— Послушай, — спокойным тоном произнес Ирек, — если бы ты обладала уравновешенной психикой, я мог бы посоветовать тебе плевать на дурацкие замечания нашей мамы. Но при твоей эмоциональной конструкции я могу только порекомендовать тебе поискать принца. Причем принца со стальными нервами.
— Ирек, но я правда переживаю, — всхлипнула Малина. — И вдобавок еще мне скоро исполнится тридцать. Я себя чувствую так, словно сижу на огромной бомбе с часовым механизмом. Даже сквозь сон я слышу, как он неумолимо тикает.
— Я когда-то говорил тебе, что так будет, — напомнил Ирек. — А чего именно ты боишься?
— Что стану невидимой. Ты посмотри музыкальные программы. Там нету людей после тридцати. Все молодые и упругие, как хорошо надутые мячи.
— Ты слишком много смотришь MTV, — ответил Ирек. — Переключайся на канал с классической музыкой. Или поставь себе диск «Buena Vista Social Club». Всякий раз, когда слушаю его, жалею, что я не дряхлый кубинский пенсионер.
— Так говорят молодые, которые еще не знают, что значит бренность бытия, — вздохнула Малина. — Поговорим, когда тебе стукнет тридцать.
— С удовольствием поговорю. А пока, дорогая моя сестричка-истеричка, постарайся расслабиться, лучше всего с помощью рецептов Богуся. А если не подействуют, приезжай ко мне, и мы вместе подумаем, что делать дальше. Хорошо?
— Хорошо. Спасибо.
Прозвучало это не слишком убедительно. Малина попрощалась и положила трубку.
— Она страшно переживает стремительный бег времени, — заметила я.
— Потому что у нее стало слишком много свободного времени, и она заполняет часы, как умеет. А то, что она лучше всего умеет отчаиваться, ты сама видишь.
— Вижу. Все тридцать три несчастья.
— А иногда даже шестьдесят шесть, а то и девяносто девять.
— Удается как-то бороться с этим?
— Пробуем. Я напоминаю ей о бездомных детях в Бразилии, бабушка нагадывает ей все только самое оптимистическое, Богусь выписывает очередные чудодейственные таблетки, друг уверяет, что будет любить до гроба, а Эва, ее подруга, просто слушает и гладит по головке.
— Но сама-то Малина борется?
— Малина? — переспросил Ирек. — А зачем, когда вокруг нее столько специалистов?
2.02. Такие дни выпадают не часто. Даже реже, чем раз в тысячу лет. И слава богу. Потому что сегодня я лишилась защитного зонтика, который был соткан умелыми руками моих заботливых родителей.
А было все так. Как раз сегодня я решила, что скажу папе о своем поступке трехмесячной давности. Объясню ситуацию, одновременно наполнив свою чашу яркими воспоминаниями. Возможно, это будут не самые приятные воспоминания, но я хочу наконец покончить с этой проблемой и перестать поджидать подходящей минуты. Я пришла после устного занятия по основам пустословия. По пути взяла напрокат воспитательный фильм, который должен был помочь привести папу в соответствующее настроение. Этот фильм посоветовал мне Ирек. Вчера после беседы с Малиной и установки новой игры.
— Попробуй «Институт Бенджамена». Для таких разговоров он вроде бы в самый раз.
— А о чем он?
— О том, как один человек попадает в таинственную школу, в которой учат бессмысленным действиям. Он без конца повторяет бесполезные движения и фразы. Жуткий фильм. — Ирек вздрогнул, скинув со стола несколько шариковых ручек.
Характеристика фильма, данная Иреком, произвела на меня впечатление, так что сразу же после экзамена я побежала в прокат видеофильмов, взяла кассету и отправилась домой. Когда я пришла, дома еще никого не было. Я неторопливо готовилась к наполнению чаши. Выпила две ложки неоспазмина (как было рекомендовано в аннотации), вставила кассету в видеомагнитофон и уселась перед компьютером в папином кабинете. Со скуки я принялась читать очередную главу в новой книге о проблемах воспитания. Глава начиналась так:
Трудное искусство слушать
«Я тебе говорю, говорю, и как об стенку горохом», «Ты никогда меня не слушаешь!», «Все равно что к стене обращаться!» — признайся откровенно, как часто ты слышишь подобные слова? Если редко, можешь себя поздравить. Ты обладаешь уникальным даром слушателя. К сожалению, этот нечасто встречающийся дар люди недооценивают. Большинство из нас предпочитают красиво говорить, нежели внимательно слушать. А ведь мы забываем, что удачная речь — в значительной степени заслуга слушателей. Что проку в таланте оратора, если никто его не пожелает слушать? Но не только ради этого стоит научиться слушать. Зачастую достаточно терпеливо выслушать другую сторону, чтобы избежать многих ненужных споров и конфликтов. Психотерапевты иногда шутят, что лишились бы поля деятельности, если бы люди внимательно слушали то, что им хотят сказать другие. Но пока что безработица им не грозит. Вместо беседы мы предпочитаем параллельные, одновременные монологи. А такое поведение не способствует взаимопониманию. К счастью, это можно изменить, работая над развитием качеств внимательного слушателя.
