Потому что я точно знаю, что это написано у меня на лбу. Ее волосы стали длиннее, чем были в школе, стянутые в гладкий конский хвост, который доставал до середины спины. Ее карие глаза округлились от напряжения, щеки раскраснелись от ветра. Черт, этот рот. Готов поспорить, что знаю этот рот лучше, чем свой собственный. Слишком много косметики, чем я когда–либо видел на ней, но я подозреваю, что это – дело рук продюсеров, и ничего из этого она никогда не сделала бы сама. Эмми никогда не была такой девушкой.
Она всегда была тихой, но в отличие от меня – неуклюжего и долговязого с первых же дней – красота Эмми облегчила ей задачу в выборе того, чего она хотела получить от школьной жизни, не прилагая для этого особых усилий. Я бы сказал, что каждый парень в школе был влюблен в нее. Но за исключением Джексона МакДэниела в течение большей части младшего класса, я никогда не видел ее ни с кем. Ее отец был директором нашей средней школы; ее мама управляла местным цветочным магазином в Бамфилде. Две старшие сестры уехали, как только закончили школу, но что–то в Эмми говорило мне, что она всегда будет поблизости. Я всегда знал, что ей нравится спокойствие Бамфилда и умиротворение Баркли–Саунда.
И я был прав, потому как она здесь.
– Эй, – говорит она мне, подходя. Ветер задувает пряди из ее хвоста на лицо, и я уже почти протянул руку, чтобы помочь ей убрать их от ее блеска для губ. Я уверен, что камера засняла небольшое движение моей руки, и то, как мои глаза сфокусировались на ее губах. Она гримасничает, освобождая свои волосы. – Ах.
– Эй, Эмми, – говорю я, пожимая ей руку. Мои ноги подкосились, но это никак не связано со швами на моем бедре.
Она моргает, ее щеки вспыхивают еще сильнее.
– Ты помнишь, как меня зовут?
– Конечно, помню. – Может ли микрофон передавать звук моего грохочущего сердца? – Значит, ты здесь, чтобы присматривать за мной?
Она улыбается, показывая крошечную ямочку в левой щеке.
– Надеюсь, все в порядке.
Она, блядь, шутит?
– Да, я думаю, что справлюсь с этим. – Даже если не смогу справиться с этой своей предательской улыбкой.
Финн прочищает горло.
– Может быть, вам двоим стоит ... – Он машет в сторону каюты, где стоят койки, позволяя его словам повиснуть в воздухе.
– Что? – спрашиваю я.
Он сужает глаза и поясняет:
– Пусть она осмотрит твою ногу, прежде чем мы отшвартуемся, тупица. Нам нужно добро от твоей медсестры.
– А, – говорю я, – во рту пересохло. – Правильно.
– Бога ради, – рычит Финн, а затем поворачивается, направляясь к корме, чтобы отвязать веревки.
Поворачиваясь к Эмми, я чувствую пристальное внимание камеры, направленной на нас, вижу темную тень микрофона в дюйме от ее лица.
– Возможно, ты хочешь сходить на камбуз, чтобы осмотреться?
Она сглотнула, быстро кивая.
– Конечно.
Эмми ждет, пока я спускаюсь вниз по лестнице.
Я смотрю на нее через плечо.
– Куда хочешь пойти?
Она задумывается.
– Может, в спальню? В ванную комнату? – Понижая голос, как будто он не попадет в кадр, она шепчет: – Мы можем пойти и на кухню, просто я не знаю, хочешь ли ты пойти туда, куда они смогут проследовать за нами. Так как тебе придется ... э–э ... – Она пробегается взглядом по моим штанам, и я понимаю, что она имеет в виду: мне придется их снять.
По правде говоря, неважно, куда мы идем. Камеры здесь повсюду.
Я одариваю ее улыбкой, которая должна выглядеть обнадеживающе.
– Все в порядке, давай просто зайдем сюда.
Она следует за мной на камбуз, через спальню и в уборную. Ванная комната маленькая сама по себе, но с нами двумя внутри, и камерой, загораживающей дверной проем, она кажется крохотной. На удивление, в ней хороший свет, здесь чисто, и есть проточная вода, которая явно нужна Эмми, так как она помогает мне сесть, моет руки и начинает распаковывать свою аптечку на стойке.
– Ты все еще живешь здесь? – говорю я, осторожно опускаясь на сидение унитаза.
