— Намек понят, — отозвалась она. — Но я не слишком жажду этой встречи.
— Разумеется. — Бренна погладила подругу по сцеплен: пальцам. — Ну подумай, что самое худшее может случиться?
Пайпер тщательно обдумывала этот вопрос, пока ехала на метро в Кембридж и шла девять кварталов пешком от станции «Гарвард-сквер» к дому родителей на Таубридж-стрит. К тому времени как Пайпер ступила на дорожку перед домом, где прошло ее детство, ответ созрел.
Самым страшным будет, если ничего не случится. Не исключено, что она явится в совершенно новом образе, с радикально измененной прической и стилем одежды, а родители ничего не заметят. Они вполне могут перейти к обычным темам — правильно ли она питается, как финансируются их исследования, возможно, даже спросят о ее работе и не заметят в дочери ни единой перемены.
Пайпер глубоко вздохнула и окинула дом настороженным взглядом. Трехэтажное здание 20-х годов имело мощный, построенный северянами каркас и было обшито внакрой чем-то серым с белой окантовкой и черными ставнями. Единственным украшением фасада был ряд торчащих стриженых кустов самшита под перилами крыльца. В ящиках для цветов не было герани. На двери не висело венков. Плетеные кресла-качалки с подушками не встречали гостей на крыльце.
Пайпер знала, что обстановка здесь не всегда была такой аскетичной. Когда бабушка Пьерпонт была жива, она заботилась о том, чтобы дом был уютным. Летом подоконники всегда утопали в цветах, а на крыльце стояла плетеная мебель с яркими подушками.
Пайпер уже давно не находила ответа на вопрос, как ее отцу удалось не унаследовать ни капли веселого жизнелюбия, которым отличалась его мать. Лишь недавно ей пришло в голову, что, возможно, она неправильно ставит вопрос. Не исключено, что отец начинал довольно весело, но после пары десятилетий жизни с матерью Пайпер эта радость просто иссякла.
— Чего порог оббиваешь? — Отец высунул голову из-за двери. — Ждешь, пока погода переменится?
Угловатая, похожая на пажа с сильной проседью, мать Пайпер выглянула из-под руки мужа. Она натянуто улыбнулась, застыла на миг, потом нахмурилась.
— Бог ты мой! — Мать поднесла ладонь ко рту и кинула взгляд по сторонам, словно боялась, что ее дочка напугает соседей. — Что ты с собой сделала? Это какая-то шутка?
Она лихорадочно замахала, чтобы Пайпер поскорее заходила в дом.
Девушка оглядела себя, просто чтобы освежить в памяти, что она решила надеть в этот воскресный июньский день. Простая светло-серая юбка по колено со встречной складкой сбоку. Бледно-розовая приталенная блузка с рукавом три четверти и воротником, две верхние пуговицы которого были расстегнуты. Широкий черный кожаный ремень. Изящные серебряные колечки в ушах. Простые черные босоножки, в вырезе которых были видны ее ухоженные, покрытые розовым лаком ногти. Розовый с серебром браслет. Мягкая сумка из серой кожи с большой серебряной пряжкой. Волосы были распущены. Изюминкой легкого макияжа была черная подводка глаз, которая, по словам Бренны, подчеркивала чувственную сторону Пайпер.
Она сделала все, что нужно. И вот какую реакцию получила.
Наверное, дело в подводке.
— Пайпер! Не стой там!
Девушка подняла взгляд на хмурое лицо матери и стала взбираться по ступенькам крыльца, утешаясь тем фактом, что родители, по крайней мере, заметили перемену.
Допрос начался, как только она зашла в прихожую.
— Что случилось с моей милой, нормальной Пайпер?
Мать пощупала манжету новой блузки и поджала губы.
— Решила сменить имидж.
— У тебя дамская сумочка? С каких пор ты носишь дамские сумочки?
Отец буравил взглядом модный аксессуар.
— Это просто сумка, папа.
Он рассмеялся и кивнул:
— Ну конечно. Будь по-твоему. Но скажи на милость, кого ты и твоя сумка из себя строите?
Пайпер остановилась. Кожа на голове запекла. Грудь сдавило.
— Себя, — ответила она.
