Терпкость вишни - Изабелла Сова 14 стр.

Минул год, и Болек, обогащенный знанием нескольких тысяч китайских иероглифов, приступил к изучению собственно медицины. А еще через полтора года, после расстрела студентов на площади Небесного Спокойствия, он был вынужден покинуть Страну риса и перебраться в Страну русских пельменей.

Весь следующий семестр он лез из кожи вон, добиваясь, чтобы какой-нибудь институт зачел хотя бы год учебы на медицинском факультете в Китае. К сожалению, единственное, чего он смог добиться, это согласие на прием его на синологию без вступительных экзаменов. Взвесив все за и против, он решил, что наилучшим выходом будет учеба на специальности «реабилитация». В Академии физвоспитания учатся четыре года, так что потеряет он всего два года, а если напряжется, то вообще год. А уж после окончания… Болек предвкушал возможности, какие ему рисовало его пока еще не скукожившееся от горестного опыта воображение. После учебы он откроет клинику чудес, где, применяя проверенные веками китайские штучки, будет возвращать не только надежду, но и здоровье.

Через три с половиной года Болек приступил к стажировке в больнице: за сумму, равную половине среднемесячной зарплаты по стране, массировал пролежни умирающим старикам, отданным под опеку специалистов впечатлительными родственниками, которые не могли смотреть на их страдания. Через месяц он понял, что хочет вернуться на медицинский. Хочет лечить, а не делать массаж. В следующем месяце он бросил работу, подал документы и в июле сдал вступительные экзамены. Благодаря сверхчеловеческим усилиям ему удалось закончить учебу за пять лет. Потом он прошел стажировку и вот уже полгода как пытается найти работу не в «Скорой помощи».

— Безрезультатно, — добавил герой повествования, входя с новой порцией вышепоминавшихся деликатесов.

— А как со специализацией?

— Никак, и это последняя капля, которая привела к тому, что я выбросил на помойку розовые очки.

— Но почему? — удивилась Мария. — Ты сдал уже столько экзаменов, неужели не можешь сдать еще один?

— Я с радостью бы сдал, но прежде нужно получить такую возможность. А ситуация складывается так, что сперва не было мест на избранной мною специализации, а в этом году нет экзаменов. Потому что нет фондов. Вот я и жду, сам уже не знаю чего.

Болек уставился в окно, словно оттуда должен был прийти ответ, чего ему следует ждать.

— Слушай, а ты не доскажешь нам про Трускаву? — попросил Травка.

— Хорошо. На прошлой неделе Анджей, мой сменщик, пообещал Трускаве, что если тот еще раз вызовет «скорую», то очутится в вытрезвителе. С него сдерут двести злотых, и целый месяц ему не на что будет пить. Трускава испугался и перестал звонить. А вчера под утро он скончался возле пивной.

— Сколько ему было лет? — спросила Мария. Она высунула голову из-под пледа, так как Травка сказал ей, что уже можно.

— Шестьдесят с небольшим, но выглядел он на все сто.

— А еще говорят, что алкоголь консервирует.

— Денатурат и тому подобные продукты не очень. — Болек потер коротко стриженный затылок. — Поэтому надо искать другие способы продления молодости.

— Как это грустно, — вздохнула Виктория.

— Грустно, что денатурат не консервирует? — усмехнулся Болек.

— Да нет, что ты. Грустно, что этот Трускава прожил жизнь… кое-как.

— Вот именно, — согласилась с ней Мария. — Как-то пусто… не размышляя…

— Как восемьдесят процентов представителей так называемого рода человеческого. Знаете принцип восемьдесят на двадцать?

— Я знаю, — сказала Милена. — Двадцать процентов общества расходует восемьдесят процентов всех ресурсов и потребляет восемьдесят процентов того, что можно потребить.

— Верно, — подтвердил Болек. — А также производит восемьдесят процентов идей и изобретений. А всем прочим оказывается достаточно оставшихся двадцати процентов. Так что случай Трускавы совсем не уникален.

— И этим ты меня нисколько не утешил, — заметила Вика.

— Меня тоже, — присоединилась к ней Мария. — Это настолько бессмысленно…

— Что именно?

