Гидроузел тоже готовился к эвакуации в Осиновец. Настя спешно укладывала документы в ящики и коробки, когда в отдел кадров заскочил Ароян.
— Настенька, поторопитесь, корабли скоро снимутся с якоря! Давайте, я вам помогу, — он схватил тяжелую стопку папок, — говорите, куда класть.
— Сюда, сюда, пожалуйста, — засуетилась Настя, пытаясь под излишней активностью скрыть охватившие ее радость и волнение.
— Настенька, я приглашаю вас к себе на корабль, — продолжал он, таская стопки взад и вперед. — Мы доставим вас в целости и сохранности. Алеша пойдет за нами, так что вы будете под двойной защитой. Соглашайтесь, Настенька, соглашайтесь.
У Насти от завораживающего присутствия этого мужчины совершенно спутались мысли. С первой встречи он жил в ее сердце. Он властно вторгся в ее мысли, завладел душой и не хотел отпускать. Она едва ли могла разобраться в своих чувствах, но ее неодолимо тянуло к жгучему лейтенанту. Она пугалась и стыдилась своих желаний, словно, мечтая о нем, позволяла себе что-то запретное.
Настя беспомощно кружилась по комнате, не в силах сосредоточиться и вспомнить, что и куда надо класть, роняла какие-то невесомые слова, наконец столкнулась с ним лицом к лицу и замерла, упершись взглядом в блестящую пуговицу на его кителе.
— Я… я не знаю, — пролепетала она и осмелилась поднять взгляд повыше. — А как же Полина? Мы возьмем ее с собой?
— Возьмем, — сказал он, не спуская с нее глаз — еще немного, и она растворилась бы в их бархатной мгле, как в теплой южной ночи, забыла бы войну, трудности, страх, недоедание и холод, — с ним так легко было все забыть.
— Тогда бежим? — спросил он, не трогаясь с места.
— Ах, что же это мы? — встрепенулась Настя. — Скорей, скорей, надо погрузить все на корабль.
Подоспели матросы, расторопные ребята, энергично взялись за работу и вмиг перетаскали все канцелярское имущество на судно.
— Какая отличная у вас команда, — похвалила Настя. — Заметно, что они вас любят.
— Надеюсь, — улыбнулся Ароян. — Я их люблю, и они меня любят. Командиру без взаимности никак нельзя, — многозначительно добавил он.
— Вы командуете «Сатурном»? — с замиранием сердца уклонилась от намека Настя.
— Всего два месяца. На Черном море и в советско-финляндскую я командовал кораблем, поэтому невероятно рад, что мне доверили единственное гидрографическое судно на Ладоге.
Первый караван судов ушел еще с вечера. Все они уходили загруженными мукой и продовольствием. Буксиры, как всегда, тянули тяжелые баржи. «Сатурн» и остальные корабли отправлялись на рассвете. Это было опасно, но промедление было еще опаснее. Впереди шли тральщики, выполняя работу ледоколов, так как фарватер начал замерзать. Еще день-два и корабли оказались бы в ледовом плену. К счастью, небо затянуло низкими облаками, что могло помешать налетам вражеской авиации.
Настя с Вазгеном стояли на палубе, держась за поручни; под килем мелодично звенели колотые льдинки, над озером с криками носились чайки, а дальше, в небе, медленно влеклась на восток облачная гряда. Мгновенный луч солнца, пробившись сквозь редкий разрыв облаков, вдруг вспыхивал на воде и в смолистых ресницах Вазгена.
— Вы не замерзнете, Настенька? Может быть, вам лучше спуститься в кубрик? — озаботился он, с жалостью отметив про себя ее потертый матросский бушлат поверх тонкой кофточки и вязаный шерстяной платок.
Сам он был одет в отличное зимнее обмундирование: дубленый светлый полушубок, перехваченный в талии широким ремнем, меховую шапку-ушанку и рукавицы.
— Нет, нет, здесь так хорошо! — воскликнула она. — Я никогда еще не плавала на настоящем корабле. Это Алексей идет за нами? — спросила она, указывая на «морской охотник», следующий за ними в кильватере.
— Он самый. Жаль, что нам редко выпадает плавать вместе. У него свои задачи, у меня свои.
