— Эста попросила этого не делать.
— И ты послушал?
— Честно говоря, я поверил в то, что она рассказала.
— Я бы мог ударить тебя за это.
— Это твое право, но поверь, мне есть за что сломать челюсть и тебе.
— Есть, наверное…
Урджин знал, что брат прав, и не стал с ним ругаться только потому, что чувствовал присутствие Эсты где-то рядом. Холодное, зябкое, но присутствие.
Урджин прилетел в дом Ромери на Ксилус без приглашения, и даже приземлился, не дождавшись на то разрешения. Он надеялся, что координаты, про которые Камилли упоминал перед тем, как они расстались, верны, и он найдет на этой планете не только свою жену, но еще и кузена с Назефри.
Как только Урджин ступил на перрон, первой к нему подлетела именно сестра Эсты. Она не ругала его, не кляла на чем свет стоит, она крепко обняла его и сказала: "Я очень тебя ждала…"
Ромери долго смотрел на мужа одной из своих любимиц. Он видел его впервые, но мог поклясться, что в молодом человеке скрыт очень большой талант. Учитель без труда определил по состоянию его поля, что Урджин устал, измотан и сильно нервничает. Его энергия выплескивалась наружу из окружающей оболочки, будто искала что-то или кого-то. Словно щупальца, она зондировала пространство вокруг и быстро возвращалась к своему источнику.
— Здравствуйте, меня зовут Урджин, — доннариец подошел к учителю и протянул ему руку.
— Ромери, но можете называть меня "учитель".
— Учитель, — повторил Урджин и склонил свою голову в знак уважения.
Он не ожидал, что этот человек будет выглядеть именно так. Ромери был высоким, подтянутым, темнокожим мужчиной на вид лет тридцати пяти. Его голова была гладко выбрита, а темные, почти черные глаза, пронизывали своим взглядом насквозь. Он был одет в тунику светло-желтого цвета, расшитую красными шелковыми нитками и достающую ему до пят. И он был настроен доброжелательно, это Урджин почувствовал, как нечто само собой разумеющееся.
— Познакомьтесь, пожалуйста. Это моя мать, Нигия, и моя сестра Сафелия.
— Очень приятно, — Ромери подошел к каждой из женщин и поклонился. Затем обернулся к Урджину и сказал:
— Она в своей комнате, сынок. Я покажу, где это, а Назефри тем временем поможет молодым дамам расположиться и приготовит что-нибудь поесть.
— Назефри? Приготовит?
— Я тоже был удивлен, — прокомментировал ситуацию Камилли.
— Пойдем, пойдем, мой мальчик. Не хочу тратить твое драгоценное время.
Урджин не обратил никакого внимания на его "отцовский" тон и слова "мальчик" и "сынок". Он, по какой-то причине, изначально стал воспринимать этого человека, как почтенного господина, учителя или наставника. Урджин был наслышан о нем от Эсты, но никак не ожидал, что в его кампании он будет чувствовать себя именно учеником.
Ромери повел Урджина вглубь, по коридорам.
— Я пытался ее расшевелить, заставить работать, выкладываться на тренировках, но она словно утратила себя. Совершенно не думает о том, что делает. Я даже запретил ей приближаться к пульсарам. И знаешь, что? Я ни разу не видел ее слез. Душа-то у нее плачет, а вот слез нет. Я бы не повел тебя к ней, если бы не был уверен в том, что ты останешься.
— А сейчас Вы в этом уверены?
— Она рассказала о заседании и о том, как ты спас ее Родину. Она все никак не могла поверить, что ты все-таки сделал это. Честно. Я знал, что если ты прилетишь за ней, все будет хорошо. Я рад, что ты здесь.
— А Назефри? Почему она так доброжелательно настроена?
— Она сразу сказала Эсте, что все это — игры Фуиджи. Она ни на секунду не поверила в то, что ты мог бросить ее сестру.
— А Камилли?
— Он по большей части не вмешивался. Сказал только, что если ты сам не прилетишь сюда, он притащит тебя за шиворот и выбьет из тебя все мозги.
— Это в духе Камилли… Она ненавидит меня?
Ромери искренне улыбнулся его вопросу.
— Это тебе выяснять, не мне.
— А где Зафир?
— Зафир? Его здесь не было. А ты его видел?
— Да, на Олмании он был рядом с ней.
— Интересно… Эста и словом не обмолвилась о том, что видела кузена.
