И я в упор не помню, откуда она у меня взяться-то могла. Петрушку я не очень люблю. Предпочитаю кинзу сушить, но если он добавил в бутерброды кинзу… А впрочем, почему бы и нет?
Стащив один из кособоких бутербродов, я откусила, прожевала, запила чаем и вздохнула:
— Ладно, будем считать, что сожжённую кастрюлю, разлитое по полу масло и рухнувшего на пол тебя, вместе с несчастным кактусом… Который мне, кстати, подарила близкая и любимая подруга! В общем, будем считать, это я тебе простила… Но ей богу, Жмур, на кухне, без моего ведома, не появляться! Это понятно, корейская ты чума рукодельная?
Труп вздохнул снова и согласно кивнул головой, взяв себе самый скромный, по его мнению, бутерброд и принялся жевать. Периодически кидая заинтересованные взгляды на надоедливо пищавший тамагочи. Я тоже посмотрела на эту игрушку, скептично разглядывая экранчик и продолжая жевать гигантскую композицию из еды.
— Определённо, подарок с подвывертом, — почесав бровь, взяла в руки адскую машинку и начала тыкать в кнопки, вспоминая тот далёкий, один-единственный раз, когда мне посчастливилось лицезреть такую штучку.
Память усиленно подводила, не желая подсказывать, что этому чудовищу надо, что с ним делать и слёзно умоляла выкинуть к чёрту такой заковыристый подарок. Вот только, может я и сволочь, да ещё и злопамятная, но обижать Лёшку не хотелось от слова совсем. Нашими отношениями, тёплыми, бережно лелеемыми и оберегаемыми, я дорожила куда больше, чем собственным терпением.
Поэтому продолжала сражаться с упрямой игрушкой, от усердия даже высунув кончик языка и прикусив его. Но тамагочи оказался с характером, на все мои действия отвечал отказом и в конце концов выдал что… Болен.
От же ж… Выкидыш сознания пьяного профессора философии! Как так-то?!
Тихо застонав, я бросила игрушку на стол и уткнулась лбом в скрещенные руки, про себя вспоминая пособие по аутопсии. Помогало так себе, поэтому дабы отвлечься от очередной неудачи постигшей меня с вредной техникой, я прикрыла глаза, пытаясь подумать о чём-нибудь приятном…
И вздрогнула от неожиданности, когда тёплые пальцы зарылись в наспех собранные в хвост волосы, разворошив и без того нескладную причёску. Они чутко прошлись в лёгкой ласке, помассировали затылок и погладили висок. Я удивлённо подняла голову, вперившись ошалелым взглядом в довольно улыбающегося Жмура.
А этот потенциальный камикадзе вдруг выдал, мягким, приятным голосом, на чистом русском хрипло:
— Спасибо.
— Эм… — слова застряли где-то в горле, а брови ушли на рандеву с волосами, выражая всю степень моего бескрайнего изумления.
Если не сказать охренения, причём такого, что ни в сказке сказать, ни пером написать… Разве что, матом сформулировать получится и то, не факт!
— Хорошего нового года, — Жмурик поднялся с места, продолжая ласково мне улыбаться, и вышел из кухни, прихватив с собой продолжавшего жалобно пищать тамагочи. Оставив меня в состоянии…
Да всё того же безмерного удивления, когда я, круглыми глазами, глядела вслед уходящему с кухни, из моей квартиры полуголому парню, в фартуке и чёртовых розовых тапочках-зайчиках. С моим, мать вашу, тамагочи!
— Кхм… — прокашлялась, качнувшись на табурете, и пробормотала. — Охренеть, какой пассаж… Вашу ж…
Грохот, звон разбитого стекла и острая боль в затылке выдернули меня из состояния дремоты и предложение, прозвучавшее в голове в полусне, я закончила уже вслух, хлопая глазами:
— М-м-мать! Вашу ж бога душу мать, привычно откликнулось эхо! — с трудом проморгавшись, я глубоко вздохнула, медленно выдохнула и горько посетовала, машинально поглаживая вцепившуюся в мою талию руку парня. — Жмур, я понять не могу, твоя ЧМТ что, воздушно-капельным путём передаётся или мне просто так дико везти начало и чёртова карма существует, мстя за все мои прошлые прегрешения? Если да, надо звякнуть Венику. У того точно есть полный список всех моих плохих поступков за ближайшие пару лет! Хоть выясню… С чего такие страсти начались-то!