Одной из важнейших составляющих умения слушать является мотивация, то есть выявление значимости того, что хочет нам сказать другой человек. Если мы считаем, что собеседник говорит занудно и скучно, нам будет очень трудно слушать его. Пробудить мотивацию нелегко, особенно для людей с низким гуманистическим коэффициентом, то есть таких, кто видит в другом человеке прежде всего его социальное положение. Потому от них можно часто услышать такие вот заявления: «Уборщица должна убирать, а не разглагольствовать» или «Что может знать о жизни какой-то лицеист?» Совершенно иначе ведет себя человек с высоким гуманистическим коэффициентом. Для него интересным собеседником может быть каждый, вне зависимости от возраста, образования или банковского счета. Он умеет найти общий язык и выйти за пределы скупых: «Здравствуйте», «Сколько с меня?», «Чем могу служить?». Человек с высоким ГК руководствуется убеждением, что каждое человеческое существо может нас чему-то научить и к каждому нужно относиться с уважением. Если мы хотим научиться искусству слушать, нам стоит усвоить подобные взгляды.
Следующая черта хорошего слушателя — это терпение, иными словами, способность выслушивать собеседника до конца вне зависимости от продолжительности и содержания того, что он говорит. У большинства из нас есть склонность читать в мыслях других. «Можешь не продолжать, я знаю, что ты хочешь сказать», — заявляем мы, прерывая кого-нибудь зачастую на полуслове. Другая ошибка — сосредоточенность на форме, а не на содержании. Наше внимание отвлекают эканье, долготы, отступления. «Ты не можешь покороче?» — раздраженно интересуемся мы, и наш собеседник обиженно замолкает. И что в этом случае? Если для нас важен контакт с этим человеком, остается одно: стиснуть зубы, сосредоточиться на содержании и дать ему выговориться до конца.
Терпение и мотивация всего лишь половина успеха. Не менее важна активность, а именно стремление понять то, о чем говорится, выявить смысл и главное в сказанном. Если мы будем пассивно слушать, то не вынесем ничего, кроме удовлетворения оттого, что дали кому-то высказаться. Иногда и это неплохо. Но попробуем представить себе, что чувствует человек, который вдруг обнаруживает, что изливается перед… стеной. Ему дали говорить, но не слушали. Будь мы на его месте, возникло бы у нас желание еще когда-нибудь исповедоваться перед этим человеком? Именно такие ситуации предотвращает активность. Если нам что-то неясно, мы, вместо того чтобы бездумно кивать и делать вид, будто нам все понятно, должны задать вопрос. Иногда имеет смысл прервать и подвести итог уже сказанному такой фразой: «Мне кажется, что ты имеешь в виду то-то и то-то. Я прав?»
Становимся ли мы сразу идеальными слушателями, обладая ангельским терпением, железной мотивацией и суперактивностью? Нет, если оказываемся эмоционально безразличными. Представьте себе, что вы рассказываете подруге о постигших вас неприятностях. Потерянные документы, ссора в семье, у ребенка проблемы с учебой. Подруга слушает активно, не торопит, не прерывает. Вы закончили, и что же? Из ее уст вы слышите разве что: «Да, не повезло тебе». Причем произносит она это с таким же равнодушием, как если бы вы пересказали ей прогноз погоды. Здесь мы имеем дело с полным отсутствием эмпатии и поддержки. Так что, если мы хотим выглядеть хорошими слушателями, мы должны дать понять, что нас затронул услышанный рассказ. Тут недостаточно сдерживать зевоту и не демонстрировать усталости или раздражения. Мы должны показать, что полностью одобряем собеседника и поддерживаем его. Поддержка — это не только демонстрация одобрения, но также и поддержание постоянного контакта. Если собеседник забыл слово, мы можем его подсказать, но это вовсе не означает, что мы должны заканчивать за рассказчика каждое предложение. В слушании, как и во многих других делах, лучше держаться золотой середины.
