– Я сейчас, – пообещал нечто неопределенное он, открыл глаза и посмотрел на меня. – Что, нам куда-то пора?
– Пора, – подтвердила я его предположение и спросила: – У тебя есть женщина?
Он громко вздохнул, перевернулся на бок, подперев голову одной рукой, посмотрел на меня не самым радостным взглядом, но таки ответил:
– Нет. У меня нет женщины, с которой я бы встречался длительное время. И ни с кем сейчас нет отношений.
– То есть ты обходишься короткими связями?
– Можно сказать и так.
– Студентки, аспирантки, коллеги? – допытывалась я.
– Никогда, – немного более напряженно ответил он. – Предпочитаю встречаться с женщинами вне моей работы.
– И где ты с ними знакомишься?
– Это допрос? – приподняв одну бровь, холодновато усмехнувшись, спросил он.
– Ну, почти, – не испугалась я его холодности. – Меня гложет сильное любопытство про тебя и твою жизнь. Это же нормально.
– Наверное, – кивнул он, наклонился и поцеловал меня легким поцелуйчиком в нос, заглянул близко в мои глаза, коротко поцеловал в губы, отклонился и, почти по-деловому, принялся объяснять: – Меня еще отец учил: на работе можно заводить отношения только в одном случае: если собираешься жениться. Все остальное – это сплошные проблемы и тяжелая помеха нормальной работе. Я знакомлюсь с женщинами в кафе или на конференциях научных, даже на бензозаправках, в магазинах.
– В экспедициях, – подсказала я.
– Нет, – покачал он головой. – Это категория – работа. Ты небывалое и единственное исключение.
– Это точно, – кивнула я, добавив про себя мысленно, что он и не представляет, какое я исключение, и продолжила допрос: – И что, не влюблялся всерьез, так, чтобы захотелось жизнь изменить?
– Влюблялся, конечно, но не до такой степени. Да и девушки быстро охладевали чувствами и сбегали через три-четыре месяца, когда обнаруживалось, что меня скорее нет рядом. А от некоторых сбегал я, – усмехнулся он.
Понятно, почему ему до сих пор еще ни одна дама не предъявила наглядное доказательство его способности к размножению! Человек он ответственный, поэтому с малознакомыми дамами, скорее всего, предохранялся, они же ему справок о здоровье не предъявляли, не то что я, новоявленная сотрудница с медицинской книжкой. Вот только с Глорией он как-то прокололся, но это понятно – она была слишком прекрасна, чтобы мужчина вспоминал и думал об осторожности и чтобы в ее адрес могла возникнуть хоть какая-то мысль о болезнях или обмане.
А Краснин тем временем перевел стрелки на меня:
– А у тебя есть с кем-то отношения?
– Нет.
– А отец твоего ребенка? – понизив немного голос, провел он пальцами по всей длине моей руки, от плеча к пальцам, еле касаясь.
Ну вот что он вытворяет со мной своим голосом и этими прикосновениями, а, отец моего ребенка?!
– Он очень хороший человек и настоящий, достойный мужчина, – подпустила я немного повода для ревности. – А что?
– Тогда почему этот настоящий мужчина не с тобой? – напрягся-таки голосом слегонца Краснин.
Со мной! Еще как со мной! Лежит и, соблазняя, гладит по ручке!
– Так получилось, – туманно ответила я.
– А он видится с сыном, помогает вам? – весьма заинтересованно расспрашивал Краснин, при этом переместив свои поглаживания в область моей чувствительной груди.
– Он не знает, что Архип его сын, – уже заводясь и загораясь, чуть хрипловато ответила я.
– Ты его сильно любила? – понизив голос до шепота, придвинулся ближе ко мне Краснин.
– Нет. Я его не любила… – тоже шепотом, но уже интимным ответила я.
Все! Доигрались в допрос друг друга! То, что началось как легкое, шаловливое поигрывание, привело к серьезным последствиям, и мы уже целовались, словно после долгой разлуки обрели друг друга, и затянуло, и понеслось… доведя до еще одного оргазма на двоих!
– Вот теперь на ужин точно пора! – тормошил меня Краснин, быстро целуя. – Павла, вставай, опаздываем!
– Краснин, – не открывая глаз, спросила я. – Ты часом не с мамой живешь?
