Вскоре выяснилось, что Лёва прибыл в двухмесячный отпуск. Новость обрадовала тётю Шуру, но насторожила остальных. Я уже не представляла себя без Лёвы, казалось, что он и есть моя жизнь. Это он наполнил её красками радости, без них мне серая смерть.
В эту ночь мы гуляли, невзирая на осеннюю слякоть и промокшие ноги. Говорили и говорили, боясь рассоединить руки. «Неужели так бывает?» — думала я и грелась в неожиданно подаренном счастье.
Весь следующий день досаждали уговоры, разве до них, когда любовь вышибает разум, отстраняя от целого мира. Лёвин образ, голос, запах тела — вот что активизировало каждую клеточку моего существа. Я соглашалась забыть обо всём на свете, только бы ощущать его рядом. Мама постоянно вздыхала, предупреждая, что скоротечная затея хорошо не кончается и, что Лёва — далеко не добряк Паша.
— Он не будет мыть за тебя посуду и стирать. Уж гладить самой придётся, как и готовить, — ворчала мама, пытаясь вразумить меня. — И будешь, доченька, ждать храбреца днём и ночью в Тмутаракани. Аль забыла про его характер домостройца? Он не только на службе глотку драть будет, но и на тебя покрикивать сподобится. Он ведь отроду бешеный: с малу нахрапом брал, тебя бульдозером прокатит. Господи! Неужто на его лычки никто не кидался, так он к тебе привязался? — бесконечно причитала мама.
— Любит он меня, мама, любит! — спорила я и доказывала, что мечтаю вести домашнее хозяйство и ждать. Да, ждать! Что забота любезного Паши давно душит. Хорошо помню, как сдавила до боли себе горло, наглядно показывая усталость от брака с домовитым Пашей.
* * *
По окончанию отпуска прибыли мы на место службы. Работы для меня не нашлось. Целыми днями скучала в комнате общежития, а вскоре присоединилась и ночь. Мне пришлось спать одной в холодной постели, на все мои недовольства Лёва отшучивался. Я поняла, карьера цель его жизни, остальное побочный продукт, как он однажды выразился.
От пылкой влюбленности не осталось и следа. Я пыталась утешаться собственными чувствами, понимая, что долго не выдержу.
— Дочка, дочка, от добра добра не ищут, а сожалеют всегда поздно, — вспомнились мамины слова.
Разочарование вылилось в депрессию, перестав сопротивляться, вернулась к позиции соседки. Лёва не стеснялся обсуждать прелести женского пополнения из отдела связи, дурманящий запах его тела перебивали чужие духи с коньяком вперемешку.
Когда решилась поговорить, то получила чёткое военное согласие на развод. Мне выдалось обещание, что за бумажной волокитой дело не станет, и на стол легла пачка денег на дорогу. На вопрос:
— Лёва, ты откупаешься от меня? — последовало чёрствое молчание.
— Тогда зачем женился?
— Сама как думаешь? Впрочем, разве я тебе что-то обещал?
И тут я осознала: «Действительно, он не клялся в любви и верности, не сулил золотых гор. Я придумала своё счастье, как и его самого».
Он ушёл, унеся веру в счастье. Утром купила билет на первый попавшийся поезд, не размышляя, куда и зачем отправляюсь. Душа рыдала под стук колёс, и рушился Мир.
* * *
Я сидела, подперев лицо ладонями и, безучастно наблюдала, как за окном вагона мелькают редкие берёзки.
Вдруг чьи-то тёплые руки прикрыли мне глаза полные слёз. Когда ладошки убрали и, я обернулась, то не поверила себе.
— Степан!!! — радостно воскликнула я, и мне показалась, что родней души нет на свете.
— Куда катим, сестрёнка?
— Куда глаза глядят, — пробурчала я, не скрывая печали.
— Постой, постой, дай угадаю...
— Что тут гадать, расстались мы с Лёвой, Стёпушка. Не к своим же ехать, вот и качу... куда поезд везёт.
— Всегда говорил, что Лёвка стервятник...