— Вы выросли в Армении, ведь там нет моря. Как вы стали моряком?
— Необычно для армянина, не правда ли? Да вот так. Увидел однажды море и заболел им. Не смог забыть. Помните, у Пушкина:
Лучше сказать нельзя.
— Вы так хорошо образованы? — с восхищением спросила Настя.
— Не стану кривить душой, — не до такой степени, чтобы по памяти читать стихи Пушкина. Но это стихотворение меня поразило, и я выучил его наизусть. Он словно мои собственные мысли и чувства сумел облечь в слова. Вот послушайте:
И я был томим заветным умыслом. Моя многочисленная родня избрала для меня стезю архитектора. Я прилично рисовал, и даже посещал художественную студию. О профессии моряка они ничего не желали слышать. Тогда я попросту сбежал. Сел в поезд, приехал в Ленинград и поступил в военно-морское училище.
Она смотрела на него с откровенным восторгом.
Вот ведь простая душа, думал он, совершенно безыскусна. С такой девушкой не завяжешь интрижки, это все равно, что обидеть ребенка. И до чего хороша! Какая удивительная женственность и мягкость, притом, что она сама этого не сознает. Эге, старый ловелас, да ты, кажется, влюбился. Только этого не хватало на войне, когда не знаешь, будешь ты завтра жив или нет.
Когда головной тральщик был примерно в шестидесяти кабельтовых от западного берега, на кораблях сыграли боевую тревогу. Это полетел в эфир условный сигнал-оповещение с дозорного катера об опасности с воздуха. На палубе «Сатурна» и на других судах сразу все пришло в движение. Зенитные установки развернулись в сторону приближающихся самолетов, личный состав занял места на боевых постах. Настя, по требованию Вазгена, укрылась в кубрике, где находилась Полина и еще несколько девушек.
Из-за облаков вынырнули пикирующие бомбардировщики. Они шли тремя девятками прямо на флотилию. Девушкам в кубрике показалось, что начался настоящий ад. С корабля ударила счетверенная установка из пулеметов «максим», одновременно захлопали зенитки с других кораблей. «Пошли бомбы!», — кричал сигнальщик при виде отделившихся от самолета черных точек. Корабли маневрировали, уклоняясь от бомбовых ударов. Среди стрельбы, невыносимого воя и визга падающих бомб различим был сильный голос командира: «Полный вперед» или «полный назад», «лево на борт» или «право на борт». Бомбы взрывались за кормой и у бортов, осколки свинцовым дождем стучали по мостикам, трубам и надстройкам. Идущему впереди сторожевому кораблю «Пурга» удалось сбить «юнкерс», когда он на выходе из пике потерял высоту и попал под огонь его зенитных пушек.
Прицельный огонь кораблей заставлял самолеты сворачивать с боевого курса и сбрасывать бомбы мимо цели. «Морские охотники» поставили дымовые завесы. «Юнкерсы» отбомбились и ушли, не нанеся по меркам войны серьезного урона флотилии. На «Сатурне» были ранены матрос и рулевой, в двух местах пробило рубку. На других судах имелись убитые и раненые. Прямое попадание бомбы получил буксир в непосредственной близости от Сатурна. Он загорелся, накренился и стал тонуть. Оставшиеся в живых члены команды попрыгали с бортов в холодную воду. На одной из буксируемых барж возник пожар, который вскоре удалось потушить. Несколько кораблей получили пробоины, но смогли дотянуть до берега.
Сколько ни бились фашисты, бросившие на Ладогу 1-й воздушный флот Германии, никак не могли потопить эти неказистые озерные шаланды, переименованные в канонерские лодки после установки на них 100-миллиметровых универсальных пушек; плоскодонные речные буксиры «Ижорцы», переименованные в тральщики после оснащения их тральным оборудованием и одной-двумя 45-миллимитровыми пушками; тихоходные, предназначенные для каботажного плавания транспорты с таким же небогатым вооружением на борту; два сторожевых корабля, бронекатера, «морские охотники», еще десятка два малых кораблей разных типов — вот и вся флотилия.