– Нет, мама живет отдельно, – усмехнулся он. – Почему ты спрашиваешь?
– Навеяло, – соизволила я таки открыть глаза. – Моя будила меня посреди самого сладкого сна, куда-то там придумав вместе идти, и говорила эти вот слова: «Вставай, опаздываем!» С тех пор, с детства, терпеть не могу, когда мне так говорят и обламывают самые лучшие минутки сна.
– Договорились! – рассмеялся легко он. – Никогда не стану тебя так будить, придумаю что-нибудь другое. – Поцеловал коротко и весело спросил: – Ну и что, ужинать-то пойдем?
Ужинать мы пошли. Порознь. Сначала я покинула каюту по всем правилам конспирации, выглянув предварительно в коридор и убедившись, что там никого нет, а через какое-то время и Краснин, спокойно и гордо, не нуждающийся в таких мерах предосторожности. Вот ведь!
Нет, понятное дело, что можно порадоваться такому нечаянному приключению, но мне отчего-то не было весело. Может, когда-нибудь я стану со смехом вспоминать и рассказывать о нашем официальном выкании и утаивании ото всех наших истинных отношений. Но сейчас меня это начинало раздражать и напрягать донельзя!
Да, собственно, какого, понимаешь, хрена?!
Я тут за него, можно сказать, замуж собралась, а тут какие-то тайны мадридского двора с тяжелыми любовными историями, требующими полной секретности!
Ладно. Потерплю. Всего несколько дней осталось.
А там как бог даст, у нас ведь с ним еще та история, и как все обернется – вот только господу и известно!
Когда отошли от Земли Вильчека, наши руководители и их помощники устроили прощальный банкет в честь окончания экспедиционного задания! Все! Теперь идем прямо в Архангельск, а до него два дня пути!
Народ веселился от души, с огоньком, но интеллигентно, до непристойного вида никто не набрался. Зато песни пели, и в караоке, и под гитару с роялем, и танцы устраивали, ну и застолье, а как же!
А на следующий день началась авральная работа – сортировка и упаковка всей документации, отчетов, исследований, подготовка к перевозке изъятых образцов, которых было сотни и сотни, полная отчетность по использованным препаратам и консервирование и упаковка оставшихся – словом, как утром сели в лаборатории, так к поздней ночи и вышли из нее. Еще и на завтра выше головы дел осталось.
А из Архангельска специальным рейсом самолета перевезут всю нашу группу вместе с документами, образцами, некоторым оборудованием и лабораторными препаратами в Питер, в Институт Арктики и Антарктики, для дальнейшей глубокой исследовательской работы.
Архипка прижимал двумя ручонками к себе любимую игрушку – серого зайчика с длинными висячими ушами – и плакал, слезки катились по щечкам, он их даже не вытирал, и все всхлипывал, и смотрел обиженно…
– А-а-а! – проснулась и села я на кровати
Господи, опять этот сон! Так и с ума сойти недолго!
Я спустила ноги с койки, облокотилась на них и спрятала в ладони лицо. Который уже раз мне в разных вариациях снится, что он плачет. Сердцем чувствую, что ничего не случилось, но разум отказывается соглашаться, и просыпаюсь среди ночи как от ужаса в холодном поту.
Это просто я так сильно соскучилась, что сама себе эти сны притягиваю.
Захотелось выбраться из этого небольшого, замкнутого пространства. Первый раз за всю экспедицию я почувствовала, что на меня давят стены каюты, словно воздуха не хватает.
Я нашарила в темноте вещи, перекинутые через спинку кровати, оделась и тихо вышла из каюты. А здесь повеселее – солнце так и висит у горизонта, и иллюзия дня немного развеяла мои ночные страхи.
Ничего. Через несколько часов мы прибудем в Архангельск. И я улечу оттуда в Москву, к сыночку любимому. Ничего!
После того как руководители групп проследят за доставкой в свои лаборатории всего ценного груза, примут их по описи и передадут на ответственное хранение, участникам экспедиции дают три дня на отдых. Но для меня, разумеется, есть исключение – я уже сдала материальную часть, за которую отвечала, под роспись и опломбирование, теперь мне только надо появиться через три дня в институте и подписать некоторые документы.
Но у меня в Питере есть дела гораздо более важные и значимые, да простят меня наши ученые, но наука подождет!