— Что ты, Стёпушка, это у меня рок, стоит намекнуть мужу о разводе, он без сопротивления сдаёт позиции.
— Это ты сейчас о Паше, сухаре бухгалтерском?
Как ни печально осознавать, но Стёпа прав: я злилась на Пашу, он уступил меня без боя, обрекая на страдание себя и меня.
— Слушай! Давай в труппу, позарез администратор нужен. Покатаешься, мир посмотришь. Хотя артисты народ дотошный и паршивый. Лавры им спать не дают, но выручат в беде всегда. Наши ребята так вообще не жлобы. Пошли, познакомимся, мы через пару купе, — взял Стёпа инициативу в свои руки, чем и спас меня.
* * *
Мы отработали сезон. Я даже увлеклась режиссёром, хотя дальше флирта отношения не продвинулись. Лёва, как и обещал, вскоре сообщил, мол, мы друг другу уже никто. Печальное известие о разводе особо сдружило со Стёпой: мы проводили много времени вместе. К своему удивлению заметила, меня раздражает толпа его поклонниц, и не потому, что сцена преображала его полностью, здесь он перевоплощался в божество обаяния. Оказывается, мне нравились глаза цвета молодой зелени и по-детски припухшие губы с живой и притягательной улыбкой. Хотелось запустить пальцы в блондинистую шевелюру, прижимая милое лицо к своей груди. По ночам преследовали эротические фантазии, где он страстный любовник. Днём наслаждалась тем, что подсматривала за ним на репетиции, удивляясь влечению к Степе, словно только что познакомилась с ним.
То ли исходящие от меня флюиды заразили его, то ли судьба решила подшутить и над ним: однажды после банкета, устроенного властями провинциального городка по случаю удачного спектакля, возвращаясь домой, мы поцеловались, наверно вино с обильным ужином напустили дурман. Мы проснулись в одной постели, признавая, что ночь обворожила нас. Так завязался роман, перешедший плавно в третий брак.
Нам устроили на сцене театра романтическую свадьбу, наполненную поздравительными цитатами из разных произведений. Тут я и заметила, что актеры при заучивании ролей отучаются мыслить самостоятельно. Яркий Стёпа не был исключением.
Первое разочарование притягивало одно за другим огорчения. Ревностное Стёпино отношение к ролям объяснялось банальным капризом, холине кожи лица и рук — самолюбованием, а ссылки на занятость в театре — типичной домашней ленью.
«Почему, как только выйдешь замуж, прелести избранника испаряются?» — частенько рассуждала я, глядя на обедавшего мужа, чавкающего до оглушения, что не выдержав однажды, сказала:
— Стёпушка, нельзя ли тише шлёпать губками?
Он отодвинул тарелку, вытащил из-за ворота салфетку и пронзил меня таким... язвительным взглядом, затем швырнул салфетку на стол и ушёл, хлопнув громко дверью.
«Боже, да он требует беспрекословного восхищения!» — обдала жаром мысль и вылилась в горестный смех. «Если идеальные люди?» — тут же задалась я вопросом и подумала, что и у меня водятся привычки, раздражающие других, только о них никто не заявлял в лоб. Я же обидела любимого, давшего интересную, насыщенную жизнь. «Люблю ли я?» — возник новый вопрос. «Приехали», — разозлилась я на себя, посчитав, что не умею любить и быстро впускаю в сердце холодок, не ценя, что имею. Я ругала и оправдывала себя до поздней ночи, взвешивая отношения с другими мужьями, соглашаясь с тем, что со Степаном чувствовала себя комфортней всего.
В детстве мы не очень ладили из-за его мамы. Она умела подмечать и выговаривать досадные вещи. Отчего ребята не упускали случая поиздеваться над Стёпой. Он избегал нас и общался с ребятами из квартиры напротив. «Неужели он женился, чтобы доказать своё благородство», — осенило предположение, я с нетерпением ждала его возвращения.
