— В воде еще ни разу не было… Обычно это бывает, если каблуки высокие… А тут… Не знаю… Ох, кажется легче… Спасибо.
— Да не дергайтесь вы. Я знаю, что делаю. Доверьтесь мне.
Ее близость, ее кожа под его руками страшно волновали его, но он думал: вот, хорошо, еще один шажок к цели. Она теперь будет доверять мне, главное не поддаваться чувствам… Вскоре он явственно ощутил, что сведенные судорогой мышцы расслабились, но так трудно прервать это прикосновение…
— Боже, прошло, да вы кудесник…
— Все-таки обратитесь к врачу, а то мало ли…
— Ненавижу врачей.
— Вообще-то я тоже, — засмеялся он. Встал, сунул ноги в сабо, помог ей подняться. — Ну как?
— Спасибо. Все прошло!
— Ну что, по домам?
— Да.
Он взял ее под руку. Она не противилась.
— Пойдем через лужайку? — спросил он.
— Да, конечно.
Он довел Лали до террасы ее номера. Отпустил руку. И ему показалось, что она слегка разочарована.
— Родион Николаевич, хотите чаю?
— Чаю? — задрожал он.
— Ну да, я люблю хороший чай и…
— Господи, конечно, хочу! — возликовал он.
— Садитесь, я быстро приготовлю… — Она указала ему на плетеное кресло.
— А у меня есть к чаю местная сладость, засахаренные кумкваты…
— Да? Это вкусно?
— Очень. Сейчас принесу!
Он метнулся к себе в номер. Достал коробку с кумкватами. Хотел уже сунуть в карман брюк презервативы, но подумал: даже если она и сдастся сегодня, завтра она мне этого не простит. Надо набраться терпения. Мне ведь не просто пересып нужен, напомнил он себе. На сегодня обойдемся чаем.
Чай, заваренный Лали, показался ему поистине нектаром.
— Лали, это восторг! Кажется, я сроду не пил такого чаю!
— Рада, что вам понравилось. А эти ваши кумкваты очень вкусные. Я как-то никогда их раньше не пробовала.
— А есть еще и ликер из них. Тоже прелесть. Но мы с Олегом его, увы, выхлебали. Лали, а где вы живете в Германии?
— Под Мюнхеном.
— Никогда не был в Мюнхене. Но всегда хотел.
— О! Мюнхен чудесный город. Я его ужасно люблю. Если вас занесет в наши края, буду рада показать вам город. Родион Николаевич, расскажите о нынешней Москве.
— А вы давно уехали?
— Очень давно. Двадцать лет.
— И вас не тянет домой?
— Домой? У меня там нет дома. И никого нет.
В ее голосе ему послышалась боль.
— Рассказать об этом сложно, это надо увидеть и почувствовать, так что, если вас вдруг потянет на родину, буду рад показать вам новую Москву.
Они рассмеялись.
— А ведь я приеду в Мюнхен. Непременно.
— Тогда приезжайте на Рождество. Это красиво, весело.
— А как вас найти?
Она встала, ушла в комнату и принесла визитную карточку… «Лали. Магазин эксклюзивных украшений». А внизу адрес, телефон, факс и электронный адрес.
— Это ваш магазин?
— Да, теперь мой. В свое время, когда Петька подрос, муж сказал, что хочет… чтобы у меня был свой кусок хлеба. Мы подумали и я пошла учиться к одной художнице. Ну, я оказалась достаточно способной ученицей, и вскоре мы с ней открыли малюсенький магазинчик. У нас пошло, через три года мы переехали уже на достаточно фешенебельную улицу, сняли помещение побольше, но Тина внезапно бросила все, оставила мне дело, и уехала в Африку. Больше я о ней ничего не слышала. Она была хорошим человеком, но странным, одиноким и… Словом, я осталась одна. И справилась. У меня помощница и подруга, которая остается в магазине… когда мы… когда я должна уехать… Ну вот…
— А украшения вы делаете сами?
— В основном да, но и подруга тоже кое-что делает. Иногда я что-то заказываю… Вот так…
Он спрятал карточку. Домашнего телефона и адреса она не дала, но это уже неважно. Все равно приглашение прозвучало.
На прощание он поцеловал ей руку.
— Спасибо за хороший вечер и за массаж, — улыбнулась она.
От этой улыбки у него перехватило дыхание.