— Ну… жизнь этих восьмидесяти процентов.

— А откуда ты знаешь, что твоя жизнь имеет смысл? — спросил Болек, не скрывая саркастической улыбки.

— Потому что я ищу смысл. Возможно, уже частично нашла… То есть я знаю, чего не хочу. Не хочу в миг смерти жалеть о том, что мало совершила, — объяснила Мария, страшно довольная собой.

— В миг смерти? — фыркнул Болек. — Девочка, восемьдесят процентов шансов на то, что в миг смерти ты не успеешь ни о чем подумать. Ну разве что о своей сумочке.

Сегодня я почувствовала себя до такой степени сносно, что вышла в магазин, чтобы пополнить запасы чая и минералки. На обратном пути в почтовом ящике я нашла валентинку. Прочла я ее на лестнице. Всего три предложения: «Очень нелегко встретить того Одного-Единственного Человека. Надеюсь, что мне наконец это удалось. И тебе тоже. — Д.». Несколько минут я стояла у двери, охлаждая щеки о холодные, крашенные масляной краской стены. Никто никогда еще не говорил мне ничего подобного. И не писал. Я должна бы чувствовать себя на вершине счастья, а чувствую только сковывающую тяжесть. Может, это из-за гриппа?

— Да когда же, наконец, будет чай? — нетерпеливо осведомилась Мария. — У меня во рту пересохло.

— Уже завариваю.

— А что ты какая-то не такая? — спросила Милена. — Выглядишь так, словно тебя одарили почестью, которой ты вовсе не жаждала. Верно, Травка?

— Ну да. Помню, как-то учитель велел мне следить за дисциплиной в классе. Целых двадцать минут. Вот тогда я ощутил тяжкое бремя ответственности. И наверно, выглядел как Вишня.

— Опять звонила домой? — спросила Виктория.

— Нет, получила открытку-валентинку.

— От Даниэля? — догадалась Миленка.

— Ага.

— И что? — поинтересовался Травка.

— Сами видите: на седьмом небе от счастья.

А может, несмотря ни на что, я все-таки влюблена? Потому что я так до конца и не знаю, в чем это заключается. Вся эта любовь. Я прочла столько умных (и глупых) книжек с советами, в которых полным-полно сравнений из области садоводства и огородничества. В них предлагается ухаживать за слабым побегом. Собирать плоды. Защищать от заморозков. Ну и тому подобное. Может, поэтому я так ответственно подхожу к своим отношениям с Даниэлем? Хочу быть на высоте положения. Построить оранжерею, чтобы защищать хрупкий цветок нашей любви. Я так сосредоточена на обязанностях и опасностях, что ни о чем другом не думаю. И ничего не ощущаю, кроме тяжести.

20.02. Сегодня Милене двадцать лет. День ее рождения мы, ослабевшие после гриппа, отмечали лежа в постелях.

— А тебе случайно не больше на год? — недоверчиво спросила Мария. — Ведь школу ты кончила два года назад.

— Правильно, но в школу я пошла в шесть лет. Возможно, в это трудно поверить, но я была довольно способным ребенком.

— А как будем отмечать? — осведомилась Мария, вопросительно глядя в нашу сторону.

— За креативное мышление у нас отвечаешь ты, — напомнила ей Виктория. — Пошевели мозгами.

— Когда я начинаю шевелить, у меня хлюпает в гайморовых пазухах. А потом, у меня нет настроения придумывать развлечения.

— Что бы такого интересного учинить? — задумался Травка. — Выход в питейное заведение отпадает, потому что мы заросли, как дикие кабаны.

— Говори за себя, я-то провожу депиляцию воском, — заявила Миленка.

— Может, в кости сыграем? — предложил Травка. — Или в карты. Только кто принесет их из моей комнаты?

— А может быть, сперва выскажем Миленке свои пожелания? — сказала Виктория. — Можно я первая? Так вот, я желаю, чтобы тебе больше не надо было привлекать взгляды и жечь лампочку. А остальное может остаться таким, как есть.

Милена шмыгнула носом:

— Кое-что неплохо было бы изменить. Например, ногти.

Травка с ужасом взглянул на ее розовые когтищи.

