— Чувствую, что еще никогда не был так близок к повторению ошибки.
И в одно мгновение всё рухнуло. Я почувствовала, как он внутренне изменился. Всё изменилось. Его взгляд стал холодным и отстранённым.
— Я должен ехать, — сказал он, отступая и выпуская меня из объятий.
— Какой ошибки? — прошептала я, едва держась на ногах, как инвалид, внезапно лишившийся опоры.
— Очень большой.
— Я помню, что я обещала не ставить тебе палки в колеса, когда ты решишь уехать, — сказала я, срываясь на хриплый шепот и приходя в ужас от навалившегося на меня отчаяния. — Но я не хочу! Я не могу вот так вот взять и отпустить тебя, Феликс!
Я видела, что он борется. Внутри себя он борется с чем-то, что во много раз сильнее меня и всего того, что я могу сейчас сказать или сделать. Я смотрела и знала, что оно победит. По моим щекам поползли слёзы. В сотый раз за этот вечер, но эти слезы были самыми горькими.
— Лика...
— Ты вернешься? Я тебя когда-нибудь увижу?
— У меня нет ответа на этот вопрос. Я бы очень хотел увидеть тебя снова, но...
— Но у тебя есть дела поважнее и люди поважнее?
«Ну же, скажи мне всё, как есть!»
— Да.
Твёрдое, тяжелое беспощадное «да». Внутри все окаменело. Я не ожидала такой резкости, хотя и сама на нее напросилась. Мозг пытался лихорадочно выдумать что-то, что заставило бы его задержаться, пробыть в этой комнате еще несколько драгоценных минут...
— Ты знаешь, — бодро начала я, пытаясь взять себя в руки и не допустить страдальческих нот в голосе, — на правах твоей... эээ... сестры, и в интересах женщины, которая тебя родила и столько вытерпела ради тебя, я прошу и, более того, заслуживаю немного откровенности. Может расскажешь мне немного о тех, к кому ты так спешишь, сжигая все мосты и пренебрегая нами всеми?
Феликс замер, он явно не ожидал от меня такого нахального прыжка с разбега в его личную жизнь. Я и сама от себя такого не ожидала, но времени на размышления не было, я просто начала говорить все, что лезло в голову:
— Я помню, что твоя «новая» сестра вчера выглядела вполне здорово и весьма самоуверенно, чтобы вообще волноваться о ней. Тогда, может быть, у тебя есть «новая» бабушка, которая захворала и попросила тебя срочно бросить всё и привезти ей пирожков и горшочек маслица? Или есть какой-нибудь «новый» троюродный дядюшка, чей старческий артрит гораздо серьезней того, что только что случилось с твоей матерью?! Расскажи мне о них, Феликс, я умоляю. Иногда так хочется знать о тех, кому и в подметки не годишься!
Я была уверена, что и от этих вопросов он попытается уйти, но когда он заговорил, я услышала слишком многое, чтобы устоять на ногах...
— Её зовут Дио. Она — мой самый близкий человек. И сейчас я должен быть с ней рядом.
Я отшатнулась от него, как от привидения. Своды моего мира начали стремительно рушиться. Минуту назад я думала только о том, как он невероятно притягивает меня. Минуту назад я была готова со слезами умолять его оставить мне электронный адрес или номер телефона. Я была готова на всё, на любое унижение, только бы он задержался. Но теперь... Черт, почему, я всегда так медленно и плохо соображаю? Его вежливость, сдержанность и постоянное соблюдение дистанции предельно ясно означают, что его сердце занято. Его сердце занято, и он не хочет делать того, о чём потом может пожалеть...
Но что-то в его словах не давало мне покоя. Мой внутренний датчик, распознающий ложь, стал зашкаливать от напряжения. Да это всего лишь уловка! Ведро ледяной воды, чтобы привести меня в чувство. Феликс никогда не врал мне — просто ставил перед фактом, что это секрет или отмалчивался. Но сейчас... Во мне ворочались какие-то подозрения. Или я просто не хотела верить в существование некой Дио, или... ее на самом деле не существовало.
— Какая она? — прошептала я.
— Что? — переспросил он.
— Какая она, эта Дио?
— Поиграем в детектор лжи? — усмехнулся он. — Она удивительная.
— Нет, как она выглядит? — упрямствовала я, зная, что если она реальна, то он без колебаний сможет описать её, а если это выдумка, то замешательство и смущение непременно отразится на его лице.
— Феликс, ты слышишь меня? Как она выглядит? Какие у неё волосы, кожа, глаза? Какого она роста, сколько ей лет, какой она расы?
Мне показалось, что на его лице промелькнуло смятение и растерянность. Но только на мгновение.
