«Мне показалось, что всё, о чем ты говорила, — важно для тебя. Обстоятельства не способствовали спокойному разговору... можно встретиться и поговорить... я буду ждать в ресторане гостиницы Heaven ...»
Хм, с тех пор прошло всего несколько дней, а кажется, что вечность. Еще в воскресенье я бы с удовольствием запихнула эту записку Феликсу в горло, но вот наступил вторник, и я сижу на полу в ванной и чуть ли не рыдаю над ней. Я повертела записку в руках и помчалась в свою комнату.
В ящике моего стола, в коробке с дорогими мне безделушками, лежал кулон, который я выбрала сама себе в лавке старьевщика, когда мне было пять лет. Тот самый, который я сунула подальше в стол после погрома в цветочном магазине как не оправдавший надежды талисман. Но теперь я, пожалуй, достану его, засуну в него эту бумажку и буду носить ее на груди, как фанатка какого-нибудь рок-певца носила бы на груди обрывок его одежды.
В этом было что-то предельно глупое, детское и наивное. Впрочем, влюбиться в того, кого я больше никогда не увижу, было куда глупее.
Я наспех затолкала в себя яичницу, нашла в доме старую раздолбанную Nokia с треснувшим экраном, даже не пытаясь вспомнить, кому из членов семьи она принадлежала до того, как ее отправили на пенсию, отыскала запасные ключи и поехала в больницу.
В маршрутке набрала Альку.
— Что с твоим номером, Вернер? Ты вчера позвонила не понятно откуда и сегодня тоже... — зевнула Алька.
— Потеряла телефон, — начала я. — Нашла дома какую-то старую мобилку, купила новую сим-карту, пока звони сюда, если что.
И тут меня словно током ударило:
— Подожди, Альхен, а у тебя сохранился номер, с которого я вчера ночью звонила тебе?
— Нет, номер не определился.
— Вот как...
— А откуда ты звонила? — спросила Алька.
— Долго рассказывать. Кстати, сегодня не приду в школу, — поспешила сменить тему я, — прилетает папа, и, скорей всего, весь день пробудем у Анны.
Я замолкла, во всех красках представляя себе отчаяние на лице Анны, когда я сообщу, что Феликс уехал.
— Да ясный пень. Я и сама наверно в школу не пойду, — затараторила Альхен. — Сегодня всего два урока, а мамуслик уехала еще ночью на вызов и не скоро вернётся. Так что учёбу в сад, дома поваляюсь, кино посмотрю. Если освободишься, приезжай, у меня новая комедия... Хотя наверно тебе не до комедий сейчас?
— А куда мать поехала? Ч-что-то случилось? — насторожилась я.
— Да там на Ялтинской, сразу за Марьино, такой трэш! Как в кино. Машина вроде как влетела в дерево и загорелась. Но трупов внутри не оказалось! Все были снаружи! Один на дороге с пулей в животе, прикинь. И еще один неподалёку... Но этот не понятно, от чего откинулся. Короче, понедельник день тяжелый, подвалило мамане работы.
После разговора с Алькой меня начало трясти, казалось, что заныли все ссадины и синяки на теле, горло стало колючим и шершавым, как проржавевшая труба. Я сжала в кулаке своего ангела на цепочке и закрыла глаза. Значит, машина загорелась после аварии. Водилу пристрелил белобрысый. А что случилось с самим белобрысым? Эти мысли были до того ужасны, что я тут же запретила себе думать об этом.
Когда я вошла в палату, Анна спала, и я так и не решилась ее разбудить. Врач сказал что-то про «состояние стабильно» и «нельзя волноваться» и упорхнул по каким-то своим безумно важным делам. Я посидела рядом, поправила Анне подушку и тихонько вышла. В десять утра прилетал папа. Я очень хотела встретить его и надеялась, что мы успеем вернуться до того, как Анна проснётся.
***
— Как это произошло? — пробормотал папа, целуя меня в висок.
Мы сели в такси. Я мучительно собиралась с силами, чтобы рассказать всё по порядку,
— Папа... Я не сказала по телефону и теперь не знаю, как начать... В общем, Феликс вернулся.
Я смотрела, как на его лбу вздулись морщинки, а глаза округлились от изумления.
— Анна увидела его — и сердце подвело.
— Феликс вернулся?! Когда? И где он? — засыпал меня вопросами отец.
— Он... уехал.