Недо труп нахмурился, осторожно ощупывая пальцами мой ноющий затылок. После чего что-то пробормотал себе под нос и помог мне подняться на ноги с пола, аккуратно поддерживая под локоть и продолжая на чистом корейском объяснять мне, какая я неуклюжая. Во всяком случае, судя по интонациям, он явно не хвалебные оды в мою честь пел.
И да, я знаю, что надо ещё умудриться грохнуться с табуретки на пол, заснув посреди завтрака! Но что тут поделать? Могу, блин, умею и практикую, как говорит одна невыносимая рыжая личность!
Усадив меня на облюбованное собою место, Жмур ещё раз вдумчиво ощупал мою голову и, чему-то хмыкнув, принялся наводить порядок. В смысле, убирать осколки от кружки и вазочки, разбившихся в результате моего незапланированного полёта. При этом парень не переставал кидать на меня подозрительных взглядов.
Я только глаза к потолку возвела и недовольно протянула:
— Не надо, не надо на меня коситься так, товарищ бывший труп! Между прочим, моя голова будет покрепче твоей черепушки, проверенно плиткой на полу родного морга! А вот выспаться не мешает, да… — тут я скорбно вздохнула, с тоскою вспоминая о тёплой постели, горячих и страстных объятиях одеяла и по крайне мере четырёхчасовом сне. — Но кто-то с травмой головы и идеальным корейским не дал мне этого сделать. И да. Я сволочь. Я злопамятная сволочь. Всё ещё волнуешься за мою бедную голову или сетуешь, что меня не переклинило так же как тебя? Последнее, кстати, зря… Моя латынь ужаснее твоего корейского.
Моя тирада разбилась об непробиваемое спокойствие Жмурика и его же радостную, довольную улыбку. Он ею щеголял направо и налево, пока собирал осколки, вытирал пол и делал новую порцию чая. Поставив передо мною чашку, мой бедный труп пододвинул поближе сахарницу и вопросительно ткнул пальцем в продолжавший надрываться тамагочи.
— Что? — недоумённо нахмурилась, зло глядя на злосчастную игрушку. — Знаешь, что сделать, что бы она заткнулась? — Жмур кивнул и чему-то фыркнул, снисходительно на меня посматривая. — Ла-а-адно, раз ты такой умный, ты о нём и заботься. И смотри, Жмурик, если данное зверьё соизволит окочуриться… Аутопсию я буду проводить тебе, а не ему.
Очередная угроза прошла мимо ушей этого темноволосого чуда, даже не подумав хоть где-нибудь задержаться. Наоборот! Всю такую грозную и непреклонную меня, председателя жюри «Премии Дарвина», тиранку, деспотичную представительницу матриархата местного морга… В общем, ужас, летящий на крыльях ночи и повергающий весь город (точнее его мёртвую часть) в трепет и шок, одарили насмешливой и понимающей улыбкой, после чего переключили всё своё сиятельное внимание на кусок пластика, выдающий противный писк с завидной регулярностью.
Я на это только глазами похлопала, переживая приступ острого разочарования и когнитивного диссонанса одновременно. А потом плюнула, уставившись в окно и потягивая горячий чай. За одним припоминая, какие ж занятные перспективы вчера обрисовало мне моё же горячо и трепетно любимое начальство.
Звонок Ивару Захаровичу был поступком глупым. С точки зрения услышанных в мой адрес комплиментов и пожеланий, конечно же. А вот в качестве источника информации бесценный товарищ Блюменкранц был просто незаменимым, и не важно, в какой области обуревали сомнения его юных подопечных. Вот и я, покорно согласившись со всеми своими умственными и не очень характеристиками, всё-таки озадачила пожилого мужчину вопросом, мучившим меня в последние несколько дней точно.
На что любимый шеф повздыхал, сетуя на глупость, лень и девичью память некоторых бывших интернов. После чего всё-таки смилостивился и выдал мне пространную лекцию на полчаса, в общих чертах обрисовав все возможные последствия любой, даже самой лёгкой черепно-мозговой травмы. Из которой лично я выяснила для себя только две вещи.