Я сделала себе чай в пустой и гулкой от тишины кают-компании, устроилась за одним из столиков, так чтобы видеть море в большой квадратный иллюминатор, который по привычке про себя все так и называла окном. И, прихлебывая душистый чаек, почувствовала, как постепенно отпускает тревога и уходит тяжелый сон.
Скрипнула дверь, я обернулась на звук – вошел Краснин. Мы практически не виделись эти последние дни после нашего конспиративного свидания и не разговаривали, даже фразами не перекинулись в рабочей суете. И почему-то я совершенно не удивилась его приходу, словно чувствовала, что он обязательно появится, словно и не могло быть по-другому в последнюю ночь этой экспедиции.
– А я подумал: может, ты здесь, и решил проверить, – подойдя ко мне, сел рядом на диван он.
– Чаю хочешь? – спросила я, протянув ему свою практически полную еще кружку.
– Давай, – он взял чашку, сделал пару глотков, вернул мне ее и спросил немного обеспокоенно: – Почему не спишь?
– Сон плохой, надо забыть, пересидеть, – пожаловалась я и тоже спросила: – А ты почему?
– Да так, заработался немного.
А я посмотрела на него и вдруг отчетливо поняла, что должна спросить сейчас, выяснить для себя прямо сейчас, а не потом, когда я все ему объясню и начнутся совсем другие побудительные причины к нашим поступкам, словам и решениям. Может, именно для этого я проснулась и пришла сюда, а нечто свыше шепнуло ему, и он почувствовал, что я здесь?
– Краснин, – внимательно вглядываясь в его лицо, спросила я, – ты хотел бы на мне жениться?
Лицо у него сделалось напряженным, а взгляд несколько жестким, желваки пару раз прошлись по скулам. Помолчал, рассматривая меня, думала, сейчас скажет что-то жесткое, но нет, он свои эмоции умел контролировать.
– Я уже объяснял тебе как-то, Павла, причины, по которым не женюсь, да и не собираюсь.
– Ну а если предположить, что меня эти причины нисколько не пугают? – И, увидев, что он собирается что-то возразить, быстро, с нажимом уточнила: – Ну, гипотетически предположить. Я помню: ты много работаешь, что там еще? Ах да, мало зарабатываешь, кажется, это? Хотя, как я здесь совершенно случайно узнала, зарабатываешь ты вполне прилично, если разделить мои большие, но разовые заработки на каждый месяц, то и намного побольше меня. Что еще? Так, помню – дома практически не бываешь, не можешь поехать летом в отпуск с женой и зимой не можешь, предпочитаешь на собачках да по Арктике. По-моему, это все удобные отговорки и только, на непреодолимые препятствия эти аргументы никак не катят.
– Есть еще одна причина, – совсем похолодевшим тоном напомнил Краснин, словно отстраняясь от меня душой
– Да, я помню. Но вот у меня, например, уже есть ребенок, и я вполне смогу прожить без еще одного или трех, – спокойно отвергла я и эту причину и продолжила добиваться прямого ответа: – Так что, Краснин, ты хотел бы на мне жениться?
Он молчал. Смотрел на меня странным взглядом – немного грустным, немного жестким и отстраненным, – и понять, что происходит в его ученой голове, не имелось никакой возможности. И я замерла, как суслик, почуявший лису, кажется даже дышать перестала, чувствуя, что прямо-таки воздух звенит от моего напряжения, самый важный для меня момент!
Он потянулся за моей чашкой, сделал глоток чаю.
– Остыл, – сказал ровным тоном, посмотрел в чашку, поставил ее на стол, поднял взгляд на меня, полный застарелой и тщательно контролируемой боли, и усталым, каким-то смиренным голосом произнес: – Я хотел бы жить с тобой, жениться на тебе, растить твоего ребенка, спать с тобой каждый возможный день и ночь. Но для нас это невозможно, и ты это знаешь.
А я выдохнула.
И в следующее мгновение кинулась к нему, сильно обняла за шею и поцеловала со всей силой своей благодарности и любви, ну и немного сразу же встрепенувшейся страсти. Он ответил на поцелуй, и обнял меня, и устроил поудобней в своих руках!