— Ее душа восхитительна и это единственное, что имеет значение, — отрезал он.
— Не убедительно! — выкрикнула я.
Еще минута. Еще одна.
— Я не собираюсь убеждать тебя в том, что тебя вообще не касается.
Я стояла, молча проглотив обиду и с трудом веря ушам: он не может описать ее, потому что либо страдает приступами забывчивости, либо... я только что поймала его на лжи. Он солгал мне!
— Значит... ты так спешишь к той, которую даже не можешь описать? — едко сказала я, скрещивая руки на груди, вцепившись дрожащими пальцами в собственные рёбра. — Хочешь знать моё мнение?
— Вряд ли.
— Но тебе всё же придется послушать! Та, о которой мы сейчас говорим, — всего лишь твоя выдумка и жалкий повод сбежать отсюда, не так ли?! Потрудись придумать какое-то более внятное объяснение своей трусости... и бессердечности! И равнодушию! — я почувствовала, что если сейчас же не прекращу орать, то наверняка меня снова выбросит, потому что голова налилась какой-то тяжестью, а колени перестали справляться с весом моего тела.
— Феликс, — прошептала я, вдруг почувствовав невероятную слабость. — Кажется, меня снова... Мне не надо было снова нервничать.
Он подхватил меня на руки, видя, что я вот-вот упаду, и понес меня к кровати. Я обняла его за шею и ткнулась лбом в его грудь.
— Что ты делаешь?
— Укладываю тебя спать, как и собирался. Ты устала... Тебе нужно поспать.
— Я не хочу спать, — возмутилась я, чувствуя, как он размыкает мои руки, сомкнувшиеся за его шеей. У меня было слишком мало сил, чтобы сопротивляться.
— Ты будешь спать, — отрезал он, поправляя мне подушку и одеяло с какой-то ошарашивающей заботливостью.
Я попыталась вытянуть руку и прикоснуться к нему, но моя рука отказывается мне подчиняться! Я никогда не чувствовала ничего подобного. Хотя нет... Когда в тот далекий страшный день меня привезли в больницу с большой кровопотерей и я ненадолго пришла в сознание, мне тут же сделали укол. И ощущения после него...
— Ты... Ты что, чем-то накачал меня?! — закричала я, но голос был больше похож на сдавленный шепот.
— Да, прости. Так нужно.
— Когда?!
— Когда закончил с раной... Он не сразу действует.
— Чтобы я не могла помешать тебе уехать? — перед глазами все начало медленно расплываться.
— И поэтому тоже.
— Тогда ты еще и слабак, если не рассчитывал избавиться от меня без помощи своих проклятых... укольчиков... Чёрт тебя побери...
— Да, я знаю, — ласково согласился он откуда-то издалека.
Я уже оставила попытки разлепить ресницы и пыталась сосредоточиться на звуках его голоса.
— Феликс, умоляю тебя, останься... — последнее, что смогла произнести я.
Кажется, он взял меня за руку, но тактильные ощущения тоже начали подводить меня. Я больше не чувствовала своего тела.
— Лика, послушай меня, — начал он. — Я знаю, ты уже ничего не сможешь сказать, но пока сможешь слушать меня... Это безопасный препарат, ты сейчас просто хорошо поспишь и проснёшься утром бодрой и спокойной, пережитое не будет мучить тебя, так что ты будешь даже удивляться этому.
Никто из приятелей Феликса больше не будет преследовать тебя, просто забудь о них и ничего не бойся, это раз.
Два: Анне не придется ничего объяснять, об этом я тоже позаботился, не волнуйся слишком о завтрашнем дне, но всё же хорошо думай над каждым словом, когда будешь говорить с ней.
И, наконец, мне бы хотелось, чтобы ты простила меня за этот стремительный отъезд, мне правда важно, чтобы ты смогла сделать это. Больше я ни о чем не прошу. Ты очень смелая, и решительная, и... И невероятная. С каждым часом, проведенным рядом с тобой, мне становилось всё сложнее мыслить трезво, потом этот дом, поднявший во мне бурю невыносимых воспоминаний, в каждом из которых была ты, ты и снова ты... Чувства, которые я сейчас к тебе испытываю, — сродни шоку, и, наверное, я окажусь близок к истине, если скажу, что ты чувствуешь что-то похожее: мне достаточно вспомнить, как ты иногда смотришь на меня и реагируешь на мои прикосновения... Но эта игра слишком похожа на другую игру, в которую я уже играл когда-то давно и которая закончилась двумя сотнями белых роз на Ольшанском кладбище в Праге. Это невыносимо вспоминать, не говоря уже о том, чтобы повторить. Отдать твою жизнь на растерзание нелогичным, иррациональным, неуправляемым чувствам, которые вы называете любовью, — это последнее, что я мог бы сделать с тобой. Нет, я предпочитаю убить этого демона в зародыше. Только поэтому я должен уйти, хотя каждая клетка этого проклятого тела приказывает мне, чтобы я остался, говорил с тобой, прикасался к тебе, принадлежал тебе... Мне очень хочется, чтобы ты знала обо всем этом и помнила каждую секунду, но я не имею на это права. Мы оба не имеем на это права. Поэтому Salve et vale, Лика... А теперь ты забудешь всё, что я сказал.