Первая, преподаватели явно завышали мне оценки, порою ставя их за красивые глазки, мягкий характер, милое щебетание и прочую красоту. Во что, честно говоря, не верилось от слова совсем, особенно вчитываясь в характеристики с места учёбы. Как любит пошутить мой милый Эльзёныш, судя по ним, мне светила тюрьма строгого режима, а не медицинская академия. Вторая, это то, что нарушение функции речи после удара по голове, может быть как следствием небольшой гематомы, давящей на определённую часть мозга, как и простой психологией. И в первом и во втором случае лично я ничего сделать не могу…
Только обеспечить комфорт, присмотр и уход по мере своих скромных сил и возможностей. И да, убедиться, что подавать на меня в суд никто не собирается. Ивар Захариевич не смотря на все мои заверения и клятвенные обещания, что бью по голове я исключительно в целях самообороны и воспитания, так и не поверил в то, что травма не моих рук дело. Лишь отческим тоном пожурил за излишнюю эмоциональность и взрывной характер, попрощавшись со мною на этом и благополучно отключившись.
Я же ещё минут пять пялилась на телефон, не зная, обидеться на слова начальства или же всё же простить его, в виду почтенного возраста и прогрессирующего местами склероза. Не виновата ж я, что санитары всегда оказываются не в том месте, не в то время и совсем не в той компании!
Ну или просто мне «везёт» натыкаться на них, в те самые чудесные минуты, когда эта банда юных маргиналов готовит очередную пакость. А уж простить им подобное непотребство в нежно любимой прозекторской я могу исключительно посредствам тяжких, телесных повреждений…
И нет, это не моя вина, что Жорик получил перелом руки, Сёму контузило, а ещё парочку друзей обеспечило неприятными ощущениями всего организма в целом и в частностях. Я-то причём, если один не умеет правильно убегать, второй не научился уклоняться, а остальные пьют и жрут всё, что попадает в поле их видимости?!
Обиженно посопев пару минут, вновь переживая приступ острой мировой несправедливости, я допила залпом чай, принимая для себя тяжкое решение. И покосившись на увлечённого тыкающего в кнопки Жмурика, проворчала:
— Значит так, мой внезапно оживший пациент. Вскрытие показало… — Жмур вздрогнул и поднял на меня испуганный взгляд побитого оленёнка. Я аж подавилась воздухом на пару минут, после чего всё-таки продолжила говорить. — Ну прости, товарищ недо зомби, не умею я фильтровать собственную речь по одной простой причине — жалоб на неё от живых не поступало. Посему терпи Жмур, авось ожить умудришься! Ну так вот, вскрытие показало, что тебе, милый друг, предстоит долгая, счастливая жизнь здорового и полного сил человека… Но когда она наступит — я не имею ни малейшего представления, потому как моё непосредственное начальство сообщило следующую информацию: твой мозг не пострадал, но балакать на родном языке не позволяет. Боится он, понимаешь, Жмур? Боится, что тебе опять прилетит, стоит сболтнуть что-то на привычном русском.
Поставив кружку на стол, я почесала затылок и постучала пальцами по столу, добавив нерешительно:
— Ну или, как вариант, пока все последствия травмы не пройдут. Но сколько это займёт времени я, опять-таки, ни в зуб ногой. Всё, что я знаю, так это то, что терпеть тебе моё общество ещё несколько дней точно. А там, будем думать. Может меня осенит, может твои мозги на место встанут… А может переводчик сдастся и таки выдаст внятную речь, а не ту ахинею, которую он нёс… Но будем верить в лучше, готовясь к худшему…
На меня уставились недоумённым взглядом, одним движением бровей требуя пояснений по последнему заявлению. Я даже подивилась такой уникальной возможности, не говоря ни слова, поведать собеседнику всё, о чём думаешь и что знать хочешь. И хмыкнув, пояснила:
— В твоём случае, худшее, товарищ Жмур, это возвращение в морг. Но уже в качестве конкретного пациента, конкретного стола и к конкретному патологоанатому. И поверь, мой недо труп… Ты не захочешь знать, что за этим последует.
Молчание, повисшее на кухне, можно было пощупать руками. Я угрюмо разглядывала собственные ногти, размышляя о том, что при всей своей нелюбви к живым людям, я не имела ни малейшего желания вновь увидеть Жмура на секционном столе. Я вообще не люблю говорить об этом, но в глубине души, каждый раз, когда снимаю простынь с очередного клиента, подсознательно молюсь о том, что бы это не был кто-то из моих знакомых.