Возникает вопрос, что мы приобретаем, умея слушать. Наверное, возможность более конструктивного разрешения конфликтов. Как я уже упоминал, мы избегаем множества споров и скандалов. Добиваемся также большего взаимопонимания с людьми. Но не только. Сознание, что кто-то именно нам поверяет свои проблемы, мечты, секреты, что именно нас он выбрал, чтобы исповедаться, приносит огромное удовлетворение. Чрезвычайно приятно услышать: «Тебе я могу все рассказать». Может быть, как раз поэтому так много желающих получить специальность психотерапевта…
* * *Какое счастливое стечение обстоятельств, что папа занялся именно этой темой. И что он так много знает о трудном искусстве слушать. Когда я скажу ему, что хочу с ним поговорить, он активизирует мотивацию и терпение. И благодаря этому спокойно выслушает меня, когда я буду излагать доводы, которыми я руководствовалась. После чего он включит свою эмпатию и почувствует, как плохо мне было на СЭРБ. Он поймет, что я должна была попробовать что-то другое, и предложит мне свою поддержку. А я наконец-то сброшу бремя страшной тайны. Я была преисполнена нетерпения. Почему папа так долго не возвращается? Он должен был прийти уже час назад. Надо чем-то заняться, а то я с ума сойду. А, знаю. Приготовлю-ка я его любимый профессорский салат, он приведет его в соответствующее настроение и поможет проявить все качества идеального слушателя. Я чистила вторую картофелину, когда любитель этого кулинарного изыска энергично позвонил в дверь.
— Я должен с тобой поговорить, — начал он почти как герой мексиканского телесериала. А я почувствовала, как вдоль хребта у меня маршируют в четыре ряда красные мурашки.
— Да?
Дрожащей рукой я положила недочищенную картофелину.
— Я был сегодня в университете, — трагическим голосом произнес папа, а я услыхала зловещую мелодию, которую играет старый контрабас. — Хотел узнать, как у тебя идет учеба. Поскольку ни в одном списке студентов тебя не было, я спросил в секретариате и…
Все ясно. Но почему я не испытываю облегчения?
— Ты совершила ужасный поступок, — объяснил мне папа.
— Прости, — проблеяла я, — но…
— Вне зависимости от мотивов, ты пошла на обман. И не кого-нибудь, а родителей. Вислава, почему ты нам ничего не сказала? Ведь мы же ежедневно виделись, и у тебя было столько возможностей…
Может быть, именно потому, что у меня было столько возможностей. И я могла откладывать разговор на так называемое «завтра».
— Во-вторых, — продолжал папа, — это отказ от научной карьеры. Уже в самом начале пути.
А если бы я отказалась на пятом курсе? Это было бы лучше? И потом, о каком отказе речь? Ведь я же учусь, сдаю экзамены!
— Папа, но я же учусь, — попыталась я защищаться.
— Я знаю. От секретарш, потому что у тебя не хватило смелости сказать нам. А почему?
Я уже открыла рот, но папа ответил за меня:
— Потому что ты прекрасно знаешь, что ПАВЛ — это никакая не специальность, а камера хранения пресыщенных неудачников. И ты, Вислава, среди них! — Папа схватился за голову.
— Я считала, что там изучают более актуальные дисциплины и лекторы более…
— Считала, считала, — раздраженно передразнил меня папа. — Какие суждения может иметь наивная восемнадцатилетняя девчонка, только что закончившая лицей? Какие у нее могут быть понятия о высших учебных заведениях?
Несколько секунд он глубоко дышал, и наконец ему удалось восстановить нарушенное эмоциональное равновесие.
— Я иду за мамой, — объявил он стеклянным голосом, — а когда мы придем, то поговорим уже более серьезно. Нам необходимо подумать, как разрешить эту проблему.
Он поправил свой любимый шарфик с эмблемой университета и вышел. А я, не дожидаясь, когда создатели зонтика с треском закроют его, собрала самые необходимые вещи, взяла содержимое свинки-копилки (целую тысячу на каникулы) и…
* * *— Я просто-напросто ушла.
— Записку какую-нибудь оставила? — спросила Вика, принимая у меня рюкзак, что стоило тысячи «добро пожаловать», произнесенных на всех языках мира.
— Да, написала на куске салфетки, что переселяюсь к вам, но адрес не сообщила.
— Могла бы откровенно с ними поговорить, — сказала Мария, — иногда это очень помогает.