– Я уехала после школы, но вскоре вернулась ближе к Виктории, когда мой отец заболел. Мне нужно, чтобы ты ...
Я слежу за ее взглядом и понимаю, что она имеет в виду.
– О, точно, – говорю я, и начинаю расстегивать ремень.
– Давай я помогу тебе.
Когда она касается моих штанов, я качаю головой, вспоминая о повязке, когда спускаю ткань штанов со своих бедер.
– Твой отец болен? – спрашиваю я, чувствуя жар на своей шее, на лице, когда сижу перед ней в одних боксерах, со спущенными до лодыжек штанами и камерами, снующими вдоль и поперек.
Она надевает резиновые перчатки и – действие, которое нисколько не облегчает моей участи – становится передо мной на колени.
– Рак, – говорит она. – В печени. Я вернулась, когда он заболел. – Она снимает колпачок с флакона с антисептиком и открывает новый рулон бинтов. – Мама на некоторое время перевезла его поближе ко мне, в Викторию. Я работала ночами на скорой помощи, поэтому имела возможность заботиться о нем в течение дня. Он умер около года назад.
Я мысленно перенесся на год назад. Честно говоря, кажется, что прошла вечность. Это было примерно в то же время, когда у нас начались трудности. Деньги закончились, и все, что могло выйти из строя на лодке, сломалось. Финн смотался в Сан–Диего, а Колтон и я едва успели покинуть лодку. – Мне очень жаль, Эмми. Я не слышал об этом.
– Все нормально.
– Он был хорошим человеком, – добавляю я.
– Спасибо, это – правда, – тихо говорит она. – Но да, он был болен. И сейчас ему лучше. Звучит ужасно, правда?
Я качаю головой, глядя ей в лицо. Я никогда не был так физически близок к ней.
– Так больно? – спрашивает она, прижимая пальцы к коже вокруг повязки.
Я едва могу дышать.
– Нет.
Она кивает, шепча:
– Хорошо, – она проверяет другие точки ближе к ране, вероятно, на наличие чувствительности.
– Моя мама умерла от рака груди, когда мне было четыре года, – говорю я после недолгого молчания. – Но я не помню ничего из этого. Думаю, мне было легче, чем моим братьям или отцу. Думаю, это трудно потерять кого–то, кого ты знал всю свою жизнь.
– Да, – говорит она и смотрит на меня с робкой, благодарной улыбкой. – Благодарю. Знаешь, я видела тебя несколько раз. На съемках.
– Правда?
Она начинает развязывать повязку, и я пытаюсь заставить себя не думать о том, как она смотрится на коленях передо мной, или сколько раз я представлял себе это. Боже правый, я бы запросто поменялся с ней местами.
Она разматывает ленту и начинает осторожно снимать повязку.
– На причале с твоими братьями. И один раз на лодке, когда мама услышала, что вы, ребята, пришвартовались.
– Почему ты не поздоровалась? – спрашиваю я. Мы нарушаем правила, запрещающие говорить о шоу, – такое себе напоминание о том, что мы на телевидении, – слишком режет слух продюсерам, и, как правило, они вырезают это. Но мне нравится, что она меня искала.
Все это – каждая секунда – кажется нереальным.
– Не знаю, – признается она. – думаю, я не была уверена, что ты вспомнишь, кто я.
– Думаешь, я не запомнил тебя? – Говорю я, надеясь, что она не заметит неловкого акцента.
Она кивает, извлекая марлю из раны, и я задерживаю дыхание.
– Извини, – говорит она, морщась. – Я знаю, что это больно. Но я должна промыть и продезинфицировать ее.
– Все в порядке, – говорю я ей. – Делай, что необходимо.
Я наблюдаю за тем, как она промывает рану, не сводя глаз с ее лица, а не с огромной дырки в своей ноге. Травма, похоже, нисколько не смущает ее; она работает очень деликатно и тщательно.
Мы отсняли семнадцать эпизодов, и я знаю, что продюсеры хотят увидеть что–то из моих часов досуга – что–то личное. Финн и Харлоу строят свою семью и живут на два дома, и публика обожает их страсть и юмор. Колтон спит – и неизбежно расстается – с каждой красивой девушкой, которая ему встречается, и зрители в восторге от этого. Мэтт и Джайлс отправляли моделей, чтобы познакомиться со мной, и пытались заставить нескольких симпатичных девушек из города ошиваться вокруг Причала, пока идут съемки, но, к их большому разочарованию, ничего не происходило. Несколько девушек, которые меня привлекли, казались мне более заинтересованными в окружающих их камерах, нежели во мне самом.