— Рад был оказаться полезным. Спокойной ночи, Лали.
1987 годНакануне свадьбы Ева получила телеграмму. Бабушка Варвара Семеновна внезапно умерла. Умерла во сне.
Ева рыдала, Георгий Иванович был мрачен. И даже, как ни странно, не пытался ее утешить.
— Иваныч, это дурной знак… — вдруг прошептала Ева. — Накануне свадьбы…
— Ерунда!
— Но я должна поехать…
— Мы полетим вместе, на самолете. После ЗАГСа, — твердо произнес он. — Расписываемся в двенадцать, а самолет в четыре, я узнавал.
— Я боюсь на самолете…
— Маленькая моя, ничего страшного. Но иначе мы не успеем на похороны. А может мне одному, ты же все-таки в положении, — вдруг растерялся он.
— Нет, я должна попрощаться с бабушкой… Пусть… Я полечу, я знаю, беременные летают… А с тобой мне и бояться нечего. Я просто дура.
Утром Ева долго мыла лицо холодной водой.
— Иваныч, не видно, что я плакала?
— Нет, видно только что ты невероятно красивая и грустная, все подумают, что ты грустишь оттого, что муж у тебя старый и бедный.
Она фыркнула.
— Старый и бедный, я тут вот что подумала…
— Ну?
— Что ж, если я возьму твою фамилию, я буду Ева Браун?
Он засмеялся. В самом деле, что-то не то…
— Но по паспорту я вообще-то Евлалия.
— О! А я и не знал… Тогда будет так. Ты начинаешь совсем новую жизнь, и в этой новой жизни тебя будут звать Лали. Лали Браун.
Часть вторая
Платону опять приснилась Ева. И что бы это значило? Неспроста наверное после стольких лет она вдруг стала являться ему во сне. Может, надо все-таки съездить в Москву? Он даже не был на похоронах родителей. Наверное, надо побывать на кладбище… Но при чем тут Ева? Она даже не была его большой любовью. Просто красивая девочка, скромная, славная, вкусно делала пельмени… Хорошо, что она меня тогда бросила. Это явилось стимулом пересмотреть свою жизнь… Но в Москву все же стоит слетать, хотя бы на неделю. Как говорится, поклонюсь могилам и назад, в Нью-Йорк. Но причем тут Ева? Глупость какая-то…
Как странно все-таки иной раз шутит жизнь. Этот человек, Родион… Он мне нравится, хоть я и понимаю, что он мне не нужен. Мне на самом деле никто не нужен, но в нем есть что-то приятное, и я была бы рада, если б он приехал в Мюнхен. В нем нет агрессии. Я убеждена, что нравлюсь ему, нет, он даже, возможно, влюблен в меня, но все-таки внял моему предупреждению и ведет себя безупречно. Может быть, даже слишком? закралась вдруг крамольная мысль. Ох нет, невозможно… Нельзя… Пошлый курортный роман всего через полтора года… Да я и не смогу… Мое тело еще слишком хорошо помнит Иваныча… И любой другой мужчина… Фу, не хочу. Ее даже передернуло от одной мысли о близости с другим. Мне в жизни выпал счастливый билет… Такая любовь… Другой такой быть не может… Ведь мы оба с первого взгляда распознали друг в друге свою вторую половинку, потом нас опять свела судьба и мы больше не расставались… Двадцать лет невероятного счастья, хотя бывало иной раз так трудно, так непереносимо страшно и тяжко. Но я всегда знала, что он со мной, что он та самая пресловутая каменная стена… А я ведь была совсем девчонкой… Разве я забуду, как мы полетели на похороны бабушки… И в районном городишке на автобусной станции он вдруг встретил какого-то пожилого человека и изменился в лице, а тот сказал ему:
— Георгий Иваныч, я ведь знаю, что у тебя детей нет, значит, это не дочка твоя, а краля, так вот, ты зайди ко мне, тут, как ты уехал, письмо на твое имя пришло… Из Германии.
Иваныч побледнел. Потом кивнул, зайду, мол. А тот и говорит:
— Пошли сейчас, отдам тебе письмо и вся недолга.
— Ладно, — кивнул Иваныч, мой муж, мы только вчера утром расписались. Он усадил меня в чахлом скверике на лавку, а сам ушел с тем типом.