— Он влюблен в нее.
— Кто? Зафир? Нет-нет, ты что-то путаешь. Он не может быть влюблен в Эсту.
— Это почему же?
— Потому, что он любит другую женщину.
— Вы ее знаете?
— Да, знаю.
— Но вел он себя, тем не менее, странно. Мы чуть было не подрались.
— Он защищал Эсту. Он ее брат — это его долг. Он просто не понял того, что вижу я.
— И что же Вы видите?
— Даже, если бы ты очень захотел жить без нее, все равно бы не смог. Это большее, чем ты сам. И ни ты, ни она не можете этим управлять.
— Вы знаете что-то, чего не знаю я?
— Я чувствую это. Большего сказать не могу.
Учитель остановился возле небольшой двери и достал электронный ключ.
— Я никогда не говорил ей, что у меня он есть. Теперь, я думаю, его можно отдать тебе.
— Спасибо.
— Иди сынок.
Ромери развернулся и пошел прочь.
Дверь перед Урджином распахнулась. Полумрак, маленькая комнатка, небольшая разостланная кровать и она, стоящая перед зашторенным окном спиной к нему.
Урджин остановился в дверях.
— Могу я войти?
— Ты ведь уже воспользовался ключом, почему же сейчас спрашиваешь?
— Посмотри на меня.
Она не ответила и не повернулась. Дверь за Урджином закрылась, и они оба погрузились в полумрак.
— Когда ты обо всем узнала? Или ты изначально была в курсе?
— Нет, не была.
— Когда же?
— Это пришло ко мне в тот же день, когда я почувствовала, наконец, потоки энергий. Я не призналась тебе, что не просто их ощутила, я их увидела. И потом я их видела, но только в те моменты, когда мне было особенно хорошо рядом с тобой. Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Когда мы занимались любовью?
— Да. И эти потоки были голубым и зеленым. Они сливались в пространстве, окрашивая все в красивый бирюзовый цвет, пронизывая нас с тобой. Зеленый — это мой поток. У всех навернийцев потоки зеленые. Тогда же я все и поняла.
— Почему мне не сказала?
— Ты бы отвернулся от меня.
— Ты не могла этого знать наверняка.
— Неужели? И тебе было бы все равно, что твоя жена не наследница, а полукровка? Что какая-то безродная стала причиной всех твоих несчастий? Расстроила твой брак с Клермонт? Поставила тебя в зависимость от обязательств?
— Возможно, я бы вспылил. Но не больше. Я бы не выгнал тебя, не отрекся, и тем более, не бросил бы. Неужели ты этого тогда не поняла?
— Тогда мы едва ли знали друг друга. Ты лучше, чем я, должен знать, что хороший секс не способен спасти отношения, построенные на лжи.
— Но это было нечто большее, чем хороший секс. Не так ли?
— В любом случае, тогда я все для себя решила: если бы Науб подтвердил мои предположения, мы бы с тобой никогда больше не увиделись. Я дала себе слово, но все же нарушила его. Науб рассказал, как меня усыновили, что я родилась со Стефаном в один день, и как Совет Всевидящих остановил войну между Навернией и Олманией за одно простое обещание: я должна была вырасти наследницей. Небольшая плата за жизни миллионов. Мои родители приняли счет и оплатили его. Так я стала той, кто я есть. Дядя и Назефри, которой я все рассказала, убедили меня подождать. Они говорили о том, что это все — игры Совета, и у каждого поступка есть свои причины, а в моем случае — причины должны быть очень вескими. Я хотела во всем разобраться. Узнать, зачем нужно было женить доннарийского Наследника на безродной полукровке.
— Не в этом была основная причина.
— А в чем, по-твоему?
— Ты влюбилась в меня. Ты хотела, чтобы я остался с тобой не по принуждению, а по собственному желанию. Ты хотела, чтобы я принял тебя такой, какая ты есть. Науб наверняка тебе сказал, что если я полюблю тебя, происхождение твое будет волновать меня меньше всего на Свете. Потому ты вернулась и ничего не сказала. Я чувствовал, что с тобой что-то происходит, но ты замкнулась в себе и не впустила меня. Ты и не беременела поэтому. Боялась, что этим только сделаешь хуже, углубишься еще больше в обман. И поэтому ты рисковала жизнью ради тех полукровок. Ты всегда все делала для этих детей, но потом чувство вины совсем ослепило тебя. Ведь ты была одной из них.