Я смотрю на Эмми, которая всего в нескольких дюймах от меня, изучаю изгиб ее губ, ровный угол ее скул. Ее лицо такое родное, и меня словно пронзает какая–то струна. Мои братья думают, что я 24–летний девственник, и хотя это неправда, у меня нет сотен зарубок на моей прикроватной тумбочке.
Думаю, я не играю в эти игры.
Но вдруг меня осеняет. А что, если это тоже игра, как и все остальное? Сколько они заплатили Эмми, чтобы она была здесь? Что они ей пообещали?
Она моргает, когда завязывает последний моток бинта и с гордостью улыбается.
– Готово.
– Благодарю.
Она помогает мне встать, и в таком маленьком пространстве, обстановка кажется еще более интимной. Я всегда был высоким, но после средней школы вырос еще больше. Эмми тоже не маленькая, но едва достает мне до подбородка, и теперь нас разделяет лишь небольшое пространство между нами. Я чувствую тепло ее тела, чувствую запах ее шампуня.
– Ты в порядке? – спрашивает она.
Я сглатываю.
– Да.
– На что ты ... – говорит она, хихикая, и касается своего лица. – … смотришь.
Я моргаю. Я не могу выйти из ванной, пока работает камера, затем Эмми поворачивается, и я оказываюсь в ловушке. Но, черт возьми, последнее, что я хочу сделать, это заставить ее испытывать неловкость.
– Прости.
Ее пальцы касаются моих.
– Все нормально. Я не жалуюсь.
Мы так близко, и она здесь. Мой мозг затуманен.
Слова срываются, прежде чем я успеваю подумать:
– Я был влюблен в тебя.
Ее глаза широко раскрываются в искреннем удивлении.
– Ты – что?
– Да. Я ... – Я смущенно смотрю вниз. – Я всю свою жизнь думал о том, каково это – признаться тебе в этом. Но я никогда не думал, что вокруг будут камеры, когда я это сделаю.
Я пытаюсь улыбнуться, и понять, что же будет дальше.
– Поэтому, если ты здесь ради денег, Эмми, или чтобы закрутить со мной ... просто, поаккуратней, хорошо?
Я поднимаю подбородок к оператору, Дейву, молча давая ему понять, что мы закончили.
Глава 4
Финн ловит мой взгляд, когда я поднимаюсь на палубу, и я читаю вопрос в его глазах:
− Все в порядке?
Вопрос риторический; он достаточно хорошо знает меня, чтобы понять, что я не в восторге от всей этой ситуации. Я стал гиперчувствительным касаемо всех взаимодействий, которые у меня были с тех пор, как началось шоу: местные жители, которые внезапно становились моими лучшими друзьями, девушки из города, которые никогда раньше не замечали меня, звонки от дальних родственников, от которых мы ничего не слышали годами. Все это было довольно очевидно; Я знал, что произойдет нечто подобное.
Но вся эта ситуация с Эмми похожа на удар ниже пояса: пригласить человека, к которому я испытывал настоящие чувства, чтобы подыграть мне ради рейтингов?
Я прохожу мимо Финна на своих костылях, внутренне разрываясь на части, осознавая, что в данный момент ничто не поможет мне лучше, чем тяжелый физический труд. Но вместо этого мои варианты ограничены починкой электрощитка или сидением на палубе с книгой, пока мои братья машут своими задницами перед камерами.
Кивнув одному из членов экипажа, что мне нужны инструменты, я захожу в диспетчерскую и беру стул. Думаю, теперь я – судоэлектрик.
Финн и Колт стараются держаться от меня подальше. Я знаю, мы поговорим позже. Я не знаю, когда Эмми поднялась наверх, чтобы отправиться на судно экипажа, но когда мы выходим в открытое море, она уже на Ленни Лу позади нас вместе с экипажем.
В этот вечер внизу были прекрасные сорок пять минут тишины, когда мы ели наш ужин, пока кое–кто не нарушил молчание.
Я могу сказать, что это убивает Колтона, но на этот раз он держит свои мысли при себе и оставляет меня в покое. Наконец, Финн вытирает рот, кладет салфетку на стол и откидывается назад, глядя на меня.
− Как все прошло?
Я киваю, кладя в рот еще одну ложку консервированной фасоли, прежде чем ответить. Съемочная бригада ждала этого разговора весь день.