А меня всю трясло от страха, я ведь поняла, что это какой-то местный кагебешник, наверное. Письмо из Германии, как оно сюда попало? Короче, от страха я ничего не соображала. Так прошло полчаса, сорок минут, я уже умирала… Но тут он появился.
— Что, Иваныч? — кинулась я к нему.
— Ничего страшного. Все объясню, только потом. А то опоздаем на автобус.
И только когда мы уже собрались лететь в Москву и ждали вылета, он рассказал мне, что тот тип неплохо к нему и раньше относился. А тут сказал:
— Георгий Иваныч, времена, конечно, поменялись, но кто знает, надолго ли. У тебя женка молоденькая, красавица, похоже, дитенка ожидает, так вот тебе мой совет: уезжайте, вас в Германию зовут, и сейчас скорее всего выпустят, начнешь там новую жизнь, ты ж, как это, этнический немец…
— Да какой я к чертям немец!
— Зря отказываешься. Ты ж классный инженер, мостовик, там себе работу найдешь, а тут… Ну, может, прорабом устроишься, только ты слишком честный, а это всем мешать будет, а мосты, Георгий Иваныч, сам знаешь, стратегические объекты, кто ж тебя, бывшего зэка, да еще политического, да с родней в Германии, мосты строить возьмет? Оно, конечно, может, все и по-другому сложится, но ты уж не молоденький, пока то, сё, а жена девочка совсем… Мой тебе совет — уезжать надо. Пока дверку не заперли.
— А почему, Анатолий Сергеевич, вы мне все это говорите?
— Да потому что уважаю тебя, ты мужик настоящий, кремень, а это в наше время штучный товар. А я… я ведь тоже инженером был, в органы по путевке комсомола попал и уж выдраться не сумел… И я тоже вроде ссыльного… Раньше в Свердловске работал, да ошибку допустил, вот меня и отправили в эту глушь… Словом, не обо мне речь. А ты, если не уедешь, под первый же заворот гайки можешь обратно загреметь. Девчонку жалко будет.
Я слушала с замиранием сердца.
— Иваныч, что ты решил?
— Ты поедешь со мной?
— С тобой? Хоть на край света.
— Тогда попробуем выехать. Действительно, что нам терять, кроме своих цепей?
— А ты немецкий-то хоть знаешь?
— Знаю. И тебя с завтрашнего дня буду учить.
— Ой, Иваныч, а как же институт?
— Там пойдешь учиться. Освоишь язык и пойдешь. Какие твои годы! А мне и вправду здесь по специальности работать не дадут.
— А там что, сразу дадут?
— Сразу не сразу, но хоть шанс такой есть.
— А ты небось отстал уж за эти годы?
— Обижаешь. Меня как из лагеря выпустили, я сразу стал наверстывать… И кое-какие свои соображения имеются. Там на них может быть спрос, а тут не пробить… Сейчас ведь все будет рушиться, до созидания еще не скоро дойдет, а я уж не мальчик…
Я чувствовала, что он загорелся этой идеей. Хотя мне было страшно ехать в чужую страну…
— Лали, подумай…
Он впервые назвал меня этим красивым новым именем, словно обозначая начало новой жизни.
— Подумай, мы с тобой увидим мир… Скажи, ты мечтала когда-нибудь попасть, скажем, в Париж или в Лондон?
— Даже и мечтать не смела…
— К маме своей сможешь съездить…
— А ты думаешь, я знаю, где мама?
— Разыщем, не проблема! Ты подумай, рожать будешь в Германии.
— Я б и тут родила… Ой, Иваныч, нет, нет, мы поедем, куда скажешь, как захочешь, так и будет. Я жить без тебя не смогу, Иваныч, миленький!
Ах, как же весело мы жили два с лишним месяца до отъезда! Все время хохотали, хотя иногда казалось, что из этой затеи ничего не выйдет. Однажды, когда Иваныч бегал по всем этим делам — на работу он так и не пошел и мы распродавали все, что только возможно, просто, чтобы не помереть с голоду, в дверь вдруг позвонили. На пороге стояла какая-то женщина в очках, маленькая, худенькая, словно высохшая.
— Добрый день, Георгий Браун тут живет?
— Да. Вы кто?
— Я? Это неважно. Он дома?
— Нет. И будет только вечером.
— А вы кто?
— Я его жена, — с гордостью ответила я.
— Жена? Не может быть!