— Ты прав. Я продолжала тянуть время, и, в конце концов, поняла, что погрязла в этом, как в трясине. Когда ты улетел вместе с Камилли, я приняла решение, наконец, оставить тебя в покое. Я собиралась покинуть Доннару на следующий же день, подписав все бракоразводные документы.
— Но почему? Почему, я не понимаю?
— Все просто — ты не любил меня. Тянуть дальше было незачем.
— Если я не сказал тебе об этом, это еще не значит, что не испытывал этого! — сорвался на крик Урджин.
— Но ты не сказал мне!
— А ты не чувствовала? Не понимала? Не видела?
— Ты разбил мне сердце! — прокричала она. — Ты ее любил, боготворил, а я? Ты никогда не смотрел на меня, как на нечто самое важное в твоей жизни. Ты не расцветал на глазах окружающих, когда я заходила в комнату.
— Ты тоже не расцветала! — начал кричать он в ответ. — Ты никогда не говорила мне о любви! Вообще о каких-либо чувствах ко мне. Ты сама призналась, что ненавидела меня, что хотела только одного — отомстить. И после этого я должен был преподнести тебе себя как дар?
— Я не знаю, Урджин. Теперь все это не важно. Если ты не поверил отцу и прилетел сюда, чтобы убедиться в правдивости его слов о моем происхождении, то я уже развеяла все твои сомнения. Больше мы не связаны ничем. Ты, наконец-то, свободен.
— Почему ты убежала от меня на Олмании?
— Зафир сказал, что тебя переполняет гнев. Он ведь обладает даром лицезрения: видит потоки чужой энергии. И тогда, в зале, я смотрела на тебя и понимала, что ты ненавидишь меня. Я чувствовала твой холод, и только от одного этого мне становилось невыносимо больно. Ты бы разорвал меня, повстречайся я на твоем пути. Уничтожил бы.
— И ты сбежала.
— А что мне оставалось?
— Почему возле тебя стоял Зафир? Что он вообще там делал?
— Он гостил на Олмании, когда я прилетела. Я рассказала и ему, и дяде со Стефаном, что произошло. Дядя запретил мне идти на Совет. Однако, я как всегда поступила по-своему. Зафир лишь поддержал меня в трудную минуту.
— Тебя с ним связывали какие-нибудь отношения?
— С кем? С Зафиром? Ты в своем уме? Он мой брат!
— Я видел запись твоего допроса.
Эсту передернуло.
— Отец показал тебе и это? — ее голос оборвался.
— Нет, мне это показала мать. Она наблюдала за вами из соседней комнаты и записала все на камеру.
— Что ж. Не думай, что твой отец или Клермонт сломали меня. Я все решила еще до допроса.
— То есть, сломал тебя я?
— Надломил, Урджин. Сломаюсь я, когда умру.
— И что теперь?
— Ничего, — Эста неопределенно пожала плечами. — Я свободна, ты тоже.
— Ошибаешься. Ты все еще замужем.
Эста резко обернулась в этот момент, не поверив своим ушам.
— Боже мой, — прошептал Урджин.
Ее лицо было похоже на восковую маску с застывшими губами. Ее глаза, красные и отечные, все еще слезились. Все черты лица заострились, будто она похудела на много килограммов. И Урджин вдруг понял, что на самом деле ему все равно, обманывала она его или нет, какие цели преследовала и чего добилась. Он прилетел сюда, отказавшись от своего прошлого только по одной причине: он хотел быть рядом с этой женщиной.
— Ты же подписал документы!
— Нет. Их подписала ты, а не я.
— Но…
— Они обманули тебя. Ты даже не прочла, что подписываешь. Все это время я думал, что ты ненавидишь меня. Что использовала, что спала со мной, только ради того, чтобы выполнить долг перед своей планетой. Я верил в то, что ты никогда не любила меня и насмехалась надо мной, каждый раз ложась в постель подле меня. Я думал, что ты любишь Зафира и ненавидел тебя за это. Ты выжгла все, что было у меня внутри! Раздавила, растоптала и выбросила за ненадобностью! Черт бы тебя побрал, Эста!!!
Она снова отвернулась от него. Плечи ее поникли, и она стала похожа на тень, едва различимую в сумраке комнаты.
— Я уже в аду, чего ты еще от меня хочешь?
— Я хочу, чтобы ты сказала, что любишь меня. Только меня и никого больше.
