнить вибрато, а все это фортепиано сымитировать не в состоянии. Дуэт должен получиться таким, чтобы дух захватывало. Лютер молодец, но нам нужен музыкант, который завладеет вниманием зрителей. Который заставит их чувствовать.
Мне в голову приходит идея, от которой бросает в жар, и я выпрямляюсь.
— Погоди-ка…
Роберт озадаченно смотрит на меня.
Я поднимаю руку.
— У меня появилась идея.
Судя по его выражению лица, он догадался, что я имею в виду.
— Нет, Лютик.
— Он играет именно так, как ты и описываешь, — упрямо говорю я. — Просто ты его еще не слышал, но поверь мне — он что надо.
— Парень играет на гитаре. Милая, я понимаю, ты им очарована, но…
— Дело не в этом, честно. И он не просто рядовой уличный музыкант. Он талантлив, Роберт. Слушать, как он играет, — все равно что наблюдать за игрой Луиса на сцене. Я чувствую его музыку. Понимаю, я не… — покраснев, я замолкаю и пытаюсь найти верные слова. Поучать Роберта, как ему лучше работать, опасно; конечно же, он мой дядя, но еще и блестящий музыкант.
— В отличие от тебя, я не профессионал, — с осторожностью продолжаю я, — но мне кажется, что классическая гитара впишется в саундтрек спектакля просто идеально. Она нежная и мягкая, да, но при этом страстная и… что ты там говорил про вибрато? Гитара это тоже может. Раз уж мы решились на кардинальные изменения, пригласив Рамона, то, быть может, стоит поменять что-то и в музыке? Чтобы вместо скрипки Рамону аккомпанировала гитара.
Ничего не говоря, Роберт сверлит меня взглядом.
— Пойдем со мной, послушай его всего один раз, — от осознания, что я в силах его убедить, у меня начинает кружиться голова. — Всего раз. Больше и не нужно. Я в этом уверена.
***
Мне почти смешно наблюдать, как безукоризненно выглядящий Роберт Окай входит со мной в метро в ближайший понедельник. Пока он спускается по лестнице, мне приходит в голову, что с тех пор как переехала в Нью-Йорк, я никогда не видела, чтобы моя дядя пользовался каким-то другим транспортом, кроме такси или машины с водителем. Роберт вырос на грязных улицах в Западной Африке, играл на старой и облупленной скрипке, носил лишь шорты и сандалии, но сейчас невозможно представить, что он когда-то выглядел иначе, нежели сейчас: на нем теплое длинное пальто, синий кашемировый шарф, сшитые на заказ черные брюки и отполированные туфли. На его фоне в пушистом розовом кардигане и с фиолетовым гипсом на руке я выгляжу куда менее презентабельно.
Но Роберт никогда не был снобом; он спокойно ныряет прямо в толпу. Не брезгует грязным поручнем или лужей внизу первого лестничного пролета. При этом производит впечатление, будто несмотря на свой более чем скромный старт, он всегда знал, кем в итоге станет: исключительно талантливым маэстро.
У меня же сердце начинает колотиться с удвоенной силой, и я обеими руками держусь за ремень своей сумки, чтобы как-то унять дрожь. Я переживаю не только из-за того, что Роберт сейчас услышит игру Келвина. Самому Келвину тоже станет очевидно, что я специально привела кого-то послушать его, и он поймет, как я много раз уже наблюдала за ним (возможно, даже много-много раз) и думала о том, чтобы рассказать кому-то о его музыке.
Кроме того, мне действительно не хочется ошибиться в своих чаяниях. Мнение дяди значит для меня очень много. Если Роберту не понравится сейчас игра Келвина, в моих глазах его талант сильно потускнеет. А еще я не смогу больше доверять своему чутью.
Но, возможно, я зря нервничаю: кроме шума поездов и объявлений, что звучат на лестнице, на станции больше никаких звуков нет. В течение последних нескольких месяцев Келвин играл здесь каждый вечер понедельника. Неужели он внезапно изменил свое расписание?
В животе все сжимается. Когда-то я перестала ожидать, что Келвин прекратит играть в метро. Это было одним из тех непреднамеренно эгоистичных предположений, которые меня всегда удивляли: я просто взяла и решила, будто он будет здесь всегда — по крайней мере, до тех пор пока не перестану хотеть его видеть. А от мысли, что Келвина я больше никогда не увижу, по рукам пробегает леденящая дрожь.
Но как только мы поворачиваем за угол, чтобы спуститься по последнему пролету, до наших ушей доносятся чарующие звуки знакомого вступления к El Porompompero, и Роберт, остановившись на полушаге, замирает.
Как и всегда, песня начинается медленно и словно флиртуя. Роберт выходит из оцепенения и ускоряет шаги. Затем в поле зрения появляется Келвин — сначала видны его ноги, бедра, гитара, потом грудь, шея и голова, — и в этот момент ритм ускоряется, а музыка, исполнив изящный пируэт, будто взлетает ввысь. Келвин чередует игру с мягким постукиванием ладонью по корпусу гитары.
