Когда наконец приходит наша очередь войти, Лулу, размахивая своим купоном на двоих, словно пропуском, протискивается в дверь.
Внутри все незамысловато, что не удивительно. Стены увешаны постерами старых видео-игр, а украшенные резьбой столы стоят группками вокруг барной стойки. Декор — сомнительная смесь эстетики Харлей-Дэвидсон, каморки таксидермиста и атрибутики Старого Запада. В одном конце бара гордо красуется шест для стриптиза, а в другом расположена сцена. Тускло светящиеся лампы покрыты пылью, и в сочетании с самодельной дым-машиной создается нереальный эффект, будто члены группы просто подсвеченные фигурки.
Сев за столик, Лулу дает знак официантке, и мы заказываем коктейли, которые нам приносят чересчур быстро — как будто их сделали заранее, и они несколько часов простояли в качестве украшения для бара.
Лулу молча разглядывает свой коктейль, симпатично названный «Адьос, ублюдок». Пожав плечами — жест словно говорит «Да и фиг с ним!» — она делает глоток и тут же морщится.
— На вкус как 7Up.
Я завороженно смотрю на подсвеченный неоновыми огнями кубик льда в ее бокале.
— Боюсь, что от твоего коктейля хватит удар.
Лулу отпивает еще, и соломинка мерцает в флуоресцентно-голубом цвете коктейля.
— На вкус как обычная газированная вода.
— Да просто самодельный самогон убил все твои вкусовые рецепторы.
Оставив мой комментарий без внимания, подруга смотрит на меня своими карими глазами.
— Носить гипс — это хуже геморроя. Жесткий какой, — она ухмыляется. — Правда в некоторых ситуациях от присутствия чего-то твердого я бы не отказалась — если ты понимаешь, о чем я.
Я смеюсь и смотрю на свой фиолетовый гипс, выглядывающий из черного слинга.
— Все могло быть гораздо хуже. Камеру держать немного неудобно, и мне сложно складывать футболки, но… я ведь могла умереть.
Кивнув, Лулу снова делает глоток коктейля — который уже наполовину выпит.
— Но вообще-то, — замечаю я, — чтобы взять у людей деньги во время антракта, мне достаточно и одной руки. Так что все не так уж плохо.
— Слышала, что ты одной неплохо управляешься, — громко шлепнув по столу рукой, хохочет Лулу.
— Лучше всех, ага, — подмигиваю я. — Ну а у тебя как дела? Были прослушивания?
Слегка надув губы, Лулу качает головой, а потом двигает плечами в такт музыке. Чтобы свести концы с концами, она работает официанткой, но на самом деле всегда мечтала стать актрисой — с тех пор как подросла и узнала об этой возможности. Мы познакомились с ней в магистратуре, где она изучала театральное искусство, а я писательство. Лулу всегда утверждала, что может стать моей музой, и я буду строчить для нее сценарий за сценарием. Это многое говорит о наших отношениях, которые — за исключением этой поездки в Джерси — скорее увлекательные, нежели скучные.
Лулу снималась в нескольких малобюджетных рекламных роликах (в рекламе для страховой компании играла попавшую в аварию глупую девицу, и у меня до сих пор хранится несколько гифок с того перфоманса, чтобы периодически ни с того ни с сего отправить ей), посещала почти все существующие в Нью-Йорке курсы актерского мастерства и даже (в качестве одолжения мне) получила приглашение сыграть небольшую роль в одном из спектаклей Роберта. Долго это не продлилось, потому что, по словам Роберта, «Лулу хорошо играет только саму Лулу», но, видимо, до конца дней своих она будет верить, что совсем скоро ее ждет большой успех.
— На этой неделе ни одного, — глядя на сцену, подруга попивает свой неоновый коктейль. Я же опасливо делаю глоток разбавленной диетической Колы. — Даже после праздников народу по-прежнему много, так что всем нам пришлось взять дополнительные часы, — кивнув в сторону музыкантов, Лулу добавляет: — У меня такое чувство, будто промежность этого парня готова визуально меня изнасиловать, но сама группа… Они не так уж и плохи.