Была она для немцев, как русский ванька-встанька, хоть вывернись наизнанку, а все всплывают эти старые калоши, все что-то за собою тащат, словно трудолюбивые муравьи, да еще жалят так, что сами немцы несут потери. Неуклюжие, с низкими маневренными качествами в руках опытных командиров, выработавших совместную тактику ведения боя, они превратились в тот камень преткновения, который противнику никак не удавалось своротить.
Девушки, сбившись в кучку и дрожа от страха, все еще сидели в кубрике, когда к ним заглянул старшина и объявил:
— Все, девчата, отбой. Мы их прогнали. Поджарили им хвосты. А вы боялись!
Настя кинулась на палубу разыскивать Арояна.
— Вы не ранены? — был ее первый вопрос.
— Я — нет, но двое моих ребят пострадало. Не уберег я их. Проклятье! Словно нож в сердце!
Настя подошла к лежащему матросу. Товарищи находились подле раненого, но боялись его тронуть. Он часто дышал, на животе у него сквозь одежду проступало и ширилось кровавое пятно.
Настя присела рядом.
— Сейчас, миленький, сейчас доктор придет. Все будет хорошо. Главное, что не в грудь, а это ерунда, поправишься в два счета, — говорила она и гладила его по мягким русым волосам.
Это был совсем молоденький парнишка, с легким пушком над верхней губой и тонкой, уже обветренной кожей. Он с детским доверием смотрел на Настю и даже пробовал улыбаться.
— Сейчас найду твою шапку, — сказала она и бросилась искать шапку на палубе, а он, запрокинув голову, с беспокойством следил за ней глазами.
— Вот она, вот так, милый, теперь не замерзнешь. Да где же врач?! — сердито закричала она.
Военфельдшер оказывал помощь другому раненому.
Матросика перевязали, перенесли в кубрик и положили на койку.
В это время начали поднимать из воды на корабль раненых и убитых с тонущего рядом буксира. Настя никогда раньше не видела так близко смерть, столько крови, рваную изуродованную плоть. Дурнота тяжело заворочалась в груди, но Настя подавила ее злостью на саму себя: не время отдаваться собственным ощущениям, еще и на подругу прикрикнула — та стояла, зажав рот ладонью, глядя на зияющие раны расширенными глазами. Все девушки взялись помогать фельдшеру, он уже не справлялся один. Настя больше не смотрела в глаза стонущим, задыхающимся от боли молодым мужчинам, нельзя было отвлекаться, а лишь делать то, что приказывал врач.
Потом, всю оставшуюся дорогу она просидела рядом с тем юным матросиком из экипажа Вазгена, старалась его развлечь и бодро рассказывала разные истории, а он держал ее за руку, не желая выпускать, и все смотрел на Настю, улыбался изредка, болезненно морщась, пока не потерял сознание.
Глава 8
Год 2008
Евгений, по всем признакам, намерен за мной приударить. С одной стороны, мне это только на руку, с другой — придется нового поклонника хотя бы минимально поощрять, иначе мне ничего не выведать по интересующему вопросу. Он приглашает меня на концерт рок-группы — весьма неудачный выбор: продолжительное общение с Даниилом надолго охладило меня к этому направлению в музыке, поэтому идти на концерт я отказываюсь с излишней резкостью.
Чтобы сгладить свою невежливость, предлагаю другой вариант: съездить в Петергоф, пока тучи где-то замешкались и позволяют питерцам и гостям Северной столицы самонадеянно наслаждаться теплом и солнцем. Не сомневаюсь, что скоро рассерженное войско заполонит горизонт, клубясь, громоздясь друг на друга, раздуваясь отяжелевшими боками; сейчас же в Финском заливе сверкают белизной многопалубные морские лайнеры, вода отдыхает, прогревается и впитывает в себя небесную синь.
Евгений соглашается без возражений. Надо отметить, что в нем чувствуется какая-то неуловимая застенчивость, довольно странная в таком детине, остается предположить, что нерешительность его распространяется только на женщин. Что ж, не так уж плохо, нахалов я совершенно не перевариваю. И еще он откровенно скрытен — когда тема разговора ему не по нраву, начинает хмуриться, смотреть в землю, может просто невежливо промолчать.