— Хочешь еще длинней?

— Нет. Хочу от них избавиться. Из-за них у меня вечно затяжки на колготках, а потом, я чувствую себя как инвалид. Даже голову как следует вымыть не могу, потому что царапаю ее. Такие когти не для наших условий. С ними нужно иметь целый штат служанок, горничных, парикмахеров. Ладно, кто следующий?

— Давайте я, — вызвалась Мария. — Я желаю тебе… — она замолчала, ища подсказку на потолке, — чтобы ты нашла что-то такое, от чего твоя жизнь обретет глубину.

— Ты высказываешь пожелание ей или себе? — поинтересовалась Виктория.

— Себе я тоже этого желаю, — честно призналась Мария, — а также и всем вам.

— Спасибо, — ответила Миленка, опять же хлюпая носом, но не столько от чувств, сколько от насморка, — но я уже нашла. На следующие десять лет, потому что, как считает Болек, каждое десятилетие у человека все меняется.

— А ты скажешь, что для тебя является этим самым смыслом? — спросила Мария.

— Скажу, хотя ничего сложного в этом нет. Жить здесь и сейчас без ожидания чуда великих перемен.

— Действительно просто, — признала слегка разочарованная Мария. — А я думала: а вдруг я найду что-то, что меня вдохновит? Потому что меня не вполне удовлетворяет самореализация.

Миленка усмехнулась:

— Сорри, придется тебе поискать вдохновения у кого-нибудь другого.

— Ну так что? Мы играем в кости или приготовим чего-нибудь поесть? — вернул нас на землю Травка. — Впервые за неделю я почувствовал, что в желудке у меня пусто.

— Я тоже, — призналась Виктория. — Так, может быть, переберемся на кухню и сварим макароны, что ли? А потом их с творожком, а? Согласны?

Снова сидим в комнате. У каждого тарелка на коленях. Едим макароны-ракушки с творогом, луком и петрушкой. Травка полил их еще свекольным концентратом, потому что, как он утверждает, у него дефицит железа в организме.

— И подумать только, что я ем такое… — горестно произнесла Мария, подхватывая вилкой большой комок творога.

— И не такое еще ели! — жизнерадостно заметила Виктория. — Во Вроцлаве у нас кончились деньги, и мы целую неделю питались гречневой кашей с луговым сердечником[12]. А запивали кипятком с сахаром.

— Ужас!

— А я, когда меня обокрали в поезде, две недели жрал клецки с паприкашем, украденный в столовке хлеб и молодую крапиву, — сообщил Ендрек, тот самый, который колбасу отрубал. Пришел он к нам на десять минут, объявил, что выглядим мы кошмарно (ну, может, кроме Миленки, добавил он), и развалился в кресле. — Да, кстати, — припомнил он. — Я принес вам булочек и пончиков. И еще пиво!

— Мы же лекарства принимаем, — огорчилась Миленка.

— В таком случае выпью его сам, но могу поделиться со смельчаком, который не боится взаимодействия спиртного с химией.

— А чего ты на меня смотришь? — возмутился Травка. — Я не смельчак.

— Жаль, — в голосе Ендрека отнюдь не слышалось особой печали. — Придется выпить самому. Ничего не попишешь.

— А пожелания? — напомнила Миленка.

— Ну конечно. — Ендрек хлопнул себя по высокому, усеянному веснушками лбу. — Как обычно, фо па[13]. Значит, желаю тебе… э-э-э… здоровья, счастья и… чтобы мы наконец увидели твое лицо, так сказать, соте. То есть…

— Мы знаем, что значит sauté[14], — остановила его Миленка, — но это будет возможно только через три — пять лет. У меня перманентный макияж.

— А я-то удивляюсь: больная, а силы накраситься есть.

— Нету сил, но, к счастью, их и не требуется.

— А почему ты решилась на весь этот… татуаж?

— Сама до конца не знаю, — честно призналась Миленка. — Может, потому что люблю возбуждать противоречивые чувства. Люди смотрят на меня и кого видят? Размалеванную куклу и…

— Жертву солярия, — не смущаясь, подсказал Ендрек.