Он явился к обеду следующего дня, попросил прощения и со скучающим видом завалился спать. Я не поинтересовалась, где он пропадал, только разбудила к вечернему спектаклю. Тут и раскрылась тайна: оказывается, Стёпа плакался на груди молоденькой актрисы. Театр, наподобие недружной семьи, где каждый за себя и, выкажи кто недовольство, незамедлительно превратится в объект злых шуток. Поэтому тихо собрала чемодан под предлогом повидать маму и поставила крест на третьем супружестве.
К моему приезду соседки уже перетёрли очередную перемену в моей жизни. Всё же я представляла, каково будет выслушивать назидательную речь двух бывших свекровей и слёзные попрёки своей матери. Как бы там ни было, соскучилась, это вселяло надежду на терпение.
— Дочка-дочка, — качала головой мама, — как же так...Тебе что, не хватает мужиков помимо наших обалдуев?! — причитала она.
— Судьба видно, — отвечала я и сама удивлялась, почему у меня всё шиворот — навыворот...
— Гляди, и ребятишек у тебя нет. Это Господь наказывает за Пашу! — выдала в сердцах мама.
Тогда я впервые задумалась о детях. Мне жутко захотелось кормить грудью малыша. И покалывание в сосках усилило желание. «Правда, почему нет детей? Пойду завтра к врачу», — решила я.
Но злой рок распорядился по-своему. Ночью нас неожиданно покинула Серафима Петровна, мама молочного брата Миши.
Миша прилетел откуда-то из тайги, пропахший гарью костра и сосновой смолой.
Не успели мы оправиться от этих похорон, как преставилась моя последняя свекровь.
На похороны Стёпа явился в сопровождении утешительницы. Боль от потерь близких усугубилась предательством. Я ведь надеялась помириться со Степаном, завести ребёнка и скучала, в ожидании весточки. А тут, такое...
...Мои надежды рухнули при получении в третий раз свидетельства о разводе. Я выла белугой от боли и огорчений, ревя в мире пустом и сыром от слёз. И хотелось в них утонуть. Три месяца меня спасали Паша, мама и тётя Шура. Она подтрунивала, что помирать мне как бы стыдно, ведь я ещё не побывала замужем за Михаилом, мол, зачем мужика обделять счастьем.
Но всё проходит на грешной Земле. Моя жизнь преобразилась вновь: наверно давняя шутка соседки долетела до ушей небесной канцелярии, а там не собирались отступать от задуманного развлечения. Как бы там ни было, я рискнула на четвертый брак.
— Жаль, Симушка не дотянула. Я б поглядела, с какой мордой она брачную постель стелила бы, — не упускала момента напомнить своё пророчество тёть Шура.
Я не сердилась, так как не чувствовала в словах злорадства, и не боялась сплетен. К семидесятым годам от старых жителей дома остались только мы. Одни умерли, другие расселились кто куда, лишь нас, по велению Неба, забыла Сила Перемен.
* * *
Мы с Мишей разделили напополам восьмидесятник к двадцатилетнему сроку брака, безмятежному и согласованному. Дети нас так и не осчастливили появлением. Мы смирились с одиночеством, подчиняясь статичному духу квартиры.
— Да и мне больше не за кого выходить замуж, — шутила я и сносила наказание судьбы.
...Тётя Шура, после недолгой болезни, последовала к давно ушедшему мужу. На похоронах Лёва красовался в генеральских погонах, говорил что-то о нашей любви. Слова успокоили боль утраты, и только.
Прожив две недели, он отбыл восвояси. Провожали его вчетвером. Паша беспокоился, чтобы он не простыл, считая, что тот легко одет. Миша, в силу присущей простоты, желал Лёве удачи. Моя мама наказывала, чтобы съел её пирожки, и утирала слёзы, словно провожала родную кровинку. Я глядела в его всё ещё красивые, но потухшие глаза, и вспоминала страсть, когда-то горевшую в них.
— Левушка, уж ты больше не пожалуешь к нам? Сестрица твоя, Фроська, вон упылила за моря и океаны, с матерью не попрощалась, грех-то какой. Комната твоя как, аль отсудил кому? — спросила мама уже перед самым отправлением поезда.