— Ох уж этот миф Большого Разговора, который рассеивают по свету американские сценаристы, — рассердился вдруг Травка. — Сперва показывают полный семейный раздрай. Муж изменяет жене, она отвечает тем же. Дети экспериментируют с химией. И вдруг, за пять минут до конца фильма, происходит Большой Очищающий Разговор, в результате которого все приходит в норму. Муж бросает любовницу, жена разрывает связь с пляжным плейбоем, дети без всякого сожаления прекращают свои химические забавы. Великое примирение! Да ни фига не могла она поговорить! Вишня три месяца боялась им сказать, что сменила одну дурацкую специальность на другую такую же дурацкую, а ты говоришь о магической силе Разговора в лоне семьи.
— Как это одну дурацкую на другую? — спросила я, несколько опешив.
— А так! — ответил Травка. — Чем они отличаются? Может кто-нибудь раскрыть мне эту великую тайну?
* * *В сущности, Травка прав. На обоих факультетах полно дурацких предметов и злющих преподавателей. И здесь и там нас заставляют зазубривать устаревшие определения и уже давно потерявшие всякий смысл правила. И здесь и там множество никому не нужных дисциплин. И ни на одном нет людей, с которыми можно было бы подружиться. Сборище надутых снобов, разумеется за исключением Даниэля. Но достаточно ли его одного, чтобы не жалеть?
И подумать только, что за это знание я должна была заплатить болезненной утратой защитного зонтика.
ПЕРВАЯ НОЧЬ БЕЗ ЗОНТИКА
Обычно я засыпаю через сорок секунд после того, как закрою глаза. Иногда, когда стресс особенно дает себя знать, мне требуется от трех до четырех минут. А сейчас уже минула полночь, а я по-прежнему вертелась на своем колючем влажноватом матраце, который ребята притащили с чердака соседнего дома. Внезапно все начало раздражать меня. И апельсиновая клякса с двумя брызгами индиго. И лампочка Миленки, свисающая над ее загорелым лицом. И горестные вздохи Марии. Тени деревьев на стене и унылый шум ветра за окном. И вдобавок этот чертов пол. Чего он так скрипит?
— Какого черта этот пол так скрипит? — раздалось из-под одеяла. Миленка.
— И еще этот хальный[10], напоминающий обо всех нерешенных проблемах, — вступила Виктория. — Теперь я понимаю, почему, когда он дует, гурали пьют водку бочками. Я и сама сейчас напилась бы, хотя нахожусь в ста километрах от центра метели.
— Я как подумаю, что мой гуру лежит одиноко на одной из двухъярусных кроватей «ИКЕА»… — вздохнула Мария.
— Одиночество гуру почему-то не производит на меня впечатления, — сообщила Милена, садясь на столе-кровати. — Особенно когда рядом находится человек куда более одинокий.
— Кто? — спросили мы все трое одновременно.
— Вишня.
— Я? — Ну чего я прикидываюсь? Я ведь прекрасно понимаю, что Милена права. Так одиноко я себя никогда еще не чувствовала. А ведь я не раз ночевала вне дома. — Не преувеличивай, я же ездила в лагерь, к бабушке.
— Это не одно и то же. Там ты знала, что вернешься. А тут предощущаешь, что завершился какой-то этап в твоей жизни. Что-то кончилось и никогда уже не будет так, как прежде.
— Ты так думаешь?
Мне вдруг стало ужасно зябко.
— Да, — решительно произнесла Милена. — Потому-то, когда я в первый раз уезжала учиться, папа расплакался, как ребенок. Он понимал, что уже никогда не будет так, как было. И осознал он это только на вокзале. И как заревет на весь перрон. Мама со стыда спряталась за расписание поездов. Хуже всего, что папа не взял с собой никаких платков, наверно, думал, что сумеет держаться спокойно.
— И что же?
— Он вытирал слезы листьями клена. Никогда не забуду эту картину. Стоит на перроне и стирает слезы со щек большущим желтым листом. Мне теперь достаточно увидеть кленовые листья, и сразу ком подкатывает к горлу.
— А я вот помню, — начала Виктория, взбивая огромную подушку, — как мама в день моего отъезда сказала: «Сейчас ты говоришь: „У нас под Люблином“, а через год будешь спрашивать: „Как там у вас под Люблином?“» Хуже всего, что она оказалась права. Та квартира стала для меня чужой, какой-то маленькой и неуютной. Я там уже не чувствую себя дома. Вот только где теперь мой дом?