Посмотрев туда же, куда и она, я вижу, как вокалист встал в свет единственного прожектора на сцене. Кислотного цвета потертые джинсы облегают парня так плотно, что мне видно каждую выпуклость. Если он проведет в этих штанах еще пару часов, то, я уверена, может распрощаться со своим потенциальным отцовством уже сегодня. Доиграв «Pour some sugar on me» группы Def Leppard, группа переходит к каверу Great White «Rock Me» — из-за старшего брата Томаса, фанатеющего от глэм-метала, я разбираюсь в этой музыке, — и несколько смелых (или пьяных) женщин направляются к краю сцены, пританцовывая под начальные блюзовые аккорды.
Точно. Почему бы и нет? Я тоже начинаю покачиваться, сидя на стуле, захваченная игрой гитариста и его сводящими с ума нотами. Сосредоточившись, он низко опустил голову. «Гуляка Спрингстин» может быть дрянной кавер-группой — у большинства из них болтается серьга в ухе, а разряжены они в одежду с животным принтом, — но Лулу права: они не так уж и плохи. Навести лоска — и они вполне смогут играть в клубе побольше этого или даже в каком-нибудь крохотном музыкальном театре в стиле восьмидесятых.
Вокалист отходит в сторону, в круг света выходит гитарист и начинает свое традиционное соло. Женщины у сцены реагируют до странного бурно… а его манера держать гитару, как пальцы бегают по грифу и как его волосы падают на лоб, — все это кажется мне смутно знакомым.
Ну ничего себе…
Парень приподнимает подбородок, и, даже не видя в этом полумраке его глаз и половину лица, я его узнаю.
— Это он, — показывая на него, говорю я. Сев ровнее, вытаскиваю телефон. Поскольку я все еще на обезболивающих, то своим глазам доверяю не полностью. Приблизив картинку, делаю размытое фото.
— Кто?
Я таращусь на экран и узнаю резко очерченную челюсть и пухлые губы.
— Келвин. Парень из метро.
— Да ладно! — она наклоняется и прищуривается, — Это он? — Лулу на несколько секунд замолкает и внимательно его оглядывает — видя именно то, что и я почти каждый день в течение полугода. — Черт. Ну ладно, — она поворачивается ко мне и приподнимает брови. — А он ого-го.
— Я же говорила! — мы обе снова смотрим на него. Он играет в верхней части грифа, извлекая из гитары визжащие звуки, и в отличие от своей отрешенной позы на станции, сейчас Келвин играет на публику. — Что он здесь делает? — а что, если он меня заметит? — Боже, наверное, решит, что я слежу за ним?
— Да ну, откуда тебе было знать, что он гитарист в «Ѓуляке Спрингстин»? Ты даже не состоишь в их фан-клубе, — потом с хохотом Лулу добавляет: — Можно подумать, у них вообще есть фан-клуб.
Она, конечно, права, но даже сейчас, когда всего лишь не могу оторвать от него взгляд, я чувствую себя сталкером. Я в подробностях знаю его график — плюс ко всему видела его сегодняшним утром, — а сейчас знаю и того больше. Так вот, значит, чем он занимается, когда не играет на улице? Боже правый. Может, поэтому с таким блеском играет на станции? Ему приходится почти физически вытеснить эту музыку из своей головы.
Песня заканчивается, вокалист возвращает микрофон на стойку, а потом, пробормотав, что у них перерыв, подносит к губам бутылку пива Rolling Rock и показательно опустошает ее.
Прежде чем понимаю, что творю, я вскакиваю со своего места. Народ возвращается за столики и в бар за выпивкой, а свет в зале становится достаточно ярким, чтобы заметить, как Келвин сначала исчез за кулисами, а спустя минуту появился в противоположном конце бара.
В то время как остальные члены группы одеты в жуткой стилистике 80-х, на Келвине черная футболка, спереди небрежно заправленная в темно-синие джинсы. На нем все те же черные ботинки, а левая нога стоит на перекладине внизу барной стойки. Бармен приносит ему темное пиво, и Келвин берет стакан, не переставая смотреть прямо перед собой.
Я не знаю, как к нему подойти; он все еще не видит меня, хотя я буквально в нескольких шагах. Позвать по имени — слишком странно, так что, расправив плечи, просто сажусь рядом с ним.