— Правильно сделал. И лучше бы ему не попадаться мне на глаза, когда вернётся.
Я взяла отца за руку. Кажется, у меня с ним еще никогда не было такого тяжелого разговора. Ну разговор после той школьной пьянки, когда я в первый и последний раз приползла домой на бровях, не в счёт...
— Пап... Он... Он, может быть, и не вернется больше.
— Это как? — папины брови подпрыгнули еще чуточку выше.
Я сжала его ладонь и медленно, со скрипом, начала рассказывать о том, как мы случайно встретились в Киеве, что он изменился, что потерял память, что, судя по машине и одежде, он нашел своё место в жизни, и что это именно он спас Анну.
— Где же твой герой сейчас, и почему он не вернётся?
На словах «мой герой» меня бросило в жар.
— Я н-не знаю. Но, должно быть, у него была очень важная причина.
— Более важная, чем его мать.
Я замолчала, мысли путались и скакали в разлад.
— После того, как я увидела, как он изменился, я действительно могу поверить, что у него была веская причина поступить так, — начала я. — Поэтому я не хочу делать поспешных выводов и судить его...
Удивительно, но я и правда не чувствовала никакой злости на Феликса за то, что он так быстро и бессовестно уехал. Отец ничего не сказал. Я знала, что такое его молчание — сродни затишью перед бурей.
— А еще он зашил мне руку, — добавила я, надеясь хоть чуть-чуть сдвинуть его отношение к Феликсу в положительную сторону.
— Что значит «зашил»? — рявкнул отец.
— Я порезалась... глубоко. И он...
Я оттянула рукав свитера и показала ему повязку. Отец сдвинул брови.
— Какого размера порез?
— Сантиметров пять-семь... И в глубину, кажется, немало...
— В больнице отведу тебя к хирургу.
— З-зачем?
— Снять всё это, вычистить и зашить нормально.
«Всё это» из его уст прозвучало с особенным презрением. Даже с отвращением.
— Ты же даже не видел, как оно там зашито!
— Лика, ты хочешь обширную гнойную рану? Хочешь потерять руку? Как ты вообще допустила мысль, что дома, в антисанитарии, не понятно какими инструментами — неуч из автотранспортного колледжа мог бы правильно обработать и зашить рану?!
Я начала задыхаться от возмущения.
— Я уверена, что там все нормально! У него были инструменты, и она уже совсем не болит! Он где-то успел научиться всему этому и...
— Это даже не обсуждается.
— Но...
— Не хочу слушать. Ты мне слишком дорога.
Остаток дороги мы ехали в тишине.
Папа злился на Феликса, он справедливо считал его источником постоянной головной боли, и я не могла упрекать его в этом. Он слишком любил Анну и меня.
Спустя час мы вошли в ее палату, и я тотчас встретилась с беспокойными серыми глазами. Я знала, кого Анна хочет узнать в высокой мужской фигуре за моим плечом, поэтому волнение на ее лице не удивило меня. Я собиралась с силами перед долгим и сложным объяснением, почему ее сына не будет — ни сегодня, ни завтра, ни потом...
— Андрей?! — выдохнула она, обнимая склонившегося к ней отца. — Что случилось? Почему я здесь?
— Ш-ш-ш, не волнуйся, — заговорил папа. — Лика позвонила мне вчера, и я сразу прилетел.
— Что произошло?
Я присела на краешек ее кровати и взяла ее руку.
— У тебя был сердечный приступ.
Анна перевела взгляд с меня на папу и обратно. Она словно старалась вспомнить что-то.
— Ох, как давно я не видела его... Где же он был всё это время? — еле слышно спросила Анна. И от этих слов у меня внутри всё сжалось...
***
Я не представляла, что это будет так сложно. «Он уехал... Он отлучился... Он временно отсутствует...» Мне не хватало нужных слов, чтоб объяснить, почему его сейчас нет рядом...
— Я и забыла, какой он красивый...
Я сжала ее руку. «Да, красивый, очень! — мгновенно отозвались мои нервы. — Я удивляюсь, как не замечала этого раньше».
— Твой отец говорил, что в детстве ты с ним не расставалась.
— Ч-что? — мои брови полетели вверх.
— И даже разговаривала с ним, — улыбнулась Анна.
— Ты о ком?
— О нём, о ком же еще, — сказала Анна и указала мне на серебряного ангела, висящего у меня на шее. — Давно я его не видела... Где же он был?
