— Для чего?
— Как — для чего? Чтобы вас не схватили как убийцу и не препроводили в городскую тюрьму.
— Меня? Как убийцу этого человека? Да будет вам! Ведь это он пытался меня задушить.
— Ну, конечно, боже мой! И поскольку ему не удалось вас прикончить, то от злости вся кровь в его теле пришла в движение, какой-то сосудик в горле лопнул — и доброй ночи, дорогой брат, спи спокойно! Сами видите, Горанфло, в конечном счете это вы были причиной его смерти. Причиной невольной, что верно, то верно, однако какая разница? До тех пор пока вас признают невиновным, вам могут причинить немало неприятностей.
— Думаю, вы правы, господин Шико, — согласился монах.
— Тем более прав, что судья в этом прекрасном городе Лионе слывет человеком довольно жестоким.
— Иисусе! — пробормотал монах.
— Делайте же, как я вам сказал, куманек.
— А что я должен делать?
— Располагайтесь здесь и читайте с усердием все молитвы, которые вы знаете, и даже те, которых вы не знаете, а когда настанет вечер и все разойдутся по комнатам, выходите из гостиницы. Идите не торопясь, но и не медлите. Вы знаете станок кузнеца на углу улицы?
— Конечно, ведь это кузнец меня разукрасил вчера вечером, — сказал Горанфло, показывая на свой глаз, обведенный черным кругом.
— Трогательное воспоминание. Ладно, я позабочусь, чтобы вы нашли там свою лошадь, понимаете? Вы сядете на нее, не давая никому никаких объяснений. Ну а потом, если вы прислушаетесь к голосу своего сердца, оно выведет вас на дорогу в Париж. В Вильнев-ле-Руа вы продадите лошадь и заберете своего осла.
— Ах, мой добрый Панург!.. Вы правы, я буду счастлив снова с ним встретиться, я его так полюбил. Но с сегодняшнего дня, — прибавил монах слезливым тоном, — на что я буду жить?
— Когда я даю — я даю, — сказал Шико, — и не заставляю своих друзей клянчить милостыню, как это принято в монастыре Святой Женевьевы. Вот, держите.
С этими словами он выгреб из кармана пригоршню экю и высыпал ее в широкую ладонь монаха.
— Великодушный друг! — сказал Горанфло, тронутый до слез. — Позвольте мне остаться с вами в Лионе. Мне очень нравится Лион; это вторая столица нашего королевства, и к тому же это такой гостеприимный город.
— Да пойми ты одно, трижды болван: я не остаюсь здесь, я уезжаю и поскачу так быстро, что тебе за мной не угнаться.
— Да исполнится ваша воля, господин Шико, — покорно произнес монах.
— В добрый час, — ответил Шико. — Вот таким я тебя люблю, куманек.
И он усадил монаха в кресло у постели, спустился вниз и отвел хозяина в сторону.
— Мэтр Бернуйе, — сказал он, — вы ничего не подозреваете, а в вашем доме произошло большое событие.
— Вот как? — ответил хозяин, глядя на Шико испуганными глазами. — А что случилось?
— Этот бешеный роялист, этот богохульник, этот мерзостный выкидыш из гугенотских молелен…
— Ну, что с ним?
— Что с ним! Нынче утром ему нанес визит посланец из Рима.
— Знаю, ведь это я вам сказал.
— Ну вот, наш святой отец папа, на которого возложено временное правосудие в сем мире, наш святой отец папа лично направил своего доверенного человека к заговорщику, но только заговорщик, по всей вероятности, не догадывался, с какой целью.
— И с какой же целью он его послал?
— Поднимитесь в комнату вашего постояльца, мэтр Бернуйе, откиньте одеяло, посмотрите на его горло, и вы все поймете.
— Вот как! Вы меня пугаете.
— Больше я вам ничего не скажу. Божий суд свершился у вас в доме, мэтр Бернуйе. Это великая честь, которую вам оказал папа.