Я наблюдаю за Робертом. Во время прослушиваний он перемежает восторженную похвалу со строгой критикой, а сейчас единственный признак, что он загипнотизирован звучанием — потому что смотрит в пол, будто решает какую-то сложную проблему, — это его подрагивающий в такт музыке указательный палец.
Скользнув взглядом выше, по вздымающейся груди я замечаю его учащенное дыхание. Сама же я дышать практически не в состоянии. Мы стоим на станции метро и слушаем игру Келвина, а от сочетания моего почти нелепого предложения — «Подумай, может, он подойдет» — и самого факта, что Роберт всерьез готов это предложение рассмотреть, у меня начинают подкашиваться ноги.
Отчаянно желая высказать свое мнение, мой эмоциональный внутренний голос вопит из своего укрытия: «Я могу спасти Роберта!».
Но в диалог тут же вступает логика: «Не стоит забегать вперед, Холлэнд».
Келвин играет опустив голову и закрыв глаза. Слегка покачиваясь, он словно растворяется в музыке, которую сам же и создает. Изменилась бы его поза и манера игры, знай он, что на расстоянии в несколько шагов за ним наблюдает композитор «Его одержимости»?
Между произведениями Келвин обычно делает небольшой перерыв, настраивая гитару, но не покидая при этом свой эмоциональный мирок. Проведя пальцами по струнам в финальном аккорде, он поднимает голову с выражением блаженства на лице.
Вот только в его мирок сейчас вторглись мы с дядей. У Келвина перехватывает дыхание и округляются глаза. Но смотрит он не на меня.
Он в точности знает, кто такой Роберт.
глава шестая
Келвин садится ровнее и рывком ставит гитару себе на бедро.
— Мистер Окай, — тяжело сглотнув, говорит он. — Не знал, что вы здесь стоите.
— Моя племянница сказала, что тебя зовут Келвин.
Глядя то на меня, то на Роберта, Келвин пытается уложить новую информацию в голове. У Роберта гладкая темная кожа и черные короткие волосы. У меня светлая кожа с веснушками и каштановые волосы, собранные в растрепанный пучок.
Роберт протягивает руку, которую Келвин тут же принимает, встав со своего барного стула.
— Да. Келвин Маклафлин.
Дядя смеется, а плечи Келвина заметно расслабляются.
— Слишком ирландское имя для кого-то, имеющего такой хороший загар.
— Моя мама гречанка, — поясняет он и снова смотрит на нас, словно также задаваясь вопросом.
Наклонив голову ко мне, Роберт высвобождает руку Келвина.
— Мы с ее дядей женаты.
— А, — улыбнувшись, произносит Келвин.
Я чувствую, что стоящий рядом со мной Роберт выпрямляется, и Келвин делает то же самое. Мое сердце грохочет, как барабан. Пора переходить к сути.
— Я музыкальный руководитель…
— Театра «Левин-Глэдстоун», — перебивает его Келвин. — Знаю. Я семь раз ходил на «Его одержимость».
— Семь? — переспрашиваю я, заговорив впервые за все это время, и Келвин поворачивается ко мне.
Он кивает.
— Думаю, я купил у тебя футболку.
Снова «дзынь». И снова сильный ирландский акцент, очень искажающий слова.
Закрыв свой открытый от удивления рот, я медлю, но потом отвечаю:
— И ты не подумал упомянуть этот факт чуть раньше? Например, в среду вечером?
— Вы виделись в среду? — интересуется Роберт.
Но мы оба не обращаем на него внимания.
— Просто до этого момента я не догадался связать все воедино, — как ни в чем не бывало говорит мне Келвин. — Я видел тебя раньше, просто решил, что на станции.
— Получается, ты знаешь о постановке, — замечает Роберт, решив перенаправить наше внимание.
Келвин бледнеет.
— Конечно же, знаю.
— И если ты видел спектакль семь раз, — продолжает Роберт, — полагаю, ты в курсе, что Луис Генова уходит и вместо него мы взяли Рамона Мартина.
— В курсе, — почесав подбородок, отвечает Келвин. — А еще я слышал, что Сет Асторио не играет уже четыре дня. Как идут поиски его замены?
Роберт отходит на шаг и изучающе смотрит на Келвина.
— Похоже, ты скептически относишься к возможности его замены.
— Конечно же, я не сомневаюсь, что вы найдете ему замену, — смеется он. — Вот только Сет другого мнения.
— Ты знаком с Сетом? — недоверчиво спрашивает мой дядя.
— Мы вместе учились.
Роберт делает паузу, а затем прищуривается.
— Сет учился в Джульярдской школе [один из крупнейших и престижнейших вузов США в области искусства и музыки — прим. перев.].