Я чуть не свалилась с ее кровати... «Ангел, боже мой, ангел! Она говорит об этом несчастном кулоне, а не о Феликсе!»
— В моем столе, — прошептала я, ошарашенно переводя глаза на папу, который мрачно молчал, переводя взгляд с меня на жену и обратно.
— Милая вещица, как хорошо, что она не потерялась...
— Как ты себя чувствуешь? Помнишь что-нибудь? — осторожно спросила я, игнорируя протестующие жесты папы.
— Побаливает в груди... Помню, что услышала твой голос в гостиной и пошла к тебе. А потом... Как в тумане.
«Боже! Да она ничего, совсем ничего не помнит!»
— Не думай об этом, — решительно сказал папа и поцеловал ее в макушку. — Лика увидела тебя на полу и сразу вызвала скорую.
Я нахмурила лоб, но оспаривать папину версию конечно же не стала.
— Надеюсь, я не сильно напугала тебя, — повернулась она ко мне... — Сама не понимаю, как это могло случиться. Сердце меня никогда не беспокоило.
Я сидела, низко опустив голову и пытаясь разобраться, было ли мое молчание о Феликсе спасением для неё или гнусным предательством.
— О господи! Я вспомнила! — вдруг заговорила Анна охрипшим голосом, хватая меня за руку, которая мгновенно стала горячей и потной.
В палате воцарилась напряженная наэлектризованная тишина.
— Мам...
— Это было вчера? Или когда? Сколько дней прошло?!
— Вчера, — тихо ответила я, готовясь к самому худшему.
— Ольга! Я позвала вчера Ольгу, чтобы помочь с рассадой, а сама... Неудобно как вышло.
Я нервно рассмеялась.
— Мам, ну что за глупости. Ольга приходила, кстати, посадила какие-то кусты... Хочешь, я дам тебе телефон, поговоришь с ней? Она наверно волнуется.
Анна кивнула:
— Не хотелось бы пугать Ольгу.
По спине поползла дрожь, кажется, я сказала такую же фразу Феликсу в саду.
В коридоре было сумрачно, суетливо и тревожно. Папа остался с Анной — поговорить о том, о чем обычно говорят любящие люди, которые долго не виделись. Я знала, что когда отец выйдет, меня ждет долгий поход по больничному лабиринту в логово хирурга.
***
— Давай сюда. Что здесь у нас? — сказал маленький толстенький мужик с кокетливой бородкой. Он совсем не был похож на хищника, которому полагается «логово», так что я мгновенно успокоилась.
— Порезалась, — буркнула я, вытягивая руку.
— Вчера дети наложили швы. В домашних условиях, — резковато бросил отец. — Думаю, надо всё обработать заново.
Клюв ножниц подцепил повязку, и она тут же свалилась на стол. В этом было что-то символическое: всё, что касалось Феликса, не собиралось задерживаться в моей жизни. Я отвернулась.
— Вчера, говорите? — переспросил врач.
— Угу, — кивнула я.
— Точно? Я бы сказал, что прошло дня три-четыре. Воспаления и отека нет, шов сухой.
Я краем глаза видела, как у папы отвисла челюсть.
— Судя по кусочку нити — вот, видите, торчит — шили хирургическим шёлком. Красивая работа, прекрасные швы, после таких даже шрама не останется.
— Так... значит, — начал папа.
— Всё нормально. Через пять дней приходите, сниму швы.
— Значит, зашито... профессионально? — не унимался отец.
— Абсолютно. Говорите, дети шили? Может быть, подкинете мне парочку таких детей? А то рук не хватает, — захихикал хирург и прилепил мне на руку свежий пластырь.
***
— Не знаю, как ему это удалось... Я по-прежнему считаю, что этот пацан заслуживает отменной трёпки, — бушевал папа по дороге домой.
— Пап, он изменился. И, я уже говорила, не окажись он в тот момент рядом, не известно, была бы Анна сейчас жива... Я тогда совсем растерялась.
Папа обнял меня и какое-то время молчал.
— Нужно увезти её отсюда и побыстрее.
— Она не захочет, — вздохнула я.
После исчезновения Феликса отец пытался уговорить Анну на переезд к нему в Хайдельберг, но она протестовала, объясняя это нежеланием бросать сад и меня, хотя главной причиной, конечно же, был Феликс и слепая вера в то, что он однажды вернётся...