13. Маячок
Оттенок потолка менялся вместе рассветом: цементно-серый, розовый, тепло-молочный. Я смотрела на потолок уже полчаса и, когда закрывала глаза, могла бы восстановить в памяти рисунок всех его неровностей. Интересно, как должен чувствовать себя человек, который чуть не лишился жизни? Пребывать на грани нервного срыва? Искать психотерапевта и обрывать провода службам доверия? Перебирать в памяти леденящие душу детали? Странно, но я не чувствовала ничего подобного: ни страха, ни ненависти, ни боли. Совсем другие мысли сделали меня своей заложницей: Феликс ушел. И больше не вернётся. Он в самом деле ушел.
— Феликс... — я перевернулась на живот и сунула голову под подушку.
Его выходка со снотворным просто не умещалась у меня в голове. Я вспомнила ощущение потери чувствительности в ладонях и налившиеся свинцом веки. Так бессовестно уйти, как он мог? Просто вколол мне снотворное и бросил в этом доме, как какую-то безмозглую зверушку. Нет, вроде бы он что-то говорил, но я никак не могла вспомнить, что именно. Вроде бы извинился за то, что уезжает. Хотя не исключено, что всё это мне попросту приснилось...
А что если не было никакого Киева, никакого Феликса, никакого сердечного приступа у Анны? А что если я сейчас спущусь вниз и увижу Анну на кухне с чашкой кофе? Она будет сидеть за столом и чертить ландшафтный план для очередного загородного особняка или хлопотать в саду над очередным розовым кустом...
Я перевернулась на бок, действительно собираясь опустить ноги на холодный пол и отправиться на кухню, но остановилась на полпути: на моей руке сидела плотная тканевая повязка. Такая же настоящая, как эта комната, как эта кровать, как моя рука. Добро пожаловать в реальность.
И в этой реальности мне некогда киснуть.
Нужно привести себя в порядок, замазать синяки на лице, навестить Анну, встретить папу с самолёта, найти запасные ключи от дома и телефон взамен потерянных. И занять себя еще кучей дел, которые заставят меня хотя бы на минуту забыть о Феликсе. Я провела пальцем по повязке: «Вот и всё, что мне от тебя осталось, то ли брат, то ли друг, то ли просто случайный знакомый...»
На небе разворачивалась в линию тонкая алая лента. Я подошла к окну и вытянула руку, разглядывая повязку. И вдруг...
Это было сродни волшебству, чистому абсолютному волшебству, какое иногда случается, когда ты меньше всего его ждешь. Я не успела ни испугаться, ни отпрянуть: на мою руку, ударив воздух тонкими крыльями и вцепившись коготками в ткань повязки, — села ласточка.
Я никогда не видела диких птиц так близко. Черная, с коричнево-вишневым горлом, с тонким раздвоенным хвостом и глазами-бусинками, — она сидела на моей руке, пока я вспоминала, как дышать. Я вытянула вторую руку, чтобы погладить ее по блестящей, будто лакированной спинке, и в тот момент, когда мои пальцы коснулись оперения, она соскочила с руки и взвилась в небо...
Снова чудо, входящее в мою жизнь без спроса и исчезающее, как только я протягиваю руку? Мне пора начать привыкать.
Я поплотней закуталась в одеяло и поплелась вниз. Кажется, этот дом еще никогда не был таким тихим и опустошённым. Кажется, еще никогда ступеньки не звучали так глухо, а двери не скрипели так сиротливо. Я заварила себе чай и забралась с ногами в кресло, выискивая глазами доказательства недавнего присутствия здесь того, кого сейчас хотела бы видеть больше всего на свете.
Короткий обрывок тонкой хирургической нити на столе...
«Как так вышло, что несмотря на несметное количество заданных вопросов и полученных ответов, я по-прежнему практически ничего о нем не знаю?»
Чаинки на дне чашки, которую Феликс вчера вложил мне в руки...
«Как так вышло, что нескольких дней в его компании мне хватило, чтобы окончательно и бесповоротно...».