И мы целовались – горько-сладостно от предстоящего расставания: он – прощаясь насовсем и благодаря, с небольшой каплей надежды, а я – прощаясь ненадолго и с уверенной надеждой! Горько-сладостно, до головокружения.
Я оторвалась от его губ, отстранилась немного, чтобы видеть его глаза.
– Спасибо, – шепотом поблагодарила я. – За все спасибо.
– Ты узнала то, что хотела, и теперь мы прощаемся? – горько усмехнулся он.
– Прощаемся, – продолжая смотреть в его глаза, шепотом ответила я. – Ненадолго, мне же надо вернуться через три дня, ты помнишь?
– Я помню, – еще раз улыбнулся грустно он, наклонился, нежно поцеловал меня в губы, отстранился и умученным голосом распорядился, снимая меня со своих колен: – Иди спать, Павла. Тебе надо отдохнуть, завтра трудный день.
Я поднялась, встала перед ним, наклонилась и ответно коротко и нежно поцеловала его в губы.
– Я не прощаюсь насовсем, – прошептала я и ушла не оборачиваясь.
Мы могли бы провести остаток этой ночи вдвоем, в той свободной каюте, от которой у него имелся ключ, и заниматься любовью до утра, прощаясь таким образом.
И оба это понимали. Могли бы, странно, но мне кажется, что мы оба чувствовали, что в этом нашем прощании переплелись такие эмоции и тонкие переживания, что сердце замирало и тихо плакало, и любой переход на разговор уставшими телами только обесценил бы их, сделав обычными и обыденными.
Краснину больнее.
Я понимаю. Но рассказать сейчас ему о сыне я не могу – не то место, не то время, и здесь, на судне, я не смогу предъявить ему убедительные доказательства. А оставлять мужчину в мучительных сомнениях на несколько дней и по поводу моей вменяемости вообще и моих чувств к нему, и по поводу своего отцовства не то что негуманно, а просто издевательство откровенное!
И как ни подмывало меня вот прямо сейчас все рассказать, я промолчала.
Не место. Не время!
Все! Порт Архангельск. Китов обещанных мы так и не встретили.
Шумно собирались, делали фотографии всего коллектива и телесъемку напоследок, смеялись, все в приподнятом настроении. Вышли на берег – покачивало!
В аэропорту все так же шумно и громко прощались-целовались, обменивались адресами электронными и скайпами, номерами телефонов.
Мы с ребятами-телевизионщиками улетали в Москву, наш рейс отправлялся раньше специального на Питер. И у меня и у них была ценная, хрупкая аппаратура, и пока мы оформляли этот багаж и документы на него, уже объявили посадку. Вся экспедиционная группа кинулась прощаться, обниматься-целоваться с нами, и я все никак не могла выбраться из этих объятий и найти Краснина, и все крутила головой и вытягивала шею, пытаясь увидеть его в этой толпе.
– А со мной обняться? – услышала я за спиной его голос.
– Обязательно! – развернулась я к нему.
Он шагнул вперед, ко мне, обнял и приподнял над полом.
– О-о-о! – дружно поддержал начальника восторженным восклицанием народ.
– Увидимся в понедельник, – прошептала я ему на ухо.
– Да, – грустно улыбнулся он и прилюдно чмокнул меня в щеку.
– О-о-о! – вторично поддержал народ начальника.
От такси, на котором приехала, я просто бежала уже домой, и нажимала звонок, не отпуская кнопки, и ворвалась в квартиру, и схватила Архипку в охапку вместе с его зайцем в одной ручонке и кусочком надкусанного яблочка в другой, и расцеловывала, и смеялась от радости. И плакала.
– Мама, не пачь! – утешал меня сынок, отчего, разумеется, я расплакалась и того пуще.
Весь оставшийся день я так и протаскала его на руках, не могла отпустить и все целовала, и гладила, и слушала его серьезные рассказы про то, как он тут жил без меня, и про любимую Нюшу, которая крутилась тут же возле нас и тоже что-то рассказывала.
Словом, мой приезд домой прошел шумно, суетливо и несколько бестолково. А вот девушки-то мои подготовились – стол накрыли, всяких вкусностей запасли, ждали. Даже мама пришла со своей половины и посидела с нами за праздничным столом. А я все рассказывала, не могла остановиться и отвечала на вопросы, прижимая к себе Архипчика.