Привыкнуть к Смерти нельзя. С чужой можно просто научится сосуществовать, но с той, что может прийти по души близких, даже мимолётно прошедших через твою жизнь, я, увы, так и не научилась мириться. И почему-то остро не хотела, что бы едва знакомый, в общем-то, мужик, пусть и очень красивый, вновь прошёл через мои руки. Только уже в качестве привычного, мёртвого тела.
Вот уж не знаю, то ли выражение лица у меня было говорящее, то ли ещё что… Но внезапно парень отложил игрушку в сторону, встал. И обнял меня. Прижал к животу, поглаживая по голове, а я только глазами успевала удивлённо хлопать, открывая и закрывая рот. Совершенно не зная, как реагировать на его действия и что вообще сказать.
И надо ли что-то говорить?
— Так, лапы прочь от государственной собственности, — пихнула его кулаком в бок, отстраняясь и нехотя высвобождаясь от чужих объятий. Провела пальцами по волосам, фыркнула, сдувая непослушную прядь с носа, и глянула на часы. — Оу, эпическая богомышь… А время-то поджимает, товарищ Жмур и ещё как поджимает. Как любезно оповестило меня моё же горячо любимое руководство, ждёт меня подвиг немыслимый, в анналы истории войти грозящийся… — весело хохотнув от вида недоумения на лице парня, я всё же снизошла до пояснений. — Ночная смена меня ждёт, труп ты мой разговорчивый. А значит, в ближайшие несколько часов задача минимум — подготовить тебя к существованию на чужой территории в гордом одиночестве. Задача максимум — купить ещё и продуктов, а то мой холодильник богат всем чем угодно… Кроме продуктов. А голодная смерть это не круто для такого брутального типа, как ты.
Парень заинтересованно вскинул брови, хитро сощурившись и скрестив руки на груди. От такого пристального и даже оценивающего взгляда (прости меня, заведующий психоневрологическим отделением, не светит тебя увидеть меня в пациентах в ближайшее время, ох не светит, а жаль!) где-то внизу живота зашевелились глупые бабочки. Тут же павшие смертью храбрых от рук моих откормленных тараканов, шикарной породы и штучного экземпляру. Потому как, каким бы красивым не был сей бывший труп…
Но на его добродетель я покушаться не собиралась, не собираюсь и… Ладно, возможно, когда он наконец-то заговорит на родном русском, пусть даже не совсем литературном, я подумаю об этом ещё раз.
Вот только пока претендовать на данное симпатичное тело мне медицинская этика чуть-чуть не позволяет. А собственная совесть (откуда только взяться-то умудрилась?) и вовсе грозит всеми карами небесными на непутёвую голову бедного патологоанатома. Так что, сняв себя с табуретки, я утешающее похлопала Жмурика по плечу, доверительно сообщив:
— Да красивый ты, красивый. Не спорю! Поэтому, дабы ты по-прежнему радовал глаз окружающих своей красотой, придётся мне добраться до магазина. Ты, в отличие от меня, на фастфуде и прочем непотребстве вряд ли проживёшь.
И добавила, уже скрывшись в комнате себе под нос:
— Ну или проживёшь, но очень недолго. Гастрит это страшная штука, а язва желудка вообще кошмар. Если, конечно, говорить про заболевания, а не про характеристику одной милой девушки с очень отвратительным характером. Эх… Сам себя не похвалишь, ни одна зараза тёплого слова не скажет! Что за жизнь? Всё сама, всё сама…
И вздохнув прискорбно, я принялась собираться, попутно вспоминая, где ближайший магазин и собирался ли он работать в праздники.
Спустя два часа, один забег по магазинам, три ссоры с продавцами и пять взбудораженных мною лично и невольными помощниками очередей, я для себя уяснила одну вещь! Вот правду говорят же, хочешь жить — умей вертеться!
А хочешь жить хорошо — умей не только вертеться, но правильно и рационально распределять время, деньги и собственные возможности! И следуй своему плану, да. С чем, лично у меня, периодически возникают прямо-таки глобальные проблемы. И я осознала это как никогда чётко, стоило мне выйти-таки за пределы супермаркета, где удалось купить всё необходимое.
Что делает умный человек? Либо едет закупаться на машине, либо закупается в ближайшем магазине, дабы не тащится через полгорода с огромными мешками в руках. Что делает патологоанатом в моём лице? Морщится от вида полупустых полог местного продуктового, чешет затылок и пешком топает до крупного магазина самообслуживания в нескольких кварталах от собственного дома.