— Я любила тебя, Урджин, тебя и никого больше, — едва слышно повторила она.
— Я бросил все, Эста. Я отрекся и прилетел сюда. Когда, наконец, ты увидишь то, что для всех остальных стало давно очевидным?
Он медленно подошел к ней и обнял за плечи, зарывшись лицом в ее темные волосы и с жадностью глотая такой родной аромат ее тела. Эста закрыла глаза.
— Знаешь, я всегда любил наблюдать за тобой по утрам, когда просыпался. Нет ничего лучше, чем видеть твое заспанное личико, когда открываешь глаза. Еще мне очень нравилось, когда ты сердилась. Твой носик морщился, а подбородок взлетал вверх, словно его кто-то специально тянул туда. Но больше всего я любил смотреть на тебя, когда мы занимались любовью. Мы всегда с тобой занимались любовью, с самого первого раза. Выражения твоего лица, когда ты испытывала наслаждение, мне трудно сейчас описать. Но я знаю одно: я хочу быть единственным мужчиной, с которым ты можешь это испытать. Я никогда не ходил к Клермонт. Я никогда не спал со служанками. Я бы ни на что на свете не променял твою девственность. Я твой первый мужчина, и, не желаю, чтобы кто-то еще заменил меня в твоей жизни. Я люблю тебя, Эста. Больше, чем саму жизнь, наверное, потому что без тебя моя жизнь тоже похожа на ад.
Эста встретилась взглядом с глазами цвета пасмурного осеннего неба. Столько дней она ждала этого признания, надеялась, и только тогда, когда потеряла все, он сам пришел за ней.
— Я полукровка, Урджин. Я женщина, на которой тебя обязали жениться. Я та, которую ты не захотел семь лет назад. Та, которой ты не делал предложения и не становился на одно колено, чтобы подарить кольцо. Женщина, которая ненавидела тебя все эти годы и ждала, когда сможет отомстить. Я та, что обманула тебя и втянула в дела, к которым ты не должен был иметь никакого отношения. Та, из-за которой ты несколько раз чуть не лишился жизни. Та, которую ты не раз спас и которую выхаживал своими руками. Та, которую ты защитил на Совете, хотя мог промолчать. Это я, Урджин. Эта женщина я. И я люблю тебя. Боже мой, как же сильно я тебя люблю!
Слезы покатились из глаз Эсты, словно ручейки. Но это не было выражением боли. Она плакала, потому что в первый раз в жизни получила именно то, чего больше всего хотела. Его.
Он повернул ее к себе лицом и заскользил губами по соленой и влажной коже. По виску, на котором билась жилка, по щеке, на которой застыли слезы, по коже за ушком, спрятанной под ее волосами.
— Я люблю тебя, — прошептал он, и теплые губы прикоснулись к губам.
Одно маленькое движение по иссушенной поверхности ее рта, и она раскрылась перед ним, словно цветок. Язык проник внутрь и коснулся ее языка, сплетаясь с ним в танце, который они давно выучили наизусть.
Его ладони прокрались под полы ее темного плаща и тут же забрались под майку, которая была на ней надета. Теплые пальцы пробежались по спине и, обогнув живот, поднялись к груди. Он сжал оба холмика в своих руках и поманил пальцами напрягшиеся вершинки.
Молния дорожного костюма, в котором он был, поддалась натиску ее рук, обнажая развитые мышцы его груди и живота. Он помог ей освободить его руки от этой оболочки, и рванул застежку ее плаща, отбросив "национальный" наряд в сторону. Вслед за ним полетела и ее майка. Шорты пока не мешали ему, но и от них он намеревался избавиться в ближайшее время.
Она сильно полудела. Ее ребра вздымались под тонкой кожей при каждом вдохе. Он пробежался по ним пальцами и накрыл ее грудь. Затем подхватил ее на руки и буквально бросил на кровать. Он стянул с себя остатки одежды и сел у ее ног на колени.
Когда она перестала его стесняться? Странно, он и сам не уловил этот момент. Он поднял одну из ее ног и заскользил языком по поверхности, останавливаясь, только для того, чтобы поцеловать нежную кожу. Он поднялся по ее бедру вверх и наткнулся на ее шорты.
Проскочив эту преграду, он прикоснулся губами к ее животу. Медленно повел свой язык вверх, к ее груди, и обвел кружок вокруг соска.