− Нормально, – говорю я.
Финн кивает в ответ, пытаясь найти лучший способ обсудить это, не затрагивая меня слишком сильно.
− Она работает в «Маунт Сент Мэри»?
Я делаю глоток пива.
− Да.
− Должно быть, странно видеть ее, – говорит он, и когда я смотрю на него, его взгляд напряжен. Блядь. Я знаю это выражение. Его заставили начать этот разговор, и его это бесит почти так же, как и меня.
Большинство вещей, которые мы должны были делать в процессе шоу, были простыми. Починить лодку за их счет? Нет проблем! Дополнительные оплачиваемые выходные без выхода в море? Пожалуйста! Но все эти социальные вещи – сердце проекта, и мы прекрасно знаем, что это полный отстой. Зрители наблюдали, как наш папа боролся с последствиями инсульта, который случился более десяти лет назад; они наблюдали, как Харлоу и Финн пытаются построить отношения на расстоянии и посреди всего этого безумия. Им нужна опасность и восторг жизни в океане, но им также интересны и реальные вещи. К сожалению, братья Робертс не слишком болтливы.
− Да, это было странно, – говорю я и к черту все. Может просто рассказать все, как есть? Все равно ее не будет рядом, когда это покажут. − Она – единственная девушка, которая мне когда−либо так нравились, понимаешь? Но теперь, когда люди говорят о нас, все по−другому.
− Да, – говорит Финн.
− И одно дело, если это Мелли из бара, или Дастин, который звонит поболтать после того, как мы не видели его семь лет. Я сделал еще один большой глоток пива, прежде чем закончить свою мысль. − Но приглашать на шоу кого−то, кто нравился мне всю мою жизнь… у меня определенно возникают трудности с доверием.
− Ну, – говорит Колтон, наклоняясь. – Посмотри на это так: если она рядом, только когда вокруг камеры, – то все понятно.
Он прав.
− Просто позволь ей делать свою работу, – тихо говорит Финн. − Того, как вы смотрите друг на друга, вполне достаточно, чтобы Мэтт и Джайлс прыгали от счастья. Тебе больше ничего не нужно делать.
Дэйв раздраженно хмыкает из–за своей камеры. Это придется вырезать. Ну и хер с ним. Я чувствую себя в миллион раз лучше, просто немного поговорив об этом.
Эмми приходит на следующее утро со своей маленькой сумочкой и неуверенной улыбкой. Черт возьми, она такая милая. Я хочу, чтобы меня раздражало ее присутствие, но это просто невозможно. Это не ее вина, что мы согласились участвовать в этом шоу, и что оно сделало меня параноиком относительно намерений людей.
И хотя я знаю, да, ей должно быть в новинку находиться здесь, но я все еще побаиваюсь оставаться с ней наедине после моей вчерашней исповеди. Поэтому я снимаю штаны прямо в диспетчерской, на виду у всех.
Колт присвистывает, опираясь на рычаг, который поднимает нашу самую большую сеть.
− Как непристойно.
Эмми краснеет, но начинает работать.
− По−прежнему не больно? – снова спрашивает она, нажимая вокруг края повязки.
− Нет.
− Покраснений нет, так что это хороший знак, – говорит она. Я могу только кивать, не зная, что еще сказать.
Ее руки аккуратны и компетентны. И пока она снимает повязку и заботится обо мне, она заполняет пространство, спрашивает о моих братьях и о рыбалке, ни разу не затронув того, что я сказал.
Неделя. Целая неделя с Эмми, каждый день. Поначалу все было немного неестественно, но что поделаешь? Эмми приходит пару раз в день, меняет повязку, а затем исчезает, таким образом, камеры могут снимать свой любимый дополнительный материал «топлес» и делать фотографии в стиле Леви–терпеть–не–может–сидеть–неподвижно. Когда донная сеть приземляется на борт, и из нее выпрыгивает несколько рыбин, У Колтона появляется лишняя пара рук и он занимает мое место. Сеть зацепилась по пути, и я не успеваю достаточно быстро добраться до нее, прежде чем она рвется. Но когда Финн спотыкается об один из моих костылей и настаивает, что пришло время, чтобы Эмми снова осмотрела мою ногу, я выхожу из себя и бросаю моток электрического провода за борт – к большому удовольствию наших продюсеров, которые успевают запечатлеть все это на пленку.