Я выбираю морское путешествие, меня хлебом не корми, дай поплавать на какой-нибудь посудине по морю-океану. Мы стоим на палубе катера «Ракета», на мне расклешенное летящее платьице с девчачьими узорами. Евгений оделся во все светлое: свободную футболку и легкие полотняные брюки. Волосы от ветра встают торчком — мои короткие темные и его льняные. Я торопливо фотографирую залив, чаек и большие корабли, скользящие с неспешным достоинством по морской глади.
— Обожаю море, — признаюсь я, — в любом его проявлении — теплое, холодное, синее, ласковое, серое, неприветливое, полный штиль и безумный шторм … Наверное, это передается генетически, ведь у меня дедушка был моряк.
— Правда? У меня тоже, — вяло отзывается Евгений.
— Неужели? Значит, у нас есть что-то общее! — преувеличенно радуюсь я. — А где он служил? Расскажи о нем, я так люблю слушать морские рассказы! Мой дед воевал, а твой?
— Воевал вроде. Я о нем ничего не знаю, — уклончиво отвечает мой спутник. — В живых его не застал, и папа ничего рассказать не успел — он рано погиб в автокатастрофе, мне еще и десяти не было… Да что ты в древность ударилась? — вдруг раздражается он. — Вспомни еще Полтавскую битву. Война шестьдесят три года как кончилась, сколько можно стенать о прошлом или каждый год помпезно праздновать победу?
— Ничего себе! — От возмущения у меня перехватывает дыхание. — А если бы Питер сейчас был немецким? И звали бы тебя не Евгений, а, положим, Гюнтер, или Курт. Нет, тебе больше подойдет Клаус. Это в том случае, если бы ты вообще родился. Скорее всего, на завоеванных территориях фашисты провели бы зачистку. Вычистили бы неугодное население вместе с национальными памятниками и наплодили жизнерадостных Адольфиков с розовыми щечками. — Я завожусь вопреки выработанной линии поведения и зло надвигаюсь на собеседника: — Слушай ты, горе-охотник, забыл, как исчезали с лица земли целые империи?! Какие клочки территории оставались от огромных государств? Давай посмотрим исторические карты — третьего, четвертого, пятого веков. Например, какой была Римская империя, и что от нее осталось. Да если бы не наши деды, вся Европа сейчас была бы другой! А тебе, оказывается, глубоко по барабану, где и как воевал твой дед!..
— Эй, красавица, вон как тебя понесло… Горе-охотником меня обозвала. А вчера мое хобби вызвало в тебе живейший интерес. — Евгений натянуто улыбается: никак не ожидал такого натиска. Сомневается, обижаться ему или нет.
— Ай молодец! В огороде — бузина, а в Киеве — дядька. Уводишь в сторону? Ловкач выискался! — Чувствую, что надо остановиться, но уже разогналась сверх меры. — Что до твоих животных охотничьих инстинктов, то вы, питекантропы, опустошите наши леса, как в той же Германии. Сначала перебьете всех медведей, а потом будете толпами бегать смотреть на медвежонка Кнута, умиляться и называть его именем своих сыновей. Топтыжка Евгеньевич! Звучит?
Парень краснеет, злится, только что зубами не скрипит, видно, я святое задела. Для каждого мужчины родное увлечение, что флаг на Эльбрусе, предмет самоуважения и хвастливого трепа с подтверждением своей крутизны снимками: пяток дохлых уток в протянутой руке, грудь колесом и нога на туше зверя, застреленного из ружья с оптическим прицелом. Некоторые состоятельные питекантропы для пущей остроты чувств отправляются в Африку стрелять за деньги жирафов, львов, или леопардов, опять-таки с помощью оптики, это все, на что смельчаков хватает, своя шкура, как-никак, дороже.
Пока Евгений обиженно сопит и сосредоточенно исследует горизонт, ракета подходит к пристани у входа в дворцово-парковый ансамбль Петергофа.
Мы покупаем билеты и идем по бетонному настилу вдоль морского берега, где посетители парка млеют под солнцем на морском песке и валунах, многие бродят по колено в воде на отмели. В парке по траве между деревьями скачут белки, Морской канал ведет нас прямиком к Большому каскаду, впереди переливаются летящие в высоту струи фонтанов и золоченые фигуры статуй среди водной феерии.