В конечном итоге родители провели ее в столовую, где мать накрыла воскресный обед по версии Чейз-Пьерпонт. Меню состояло из пассерованной в имбирном соусе капусты, огуречного салата с мятой и сырого тофу[19]. Мать отмерила по полчашки каждого блюда и разложила порции по тарелкам. Потом огласила энергетическую ценность пиршества.
— Всего пять граммов жира на порцию, — сказала она, раскладывая на коленях льняную салфетку. — Менее ста тридцати килокалорий и десять граммов белков. Плюс высокое содержание клетчатки, фолиевой кислоты, витамина С, марганца и кальция. — Мать широко улыбнулась. — Приятного аппетита!
Принявшись ковырять тофу, Пайпер сказала себе, что, если переживет этот семейный обед, на обратном пути зайдет в «Ол стар» за бутербродом из говядины с расплавленным швейцарским сыром и кольцами лука и на ходу проглотит всю эту жирную, нездоровую вкуснятину.
Разговор вошел в привычную колею, и вскоре Пайпер уже слушала свежие новости о грантах, которые предлагают лаборатории, сводку о том, кто из друзей родителей рано умер из-за нездорового образа жизни, и подробности тренировочного режима отца, который он разработал для осеннего сезона соревнований старшего отделения.
— Я на восемь процентов уменьшил содержание жира в организме, — поведал он Пайпер.
— Вот это да, — выдавила из себя та.
— Сегодня утром я весил шестьдесят девять целых семь десятых килограмма, мой ИМТ[20] колеблется в районе двадцати одного целого и шести десятых, что наблюдается всего у десяти процентов населения.
Пайпер молча кивнула, сосредоточенно пережевывая ложку тягучих опилок.
Отец прочистил горло.
— Мать говорит, что ты опять ешь молочное. Должен сказать, что ты в самом деле выглядишь несколько полноватой. Ты захватила свой дневник по питанию?
Подняв голову, Пайпер успела заметить, как во взгляде отца мелькнуло презрение. Он быстро спрятал его под натянутой улыбкой.
— Это правда? Ты вернулась к молочному?
Пайпер отложила вилку. Ее мутило, хотя она не знала, от волнения это или от еды.
— Вы не спрашиваете меня о работе, — тихо проговорила девушка. Внизу, под прикрытием скатерти, она начала неистово крутить в руках полотняную салфетку. — Но я все равно расскажу. На работе у меня все хорошо. Экспозиция по теме Офелии Харрингтон меня все больше увлекает, и я даже подумываю о том, чтобы почти эксклюзивно посвятить выставку ее личной жизни.
— Это замечательно, — сказала мать. — Что-нибудь слышно о возможных сокращениях в музее?
— Нет.
— Твоя должность по-прежнему в зоне риска? — спросил отец, вытирая уголки рта салфеткой. — И ты действительно думаешь, что сейчас подходящее время для того, чтобы чем-то «увлекаться»! Не лучше ли запрячься как следует в работу и держаться тише воды ниже травы?
Пайпер казалось, что ее голова вот-вот лопнет. Что с вами не так, люди? Боже мой! Неудивительно, что я такая забитая.
Мать поджала губы.
— Мне недавно попались на глаза данные, что в США почти три четверти музеев испытывают умеренные и серьезные бюджетные затруднения. Я знаю, что ты любишь свою работу, но, возможно, тебе стоит готовиться к худшему.
— В самом деле, — подтвердил отец, тяжело вздыхая. — Хорошо, что ты не трогала сбережений бабушки Пьерпонт.
— Итак, — сказала мать, — расскажи нам, что это за преображение такое.
Пайпер открыла рот, чтобы ответить, но ее перебил отец.
— Сомневаюсь, что краска на лице поможет тебе сохранить рабочее место, — заметил он. — Попечители меньше всего заинтересованы в том, чтобы их выставки планировала уличная девка.
У Пайпер глаза полезли на лоб. Она прикусила губу. Ее руки задрожали.
— Это Бренна тебя надоумила? — спросила мать. — Может, у нее и получается расхаживать по городу в нарядах на грани фола, но такой девочке, как ты, это не к лицу.
— Вообще-то я тридцатилетняя женщина.
— Да, и как раз об этом я тебе толкую. В научном сообществе женщину не воспринимают всерьез, если она провокационно одевается.