— Вот именно. А потом по ходу разговора узнают, что я побеждала на олимпиадах и знаю на память почти все книжки Кундеры. И у них проблема: в какую ячейку меня положить? Ну как, Ендрек, тебе достаточно такого объяснения или придумать еще какое-нибудь?

— Нет, нет, достаточно. А мне нужно еще что-нибудь добавлять к пожеланиям?

— Нет, спасибо. Они были не переусложнены и в меру содержательны. Ну так как? Играем или нет?

Мы все играем, вместе с Ендреком, который все никак не может вернуться к себе. Спит он у нас в кресле, положив длинные ноги на деревянный табурет, на котором для мягкости лежит подушка Ирека (отсутствующие лишены возможности протестовать). И, к отчаянию Травки, пачкает последние вещи из его гардероба.

— Зато в благодарность за гостеприимство я выстираю вам все шмотки. У нас в общаге машина-автомат, — похвастался Ендрусь, натягивая на волосатый живот хлопчатобумажную блузу Травки, который весил меньше килограммов на тридцать.

— Отлично, — обрадовалась Виктория, — только нам придется вызывать такси. Грязного белья столько скопилось! Чей ход?

— Мой. — Миленка взяла кости. Подтянула одеяло, чтобы освободить место, и бросила. — Чего там у меня нет?

— Наверху только единичка, — сообщила я, проверив по записи ее результаты, — зато внизу слабовато.

— Черт, так мало выпало, — с сожалением сказала Милена. — Жалко записывать сумму, может, я выброшу потом больше.

— Так что мне, вычеркнуть?

— Вычеркивай последний результат.

— Верное решение, — усмехнулся Ендрек. — Зачем нам маленький?

— Правильно. Предпочитаю большой, — парировала Милена.

— Но большой трудней выпадает, — заметила я.

— Много трудней, да, Травка? — заржал Ендрек.

— Ты за себя говори. У меня с первого броска выпадет.

— Хотелось бы посмотреть на это чудо природы.

— А ты бы. Ендрусь, так не выпендривался. Как посмотрю на запись, так у тебя там одна мелочевка. Наверху щербатый, а внизу нет ни малого, ни большого.

— Ничего, наберем, — Ендрек, как обычно, не терял веры в светлое будущее.

— Теперь мой ход, — объявила Мария, послав Травке красноречивый взгляд.

Травка же воспринял этот невербальный сигнал точь-в-точь как полковник Брандон из «Рассудительной и романтичной»: схватил кости и, опустившись на колени перед кроватью Марии, подал их ей. После чего спросил, не поправить ли ей подушку.

— Ты уже поправлял десять минут назад, — напомнила она, но, увидев мину Травки, дала ему другое задание: — Томек, я бы выпила соку.

Томек ринулся на кухню, а мы вернулись к игре.

— Дурацкие кости, — пробормотала Мария. — Придется что-то вычеркивать.

— Маленький? — предложила я, зная отношение Марии ко всему, что ассоциируется с мужчинами.

Она кивнула:

— Вычеркивай, освобожу место под большой.

— Ну-ну, — заметил Травка, принесший поднос со стаканом апельсинового сока.

— Чтобы избежать недоговоренности: я, разумеется, имею в виду большой стрит, — добавила Мария.

— Кстати, как там гуру? — спросил Ендрек, большой мастер ляпнуть что-нибудь на запретную тему.

Мария спряталась под одеяло и заплакала.

— Страшно переживает, — догадался Ендрек, глядя на вздрагивающее одеяло. — Я-то думал, уже все прошло. В последние дни она даже раза два пошутила.

— Прошло? — накинулась на него Виктория. — За три недели? Ты попробуй представить, что у тебя весь мир рухнул…

— Не стоит преувеличивать. Это просто старая шляпа. Пардончик, если кого-нибудь задел.

Ответом ему были истерические завывания из-под одеяла.

— Видишь, что ты наделал?

— Пожалуй, мне надо уходить.

— Вот ты всегда так! — закричал Травка. — Сперва заваришь кашу, а потом заявляешь, что тебе пора уходить!

— А что мне делать? — нервно поинтересовался Ендрек. — Я не могу смотреть на женские слезы, особенно такие обильные и особенно если я являюсь их причиной.