Уже сев на стул, я замечаю, что примерно десяток женщин явно собираются с духом сделать то же самое и подходят к нему с разных сторон. Келвин медленно поворачивается, словно это происходит во время каждого перерыва и он не совсем уверен, с кем в итоге придется общаться.
Но когда наши взгляды встречаются, он вздрагивает, а потом тут же расслабляется, и на лице появляется искренняя улыбка.
— Привет, девушка из Нидерландов.
И я ничего не могу с собой поделать — недоверчиво отвечаю:
— Вот, значит, как? Просто привет?
В улыбке Келвина появляется сочувствие, как будто он понимает мой намек, после чего взмахом руки подзывает бармена, который тут же появляется рядом.
— Все, что ей захочется, — говорит ему Келвин.
Я медлю. Здесь я вовсе не для того, чтобы с ним выпивать. И подошла к нему удовлетворить собственное любопытство, мучавшее меня в последние несколько дней… а еще, может, и высказать ему свое недовольство. Но его такая естественная легкость дезориентирует. Я ожидала, что он смутится или будет холодным. Но вместо этого Келвин расслаблен, улыбается и до краев полон харизмы.
Бармен нетерпеливо постукивает пальцами по стойке.
Тихо извинившись, я говорю:
— Газированную воду и лайм, пожалуйста.
— Вот это сорвиголова, — поддразнивает Келвин.
Встретившись с ним взглядом, я вымученно улыбаюсь.
— Я на обезболивающих, — а кивком показав на гипс, добавляю: — Сломана рука.
Он весело морщится.
— Точно.
А вот это вопрос задать оказывается куда проще, чем мне казалось:
— Почему ты не сказал им, что именно видел? Моим родным наговорили, будто я прыгнула на рельсы.
Покивав несколько раз, Келвин делает глоток пива, после чего отвечает:
— Прости. Правда. Но я не думал, что полицейские поверят в мою версию.
Та Холлэнд, которая существовала до падения с платформы, сейчас должна была потерять голову от его акцента. Слово «думал» у него звучит как звякнувшая монетка [Келвин ирландец и произносит think (думать) как звукоподражательное слово tink (дзынь) — прим. перев.].
Нет, кажется, сегодняшняя Холлэнд тоже готова потерять голову, но она старается сохранить хладнокровие хотя бы внешне.
— Ну, — начинаю я, — в мою версию они тоже не поверили. Вручили мне пару брошюр в духе «Помоги себе сам» и, похоже, даже не ищут того парня.
Келвин поворачивается и встречается со мной взглядом.
— Слушай. На станции я видел… — он качает головой, — я видел, как множество людей творят черт знает что, а потом сами звонят и просят помощи. Криминальный фетиш или что-то в этом духе. Это все, о чем я мог тогда думать. А когда тот бомж убежал, я больше беспокоился о твоей безопасности, нежели о том, чтобы его поймать.
Во время разговора он достает из переднего кармана джинсов бальзам для губ ChapStick, снимает крышечку и быстро проводит им по губам. Это движение привлекает мое внимание, и я осознаю, что таращусь на его рот, лишь когда бармен громко ставит передо мной стакан газированной воды с нарезанными кусочками лайма на салфетке. Келвин убирает бальзам в карман и кивком благодарит.
Я мысленно перебираю события понедельника и понимаю, что в его словах есть смысл — хотя это не объясняет, почему он наврал фельдшерам. Но разве это важно? Жутко, конечно, получить советы по предотвращению своего суицида, но все-таки Келвин позвонил 911 и остался, чтобы убедиться, все ли со мной в порядке. Теперь я смотрю на ситуацию иначе: он не позорно сбежал, едва обо мне позаботились, а оставался рядом со мной до этого самого момента.
Келвин протягивает мне руку.
— Извинения приняты?
Я пожимаю его руку, и мне на секунду становится труднее дышать, когда понимаю, что он играет на гитаре этими же пальцами, которыми обхватил сейчас мои. По позвоночнику вниз проносится горячая пульсирующая волна.
— Ага. Приняты.
Убрав руку, он какое-то время смотрит на мой гипс.
— Я смотрю, у тебя здесь ни одного автографа.
Я тоже смотрю на свою руку.
— Какого автографа?
— Их тут очень не хватает, особенно если ты выбрала такой девчачий цвет, милая. Обычно все просят одноклассников подписать гипс.