В этот момент Пайпер окончательно уверилась, что родители даже не вспомнили, что у нее был день рождения. Эта парочка была так погружена в себя, так бездушна, что они не обратили внимания на тот факт, что их единственный ребенок только что официально перешагнул отметку среднего возраста.
Пайпер продолжала крутить на коленях фамильную салфетку, пока не почувствовала, что старая ткань рвется.
— Послушай, что мать говорит, — посоветовал отец.
— Эй, у меня идея! — выкрикнула Пайпер. — Что, если вы с мамой для разнообразия послушаете меня?
Воздух начал с шумом втягиваться в ноздри Пайпер и со свистом вылетать из них. Эти звуки были единственными в столовой.
— Так вот народ… Мне только что исполнилось тридцать, верно? Я не получила от вас открытки. Или подарка. Ничего. Наверное это вылетело из ваших изголодавшихся по углеводам голов.
А провокационного в этой одежде только то, что она не скрывает факта, что я женщина и у меня есть женские части тела с двузначными показателями содержания жира. Знаете, там, бедра, ягодицы, грудь — вся эта чепуха на грани фола!
Отец фыркнул. Мать уронила вилку на тарелку, и кусок пассерованной в имбире капусты приземлился на скатерть.
О господи! Мать честная! Пайпер не собиралась говорить этого вслух. И отметила про себя: «Слову народ не место в моем лексиконе».
Она вскочила со стула. Бросила несчастную салфетку на стол, схватила сумку и расправила плечи.
Выражение недоумения по-прежнему не сходило с лиц родителей. Может, стоило подождать, пока ей не исполнится шестьдесят?
— Послушайте, я сожалею, что говорила с вами в таком тоне. — Пайпер едва сдерживала слезы. Ее плечи ссутулились. В груди было пусто. — Я пойду.
Прежде чем выйти за дверь, Пайпер услышала, как отец попытался одним словом объяснить нехарактерную для дочери вспышку.
— Молочное, — сказал он.
Позднее, вечером, Пайпер без особой радости готовилась к выходу на работу. Она выбрала наряд, собрала сумку, которая к нему подходила, и разложила косметику на столешнице в ванной, но все ее мысли были лишь о том, какую она потерпела неудачу.
Конечно, она кричала на родителей. Очень по-взрослому. Но потом она извинилась. Как будто это она виновата, что ее родители эмоциональные сухари!
Пайпер уперлась ладонями в край столешницы и подняла глаза к зеркалу. Новая женщина встретила ее взгляд — и какой же она была сердитой!
Ты взорвешься, если не найдешь смелости постоять за себя. Без извинений. Как Офелия. И к черту последствия.
Изучая гнев и горе в собственных глазах, Пайпер вдруг осознала иронию всего этого.
Ей недостает храбрости рассказать правду о жизни другой женщины, не говоря уже о собственной.
Глава тринадцатая
В ту секунду, когда Мик увидел Пайпер, у него подогнулись колени. Перед глазами потемнело. В ушах как будто зазвонили колокола собора Святого Креста[21]. Его тело рухнуло в дно из кресел конференц-зала. Стало трудно дышать.
Пайпер Чейз-Пьерпонт буквально сразила его наповал.
У нескольких человек в конференц-зале отвисла челюсть. Один парень уронил пластиковый стаканчик с горячим кофе. Парочка других бросилась вытирать пятна бумажными полотенцами. Один кадр даже сфотографировал Пайпер на свой смартфон.
Но Линк Норткат, подхалим, которого назначили Мику в помощники и который всю последнюю неделю изрядно действовал ему на нервы, стал первым, кто сумел хоть что-нибудь сказать.
— Пайпер? — Голос Линка прозвучал немного пискляво, в повышенном диапазоне. — Ты ли это?
Мик неотрывно следовал взглядом за Пайпер, которая ступала по конференц-залу с кошачьей грацией, сияющая, блестящая и уверенная — одним словом, сорокаградусный секс, налитый в пару каблуков.
Каблуки. На ней были чертовы каблуки. И настоящее платье.
У Мика начали потеть ладони. Это видение не может быть настоящим. Он поморгал, но Пайпер по-прежнему была в зале и по-прежнему двигалась, как горячий нож сквозь тающее масло. Мик решил как можно сильнее ущипнуть себя за внутреннюю сторону левого бедра, чтобы убедиться, что это не сон. Боль была сильная, на глаза навернулись слезы.