— Я говорил с врачом. После выписки ей нужен будет тщательный уход, восстановительное лечение и никаких потрясений. И она... она просто нужна мне рядом.
Я понимающе улыбнулась и сжала его руку.
— Прежде чем поступать в университет, тебе нужно будет выучить немецкий язык, и лучшего способа, чем переезд в Германию, я не придумал. Я хочу забрать вас обеих, но она ищет любые предлоги, чтобы остаться.
— Ты не собираешься сказать ей правду? О том, что Феликс жив? — вздохнула я.
— Сейчас однозначно нет, и тебе не разрешаю. Может быть потом, когда посчитаю, что ее жизнь вне опасности.
Машина остановилась у ворот, и мы побрели в дом.
Я собиралась приготовить обед и уединиться в своей комнате, но у папы оказалось своё мнение на этот счёт. Узнав, что у меня сегодня в школе есть уроки, он сам быстро зажарил на сковородке гренки, разложил на них сверху сыр и салат, заставил всё это съесть и вытолкал с рюкзаком за дверь.
14. Поцелуй
У меня было такое ощущение, что последний раз я была в школе год назад, а то и больше. Поездка в Киев и всё, что случилось в последние дни, в плане эмоциональной нагрузки весили примерно столько же, сколько весь учебный год до этого.
Я записала расписание уроков на неделю вперед. Поразительно, но за несколько дней я умудрилась забыть обо всем, что до недавних пор было для меня важно. Например немецкий... Повторить модальные глаголы. В четверг не забыть про занятие с Хельгой...
— Привет! — мне на плечо легла рука. — На биологию идёшь?
Я обернулась и столкнулась нос к носу с Идой.
— Угу. Привет.
— Как ты вообще? Как Анна?
Мы взялись за руки и потопали на урок.
— Вроде ничего. По крайней мере выглядела сегодня бодрячком.
— Чего не скажешь о тебе, — нахмурилась Ида.
— Что, всё так плохо? — натянуто улыбнулась я.
— Синяки под глазами, на лице новый ушиб. Ты что, под бульдозер попала? Лика, если бы я не была знакома с твоей семьей, я бы, ей-богу, подумала, что тебя избивают дома.
— Скажешь тоже...
— Кстати вчера что-то произошло? Я звонила тебе вчера и не смогла дозвониться.
Я попыталась контролировать эмоции, но это удавалось плохо. Кажется, я побелела или даже позеленела.
— Если коротко, то потеряла телефон, ключи и ведро нервных клеток.
— Кошмар... Как?!
— Сама не понимаю, как это я умудрилась... — увернулась я.
Мы сели за парту, раздался звонок. Мимо нас медленно проплёлся Чижов и рухнул на стул, уронив голову на локти. Его согнувшаяся спина и поза просто вопили о каком-то диком горе.
— Что с ним? — прошипела я Иде.
— Мне сказала Наташка, а той Алка Балалаева, а Алке — Ленка Перцева, которая тусуется с Мерцаловой, что Мерцалова бросила Чижика.
— С чего вдруг?
— Вроде как сказала, что он... недостаточно хорош для неё.
***
Биология была моим любимым предметом. Странно, но я никогда не испытывала с ней трудностей, будь то строение хромосом или задачи по генетике. То ли благодаря папе, который с детства подсовывал мне научно-популярные книжки, то ли благодаря учителю, который неизменно приходил кормить нас гранитом науки в добром здравии и хорошем настроении.
Но сегодня я никак не могла сосредоточиться на уроке. Учитель Илья Степанович в приливе вдохновения порхал по классу, размахивал руками, водил указкой по доске, — я смотрела на него и не слышала ни слова. Как будто тот находился за стенками аквариума...
Феликс не шел из моей головы. Я запустила палец под рукав и водила ногтем по пластырю на руке. Вот он, прекрасный, как божество, стоит возле своей машины, засунув руки в карманы, и не сводит с меня глаз, пока я спускаюсь к нему по ступенькам. Вот он обнимает и успокаивает меня в машине, пока я сгибаюсь пополам от боли в груди. Вот он стоит в саду и прижимает меня к себе, а над нашими головами кружат ночные бабочки, и благоухает сливовый цвет, и луна ныряет из облака в облако... А вот я превращаюсь в послушную куклу в его руках, пока его ладони скользят по моей спине... Я опустила глаза и уткнулась в книжку, ничего не видя и не слыша. Нет ничего более болезненного, чем думать о вещах, у которых нет будущего...