Затем Шико сунул десять экю в руку хозяина, направился в конюшню и приказал вывести двух лошадей.
Тем временем хозяин взлетел по лестнице быстрее птицы и ворвался в комнату Николя Давида.
Там он увидел Горанфло, бубнящего молитвы.
Наконец король поднялся с колен, снял с себя святую рубашку, попрощался с архиепископом, попрощался с королевой и направился к выходу из собора.
Однако на полпути он остановился: ему на глаза опять попался Бюсси.
— А, это вы, сударь, — сказал Генрих, — по-видимому, наше благочестие вам не по нраву, коли вы не решаетесь расстаться с золотом и шелками в то время, как ваш король одевается в грубое сукно и саржу.
— Государь, — с достоинством ответил Бюсси, побледнев от сдерживаемого волнения, — даже среди тех, кто сегодня облачен в самую грубую рясу и больше других изранил себе ноги, не найдется человека, ближе меня принимающего к сердцу службу вашему величеству. Но я прибыл в Париж после дальней и утомительной дороги и только сегодня утром узнал, что ваше величество отбыли в Шартр. Я проскакал двадцать два лье за пять часов, государь, торопясь присоединиться к вашему величеству. Вот почему у меня не было времени сменить платье, и ваше величество не попрекнули бы меня, если бы вместо того, чтобы поспешить сюда с одним желанием слить свои молитвы с молитвами вашего величества, я остался бы в Париже.
Король, казалось, удовлетворился этими объяснениями, однако, взглянув на своих друзей, он увидел, что некоторые из них при словах Бюсси пожимали плечами. Не желая обижать своих сторонников знаками доброго расположения к придворному герцога Анжуйского, король прошел мимо Бюсси с сердитым видом.
Бюсси, не моргнув глазом, снес эту немилость.
— Что с тобой? — сказал герцог. — Разве ты не видел?
— Чего?
— Что Шомберг, что Келюс, что Можирон пожимали плечами, слушая твои оправдания.
— Все так, — с полным спокойствием отвечал Бюсси, — я это отлично видел.
— Ну и что?
— Ну и то, неужели вы думаете, что я способен перерезать горло себе подобным или почти что себе подобным в церкви? Для этого я слишком хороший христианин.
— А, коли так, все прекрасно, — сказал удивленный герцог, — мне-то показалось, что ты этого не заметил или не пожелал заметить.
Бюсси, в свою очередь, пожал плечами и при выходе из собора отвел принца в сторону.
— Мы идем к вам, не правда ли, монсеньор? — спросил он.
— Немедленно. У тебя должны быть интересные новости для меня.
— Да, несомненно, монсеньор, и даже такие, о которых, я уверен, вы и не подозреваете.
Герцог удивленно посмотрел на Бюсси.
— Да, да, — сказал Бюсси.
— Ну хорошо, позволь мне только распрощаться с королем, и я к твоим услугам.
Герцог отправился к королю испрашивать разрешения покинуть его свиту, и король, в силу особой милости богоматери несомненно расположенный к терпимости, даровал своему брату позволение уехать в Париж, когда ему заблагорассудится.
Герцог поспешно возвратился к Бюсси и вместе с ним закрылся в одной из комнат отведенной ему гостиницы.
— Ну вот мы и одни, мой друг, — сказал он, — теперь садись и расскажи мне свои похождения. Ты знаешь, я считал тебя мертвым.
— Вполне в это верю, монсеньор.
— Ты знаешь, весь двор, прослышав о твоем исчезновении, на радостях разоделся в белое, и немало людей вздохнули свободно впервые с того дня, когда ты научился держать шпагу. Но не в этом дело. Давай рассказывай! Ведь ты меня покинул, чтобы следить за прекрасной незнакомкой. Кто же эта женщина и чего я могу от нее ждать?
— Вы пожнете то, что посеяли, монсеньор, то есть стыд и позор!