О-о. В ответ на его игривую улыбку внутри меня словно что-то переворачивается и обнажает все самые уязвимые места. Оказывается, я всерьез надеялась, что когда Келвин увидит меня, он не будет приветливым. Что станет защищаться и выпустит колючки, и тогда у меня появится веская причина распрощаться со своей влюбленностью.
— Мне до сих пор тошно от одного лишь воспоминания о потном и пропахшем гипсе моего приятеля в четвертом классе, — с ухмылкой отвечаю я. — Так что этот постараюсь оставить в первозданном виде.
На сцене вновь собираются члены группы, и, обернувшись через плечо, Келвин залпом допивает пиво.
Он встает и улыбается мне. Его ликующая улыбка сражает меня наповал.
— Если все же передумаешь и захочешь, чтобы я запятнал его чистоту, ты знаешь, где меня найти.
глава пятая
Луис Генова — фантастический человек. И это не пустые слова. Когда я прочитала отзывы о нем в роли Тео в спектакле моего дяди, где говорилось, что он «рожден для сцены», мне оставалось лишь посочувствовать отсутствию креатива у журналиста, поскольку это слишком скудный оборот речи; все равно что заявить, будто птица рождена летать.
Однажды вечером, почти сразу после успешного запуска спектакля, актерский состав вместе с рабочим персоналом отправились отмечать в «Пальму». Как и сейчас, я присутствовала тогда там не совсем по праву и едва удостаивалась чьего-либо внимания; в то время Луис еще не знал, что я племянница Роберта. Тем вечером Луис обошел весь специально арендованный зал, поблагодарил и пожал руку каждому. Когда он находился в нескольких шагах от меня, в атмосфере зала будто что-то поменялось, а в воздухе начало искрить. Мы, четверо помощников, стояли в сторонке, перекусывали и пытались перестать чувствовать себя неловко. Увидев, как Луис направляется к нам, никто и с места не смог сдвинуться.
Когда потом рассказывала об этом случае Лулу, я сравнила его с приземлением инопланетян со всякими магнитными штуками для подчинения мозгов. Все, на что мы были способны, — это просто стоять и смотреть. Продолжать болтать о закусках с кальмаром и спорить, что лучше выпить, коктейль «Тьма и Буря» или же джина с тоником, когда к тебе подходит сам Луис Генова, никто уже не мог. Когда он протянул мне руку и начал благодарить за мою работу, глядя при этом прямо в глаза, мой отупевший разум утратил способность генерировать речь.
Часто моргая, я пожала ему руку и пробормотала что-то вроде «Окей», после чего Луис подошел к кому-то еще.
Просто молодец, Холлэнд.
Луис привлекал внимание не ростом, красотой или комплекцией. Просто одним своим присутствием он что-то делал со всеобщей атмосферой. А его лицо… Свет софитов влюблен в его лицо. Гладкие черные волосы длиной до подбородка сейчас убраны за уши, открывая глаза и морщинки в их уголках. Боже, эта улыбка…
Он улыбался своей знаменитой улыбкой, стоя от меня не более чем в десяти шагах.
— Холлэнд, ради бога, перестань таращиться.
Вздрогнув, я повернулась на звук голоса Брайана. К сожалению, Луис и Роберт — за увлекательной беседой которых я с превеликим удовольствием понаблюдала бы еще минут десять, — тоже обернулись. Все вокруг посмотрели на меня, и их озадаченные полуулыбки превратились в сочувственные.
Бедняжку-фанатку поймали за подглядыванием.
Наверное, всю мою жизнь можно озаглавить именно так.
Ощущая, как покраснело не только лицо, но и шея, я направилась в дальний угол зала, расталкивая толпу и еле слышно принося извинения. Стоит отметить, что видеть Луиса я привыкла, но еще никогда не стояла так близко от него, а теперь перспективы увидеть его снова практически равнялись нулю. Он создал армию боготворящих его фанатов и уже через месяц покидает нас.
Даже у меня, не большой любительницы Бродвея, разбито сердце. Неудивительно, что Твиттер от этой новости буквально разрывается. И неудивительно, что Роберт вкалывает как проклятый, чтобы быть уверенным в ювелирно точной игре Рамона, когда тот придет Луису на смену.