Я вышла в сад, поеживаясь от холода. Цветы, посаженные вчера Ольгой, уже начали поднимать головы-бутоны. Под цветущей сливой, на рыхлой земле, на том самом месте, где мы вчера стояли, было несколько глубоких отпечатков. В одном из них я узнала след от ботинка Феликса. Я присела, положив ладонь в отпечаток.
«В какой же момент меня угораздило потерять голову вместе со всем её содержимым? Когда он шагнул под проливной дождь, чтобы помочь попавшим в аварию? Когда он спас Анне жизнь? Когда он поехал за мной, чтобы убедиться, что со мной все в порядке? Или когда привез меня, перепуганную до смерти, домой и старательно зашивал мне руку, как какой-нибудь бестолковой тряпичной кукле, постоянно попадающей в приключения? Или когда он обнял меня под этой чертовой сливой...»
Я выпрямилась, отдергивая от следа руку и мрачно поглядывая на нарядное, разодетое в розовый цвет, дерево.
Обнял и почти поцеловал, там наверху, в моей комнате... Почти.
«Господи, Вернер, как же ты вчера вешалась на него...» — подумала я, сгорая со стыда и чувствуя, как кровь приливает к щекам. Вообще-то, искусней всех умеет вешаться на парней моя одноклассница Аллочка Балалаева, но вчера я, похоже, переплюнула ее.
«Я не вешалась! Я просто не хотела оставаться в одиночестве после всего пережитого и пыталась любыми способами задержать его... ради Анны», — начала оправдываться я перед своим внутренним прокурором.
Но «прокурор» недоверчиво выгнул бровь и выпустил в потолок воображаемую струю дыма: «Ну-ну. Ты можешь врать кому угодно, но только не себе. Ты влюблена в него по уши, Вернер. Но это еще полбеды. Он тоже не хотел уезжать, и ты знаешь это непонятно откуда, чувствуешь каким-то шестым чувством. Вот почему твоё сердце не на месте. Не ты вешалась на него, вы оба цеплялись друг за друга в попытке оттянуть неизбежное...»
«Прокурор» замолчал и сел в воображаемое кресло. Порыв ветра обдал меня утренним холодом, но я стояла не в силах пошевелиться.
«Что бы я не чувствовала к нему, мне лучше отойти в сторону и постараться забыть его. У него есть тот самый «близкий человек», к которому он очень спешил и благополучие которого ставил даже выше благополучия больной матери. А меня... меня он накачал снотворным и бросил...»
«Он предупреждал тебя о своём отъезде с самого начала, предупреждал и напоминал неоднократно, — снова завелся мой прокурор, видимо превращаясь в его адвоката. — Так что у тебя нет ни одной причины злиться на него».
— Я не злюсь на него, — вслух возразила я. — Сама не понимаю, почему, но не злюсь. Не получается.
Я развернулась и медленно поплелась в дом, ощущая себя на сто лет старее, чем накануне.
***
Приведение себя в порядок заняло гораздо больше времени, чем уборка дома перед папиным приездом. Ссадина на лице, заработанная в Киеве, почти зажила, зато вчерашняя, отвешенная одним из насильников, выглядела хуже некуда и требовала тщательной штукатурки. Я намазывала на щеку толстый слой тонального крема, морщась от боли, и не без некоторого мазохизма размышляла, осталось ли бы на мне сейчас хоть одно живое место, не повесь Феликс на меня маячок...
МАЯЧОК.
Я отложила тональник и вцепилась руками в столешницу. А что если... ?
Полиэтиленовый сверток выглядел на редкость тошнотворно. Сквозь него просвечивала моя одежда, пропитанная потемневшей кровью. Я развернула полиэтилен и вывалила одежду на пол. Феликс сказал, что не успел снять маячок, когда вёз меня из школы домой, но успел ли он снять его потом? Я разворачивала одежду, надеясь найти что-то, чего раньше определенно не видела. На куртке блеснул ряд пуговиц, заклепки, язычок молнии... Ничего особенного. На майке... на майке тоже ничего. Наверняка он мог снять его с меня так же незаметно, как и повесил... А мог и не забрать, — в конце концов, просто забыть о нём, ведь столько всего произошло... Я вертела в руках одежду, почти перестав чувствовать отвращение к засохшим кровавым пятнам.
Всё напрасно.
Ничего, что могло бы быть маячком или хотя бы отдаленно походить на него. Я запустила пальцы в кармашек куртки и вытащила до дрожи знакомый клочок бумаги. Он лежал там же, куда я засунула его сразу после прочтения. Снова прошлась глазами. Ровный незнакомый почерк, разлапистые заглавные буквы, хвостатые знаки препинания.