— Что такое? — воскликнул герцог, более пораженный загадочным смыслом этих слов, чем их непочтительностью.
— Монсеньор слышал, — с ледяным спокойствием ответил Бюсси, — и мне нет необходимости повторять.
— Объяснитесь, сударь, и оставьте Шико загадки и анаграммы.
— О, нет ничего легче, монсеньор, для этого мне достаточно обратиться к вашей памяти.
— Но кто эта женщина?
— Думаю, что вы, монсеньор, ее узнали.
— Так это была она! — воскликнул герцог.
— Да, монсеньор.
— Ты ее видел?
— Да.
— Она с тобой говорила?
— Конечно. Только призраки не говорят. А что, разве у монсеньора были основания считать ее мертвой или надеяться на ее смерть?
Герцог побледнел и замер, словно раздавленный под тяжестью слов того, кто, казалось, должен был бы вести себя как подобает куртизану.
— Ну да, монсеньор, — продолжал Бюсси, — хотя вы и толкнули молодую девушку благородного происхождения на мученическую смерть, все же она избежала погибели. Однако подождите вздыхать с облегчением и не думайте, что вы уже оправданы, ибо, сохранив свою жизнь, она попала в беду большую, чем смерть.
— Что с ней случилось? — спросил герцог, дрожа всем телом.
— С ней случилось то, монсеньор, что один господин спас ей и честь, и жизнь, но этот человек заставил заплатить за свою услугу такой ценой, что лучше бы он ее не оказывал.
— Ну, ну, кончай.
— Диана де Меридор, монсеньор, чтобы избежать уже протянутых к ней рук герцога Анжуйского, любовницей которого она никак не хотела стать, Диана де Меридор бросилась в объятия человека, который ей ненавистен.
— Что ты сказал?
— Я сказал, что Диана де Меридор нынче зовется госпожой де Монсоро.
При этих словах волна крови внезапно прихлынула к обычно бледному лицу Франсуа, герцог побагровел так сильно, что, казалось, кровь вот-вот брызнет у него из глаз.
— Смерть Христова! — зарычал разъяренный принц. — Неужели это правда?
— Да, черт побери, раз это говорю я, — высокомерно ответил Бюсси.
— Я не то хотел сказать, — поправился принц, — я не сомневаюсь в вашей правдивости, Бюсси, я только спрашиваю себя, возможно ли, чтобы один из моих дворян, какой-то Монсоро, дерзнул похитить у меня женщину, которую я почтил своим расположением.
— А почему нет? — сказал Бюсси.
— И ты бы сделал то же самое, ты?
— Я сделал бы лучше, монсеньор, я предупредил бы вас, что чести вашей грозит опасность.
— Минуточку, Бюсси, — сказал герцог, снова обретая спокойствие, — послушайте, пожалуйста. Вы понимаете, мой милый, что я не оправдываюсь.
— И допускаете ошибку, мой принц: во всех случаях, когда затронута честь, вы не более чем дворянин.
— Ну хорошо, вот поэтому я и прошу вас быть судьей господина де Монсоро.
— Меня?
— Да, вас, и сказать мне: разве он не вел себя по отношению ко мне как предатель, вероломный предатель?
— По отношению к вам?
— Да, ко мне, ведь мои намерения были ему известны.
— А в намерения вашего высочества входило?..
— Заставить Диану меня полюбить, я не отрицаю.
— Заставить полюбить вас?
— Да, но ни в коем случае не прибегать к насилию.
— Таковы были ваши намерения, монсеньор? — сказал Бюсси с иронической улыбкой.
— Несомненно, и эти намерения я сохранял до последней минуты, хотя господин де Монсоро возражал против них со всей убедительностью, на которую он способен.
— Монсеньор! Монсеньор! Что я слышу! Этот субъект подбивал вас обесчестить Диану?
— Да.
— Он давал вам такие советы?