Матерь Божья, а ведь Пайпер Чейз-Пьерпонт настоящая красотка!
К тому времени как взмыленный Луи Лапалья вошел в конференц-зал, жонглируя пачкой бумаг, ноутбуком и чашкой кофе, там уже царил хаос. Он начал говорить, не успев привести себя в порядок или хотя бы усадить свою задницу в кресло.
— Ну что, народ? За дело. У меня в десять тридцать будут журналисты с общественного телевидения. О, с возвращением, Пайпер, — сказал он, открывая ноутбук и нажимая кнопку «Пуск». Он усмехнулся и наконец обвел взглядом собравшихся. — Как твое отравление чер…
В комнате повисла тишина. Пайпер стояла за спинкой своего кресла и вежливо улыбалась. Тут Мик заметил, что она выбрала место как можно дальше от него. Еще немного дальше — и она бы уже не попадала на одно с ним собрание.
— Гораздо лучше, спасибо, — сказала она.
— Ни хрена себе.
Лапалья зажал рот рукой и выпучил глаза от смущения. Все, кроме Мика и Пайпер, взвыли от смеха. Мик подозревал, что в крошечном мозгу Лапальи сейчас крутятся всего три слова: Сексуальное. Домогательство. Жалоба.
— Э-э-э… а… — Лапалья помотал головой. Краска сбежала с его лица. — Хватит, народ. Боже мой. Черт. Пайпер, я очень извиняюсь. Э… это шок. Просто ты выглядишь так…
Мик мысленно заполнил пробел: Здорово. Сексуально. Собранно. Восхитительно.
— …мило, — продолжил исполнительный директор музея. — А теперь, э-э, давайте начнем, хорошо?
Пока все остальные веселились, Мик продолжал изучать Пайпер. В самом деле, она являла собой пиршество для зрительной части коры головного мозга. На ней было облегающее платье-халат цвета слоновой кости в коричневую крапинку, и хотя по стилю эта одежда однозначно относилась к деловой, она нисколько не умаляла таившегося под ней греховного потенциала.
Пайпер подобрала к платью босоножки нейтрального цвета, с открытым носком и на высоком каблуке. Ее лицо было приветливым и выглядело здоровым. Ее улыбка ослепляла. Волосы были темными и блестящими, и Мик поймал себя на том, что не помнит, какая прическа была у Пайпер на прошлой неделе и что сегодня она кажется очень естественной. А глаза…
Мик невольно ахнул. Контактные линзы. Пайпер вставила контактные линзы. И ее великолепные зеленые глаза стали больше и ярче и смотрели прямо… на… него.
Его локоть соскользнул со стола.
Девушка приятно улыбнулась.
Трахни меня.
Пайпер грациозно опустилась в кресло, сложила руки на столе перед собой и продолжила благосклонно улыбаться. Ее не трогали взгляды, вздохи и пролитый кофе. Ее не смутила даже нелепая оговорка Лапальи. Все это не имело значения, потому что Мик Мэллой обмяк в кресле, раскатанный стальными дисками автобуса похоти, — в точности как обещала Бренна.
Пайпер была не единственной, кто это заметил. Линк искоса глянул на Мика и разразился чем-то между кашлем и гоготом, заставившим его потянуться за своим кофе.
— Прошу прощения, — обратился он к группе, похлопывая себя по груди.
— Поехали дальше, народ, — нетерпеливо сказал Лапалья.
Босс Пайпер, как ошпаренный, протараторил повестку дня. Пайпер чувствовала, что Мик буравит ее взглядом.
Буравит насквозь, подумала она.
— Что у нас нового по теме Офелии Харрингтон, Пайпер?
— Да-да. — Она встала, глубоко вздохнула и пустилась в заученные назубок объяснения. — Выставка обещает стать волнующим событием для наших посетителей, как визуально, так и орально… то есть аудиально.
Пайпер хотелось умереть со стыда. Линк ухмылялся. Она ненавидела этого проныру. Девушка ринулась дальше.
— Я заключила договор с британской актрисой дубляжа, которая будет читать выдержки из речей и личной переписки Офелии Харрингтон. Думаю, это создаст некий эффект присутствия.