— Очень даже может быть. Но вы-то кто и зачем вам мой муж?
— Мне надо с ним поговорить…
— Так позвонили бы по телефону.
— Это не телефонный разговор.
— Тогда не знаю…
— А вы что, уже ребенка ждете? — она показала на мой живот. В последнюю неделю он вдруг стал здорово заметен.
— Ждем!
— Послушайте, я не знаю, как вас зовут…
— Может, вы первая назоветесь, а то глупо как-то, разговариваем через порог…
— Хорошо. Будем знакомы. Меня зовут Зинаида.
— Очень приятно. А меня Лали.
— Лали?
— Да.
— Вы грузинка?
— Нет, я Евлалия.
— Евлалия? Разве сейчас бывают такие имена? Что-то из Островского.
— Послушайте, Зинаида, вы может, войдете?
— Зачем? Нет. Я все поняла. Я пойду.
— А что передать Георгию Ивановичу?
— Ничего. Уже ничего не нужно.
Я пожала плечами. Она ушла.
Странная какая… Наверное, из его прежней компании. Диссидентка… И небось влюблена в Иваныча. Мне казалось, все женщины должны в него влюбляться. Правда, Женька, когда его увидела, покрутила пальцем у виска.
— Евка, ты часом не рехнулась?
А бабы в Половинке наоборот, завидовали мне. Даже дуреха Шурка сказала на похоронах бабушки: Да, свезло тебе, с таким не пропадешь.
Вечером, когда вернулся Иваныч, я рассказала ему о приходе Зинаиды.
Он нахмурился.
— А ты почему ее не пригласила меня подождать?
— Я приглашала, она не захотела. Иваныч, она ж в тебя влюблена как кошка, ей небось противно было сидеть с твоей беременной женой, которая еще в два раза моложе нее.
— Ох, ты и наглая стала, Лалька. И нисколечко она в меня не влюблена, просто старый боевой товарищ. Небось узнала, что я собрался уезжать… Отговаривать пришла…
Дня через два он рассказал, что Зинаида все-таки нашла его. И действительно уговаривала остаться.
— А еще она меня упрекала, что я тону в мещанском болоте, что это стыд и позор для такого, как я.
— А ты что сказал?
— Я? Сказал, что люблю свою жену и будущего ребенка, — просто ответил он.
— А она?
— А она заявила: «Уверена, это твоя вертушка за границу захотела, за колбасой и тряпками». Вот какое ты впечатление на серьезных людей производишь, — смеялся он.
— А мне на серьезных плевать, мне главное на тебя нужное впечатление производить. Произвожу?
— Производишь, еще как производишь… Совсем меня с панталыку сбила… Если б ты знала, как тебе идет этот животик… Ты мне потом еще родишь, правда?
Он целовал меня в живот, гладил, и я совершенно забыла, что это не его ребенок… Я была счастлива. И чувствовала себя прекрасно. Иваныч учил меня немецкому, мне казалось, я никогда не усвою эту жуткую грамматику.
— Ничего, — утешал он меня, — в Германии все будут говорить по-немецки, и ты начнешь, никуда не денешься.
А еще он рассказывал мне об истории, литературе… Он столько всего знал! А однажды он вернулся вечером, лицо у него при этом было хитрое и веселое, значит, принес мне какой-то подарочек или что-то вкусное.
— Вот, смотри, что я для тебя добыл…
Он достал из кармана маленькую прозрачную коробочку, где лежал красивый флакончик.
— Ой, что это?
— Духи. Французские. Называются «Любовь».
— Иваныч, ты с ума сошел, у нас же денег нет!
— Это подарок тебе от одной писательницы.
— От какой еще писательницы?
— Ей семьдесят шесть лет, не ревнуй! Просто мы давно знакомы, я зашел к ней по делу, ну и рассказал о тебе. Вот она прислала… Понюхай!
Духи были чудные, фирмы «Коти».
— Нравятся?
— Да, еще бы… У меня никогда французских духов не было…
— А знаешь, что писал Гёте о духах?
— Нет, откуда?
Он прочел что-то по-немецки.
— Поняла хоть словечко?
— Нет!
— Так и быть, прочту по-русски, пока мы в России, тем более перевод уж больно хорош:
— Каково?
— Прочти еще раз. Я не все поняла.
Он повторил.
— Да, красиво. Это цветы имеются в виду, да?