Келвин приподнимает подбородок и самоуверенно улыбается.
— Ага. Так и есть.
Обойдя Келвина, я плюхаюсь на его стул.
Джульярдская школа.
Ну ничего себе. Келвин там учился.
Роберт решает больше не ходить вокруг да около.
— Как насчет прийти к нам завтра и сыграть?
Мой внутренний голос истерически кричит, что по вторникам Келвин занят. По крайней мере, должен быть занят, потому что у выпускника Джульярда игра на станции метро за горстку наличных не может быть основным занятием. Я прижимаю ладонь ко рту, чтобы не ляпнуть чего-нибудь.
— Сыграть для вас? — уточняет ошарашенный Келвин. — Да ладно!
— Я серьезно, — с легкой улыбкой отвечает Роберт. — Увидимся завтра в двенадцать.
***
На часах четыре утра, а я сижу на диване и болтаю ногами. Что бы я ни пробовала, заснуть мне так и не удалось.
Не помог ни чай с ромашкой, ни порция виски, ни мой любимый розовый вибратор, ни телевизор.
Засунув вибратор под диванную подушку, я встаю, выключаю телевизор и, взяв одной рукой образовавшуюся на столике гору посуды, несу ее к раковине.
Раз нервничаю даже я, Келвин, наверное, вообще рассудок потерял. Если только он, как и любой другой выпускник Джульярдской школы, не относится к прослушиванию как к чему-то обыденному. А еще Келвин понятия не имеет, кто будет присутствовать сегодня на прослушивании: в полдень он будет играть не только для Роберта Окая (бывшего дирижера симфонического оркестра Де-Мойна и нынешнего музыкального руководителя «Левин-Глэдстоун»), но и для двух известных бродвейских продюсеров, братьев Дона и Ричарда Лоу, а так же для режиссера-постановщика Майкла Астерофф. По плану у всех них должна быть общая встреча.
Поскольку Келвин будет играть вместе со всем оркестром, у Роберта не получится оставить прослушивание в тайне. Так же на нем может оказаться Брайан и любой другой музыкант, кто придет пораньше и будет слушать, стоя за кулисами.
Вчера за ужином мы с дядей разрабатывали стратегию: я хотела, чтобы Роберт просто предложил Келвину место в оркестре, если тот оправдает его ожидания и сыграет блестяще. Он режиссер и музыкальный руководитель. Разве нельзя воспользоваться служебным положением?
Но Роберт со мной не согласился.
— Политика театра — тонкая штука.
Он вполне может привести Келвина, никому толком о нем не рассказав. Просто представив его начинающим гитаристом, игру которого слышала Холлэнд и которая поразила его самого.
Но потом ему нужно сказать Майклу, что требуется мозговой штурм, на котором можно обсудить, в чем Келвин талантлив, а в чем ему еще предстоит совершенствоваться. Оценив, как Келвин держится перед аудиторией, Роберту придется дождаться, когда кто-то другой предложит заменить Сета Келвином.
— Не я, — посмотрев мне в глаза, говорит Роберт, — и не ты. Доверься мне, Лютик, эту идею должен озвучить Майкл.
Но вне зависимости от того, что именно мы расскажем другим, Роберт, Джефф и я знаем: эта идея принадлежала мне.
Я так отчаянно хочу, чтобы все сработало, и потому почти не могу спокойно усидеть на месте. Если Майкл согласится, что вместо Сета мы можем взять гитариста, это будет означать мой (пусть и небольшой) вклад в постановку. Я больше не буду чувствовать себя бесполезной.
Потихоньку и малозаметно, но я стану достойна этого места.
***
Роберт встречает меня снаружи в 11:45. Келвин должен появиться в полдень.
Встретившись со мной взглядом, дядя улыбается, после чего поворачивается и идет к боковому входу. За кулисами народу не сильно много, но тишины тут нет. Большинство актеров приходят к трем часам на грим и постановку света, а солисты оркестра по вторникам появляются пораньше, чтобы после выходного вместе перекусить, не спеша настроить инструменты и пообщаться с Робертом.
Поначалу все отпускают шуточки и никто не ощущает важность сегодняшнего дня. Для Роберта не редкость приглашать музыкантов на прослушивание, когда из оркестра кто-то уходит. Вот только в настоящее время гитаристов в оркестре нет. И когда кто-то говорит, что на прослушивании будет гитарист, всеобщий интерес возрастает. Сет ушел. Луис уйдет совсем скоро. И при этом мы будем прослушивать гитариста? Я наблюдаю, как большинство присутствующих что-то пишет в своих телефонах. Вскоре театр заполняется актерами, музыкантами и работниками сцены.
Брайан изо всех сил сдерживает тревогу и волнение и спрашивает у каждого, кто пригласил этого музыканта, что происходит и почему его ни о чем не предупредили?