— Куда денусь, уйдя в отставку, — отшутился он.
— Так тебе хоромы положены по званию.
— Положены, но к чему... один я, — в его голосе прозвучала тоска.
— Граждане, на посадку! Отправляемся!!! — выкрикнула проводница, будто обрубила концы прощанья.
— За моей комнатой следите! — попросил он со ступенек вагона.
— Не беспокойся, будет в порядке, как в балансовом отчёте, — отчеканил Паша.
Поезд тронулся. Мы вернулись и зажили в ровном бытие. Паша добросовестно корпел над бухгалтерией и сдавал моей маме деньги на общий котёл. Теперь она была у нас одна на всех. Я работала с мужем в небольшой геологической компании. Стёпа расстался со своей покровительницей и жил с нами между гастролями.
Не имею представления, обсуждали ли меня мои мужчины за рюмочкой на кухне, я ж иногда их сравнивала. Каждый из них отдал мне частичку своего счастья, нежности и заботы. Они разные и одновременно схожие в неустроенности. Я жалела их. Паша по-прежнему обожал мыть полы и посуду, и ворчал, если его опережали. Меня поражало, как им удавалось сохранять тёплые отношения между собой?
Время неслось, не щадя нас, даря удивление до какой неузнаваемости изменилось житьё: за окнами квартиры всё молодело на зависть дряхлеющим жильцам. Играя по вечерам в лото или карты, мы рассуждали о превратностях судьбы, приходя всегда к одному выводу, что мы и есть отражение времени, по крайне мере, нашей квартиры.
— Кто же будет в ней обитать, когда нас на погост снесут? — сказал однажды Паша.
— Никак надеешься уйти первым? — усмехнулась я.
— Слышал, расселять будут подчистую, — изрёк новость Михаил.
— Хоть бы успеть помереть, где все родные почили, — проворчала мама.
Плохо помню, о чём болтали потом, так как охватило чувство жуткого холода, и ощущение одиночества сжало грудь. Видно неосторожный разговор повлиял на маму. Дух жизни оставил её тем же вечером, прямо за столом.
— Теперь ты за маму, — пошутил грустно Паша, отдавая через месяц мне деньги.
Его поддержали господа мальчики, как я их к той поре называла, Стёпа, решивший осесть, и Миша, хотя последнему напомнила, что он ещё мне муж.
Через год вернулся в родные пенаты и Лёва. Незаметно для себя я действительно превратилась в маму: готовила для всех обеды, переживала, если кто-то где-то задерживался, выслушивала жалобы на болячки и недовольство на окружение, не задумываясь просто жила рядом с моими мужчинами.
Как-то утром Миша заикнулся о разводе. Я невольно потянулась за валидолом. Он пояснил, что несправедливо по отношению к другим оставаться в браке.
— Понимаешь, они тоже любят тебя, — проникновенно объяснял он причину своего решения.
— Что ж, если ты считаешь, что всем будет лучше, давай разведёмся. В конце концов, за компанию и жид задавился.
И в мою сумочку с документами лёг четвёртый разводной документ.
— Теперь мы в одинаковом статусе бывших мужей и родни по духу, — прошамкал Паша, присасывая верхнюю вставную челюсть.
Он сидел во главе стола, накрытого господами мальчиками в честь вечного взаимопонимания. Мне хотелось сказать, что они скрасили и наполнили мою жизнь смыслом любви. Я не одинока, благодаря их пониманию. Они как бы вняли мне без слов, предложив тост за эксперимент судьбы, по невидимой связи между нашими сердцами.
* * *
— Ой! Слышу стук. Пора закругляться с воспоминаниями, возвращаются господа мальчики.
Сейчас Лёва спросит, как чувствует себя дама наших сердец. Они по очереди совершат обряд целования моей руки, показывая таким образом, что на большее никто не претендует. Не хочу гадать и даже думать, кто первый покинет наш союз душ. Кто бы из ребят не ушел, он оставит меня вдовой, ждущей часа встречи. Богу же скажу, что не считаю грехом то, что любила и люблю четырёх мужчин.