потерял нечто важное, и лишь теперь ты понимаешь, как это «нечто» много для тебя значило. И
потом я прикладываю ладонь, забираю корчующиеся в груди вопли совести или пики боли, и
человек открывает глаза, и он продолжает жить. Но жить в руинах из собственной глупости. В
пустыне собственного одиночества. Я помогаю им начать все заново. Но понимаете, что самое
смешное – люди ведь идиоты, и они вновь и вновь повторяют свои ошибки. И они не
отстраивают новые стены, а продолжают лихо топтаться в мусоре из своих надежд и
стремлений, добавляя в эту гору новые свершения, у которых нет будущего.
А я их лечу.
Опять.
Бессмыслица. Определенно, невероятно глупая способность: забирать боль у тех, кто за эту
боль держится; кто стремится к новой боли.
Поднимаюсь на ноги, заправляю кровать и подхожу к зеркалу. Я расчесываю волосы
медленно и сосредоточенно, считая это одним из тех занятий, что отвлекают от того, что
творится за окном. Я прокатываюсь щеткой, локоны хрустят, вытягиваются, и я внезапно
становлюсь похожей на обычного человека. Правда, это иллюзия, конечно.
Я далеко не обычный человек. И проблемы у меня не человеческие.
Знаете, иногда я думаю, что не любить свои способности – грех. Многие ведьмы – да пусть
это полное безумие – держатся за религию, за церковь, наивно предполагая, что Бог взглянет на
них сверху вниз и погладит по головке, да шепнет: я с тобой.
Уголки моих губ дрогают, и я тихо усмехаюсь.
Да-да, он со мной каждый раз, когда я захлебываюсь в ванной комнате. Он со мной. Он
наблюдает. И, наверняка, ему очень смешно.
Я всегда скептически относилась к религии. Нет-нет, людям нужно во что-то верить, уж я-
то знаю. Но я не понимаю механизм «прощения», «искупления». В чем смысл? Разве стоит
прощать всех? Убийц? Насильников? Умалишенных психопатов, которые глядят на свою жертву
бешеными, зверскими глазами и получают удовольствие от ее мук? Почему я должна
придерживаться религии, в которой каждый ублюдок и псих найдет свою тропу, в которой даже
«ад» - метафора искупления? Девять кругов, одиннадцать тысяч ступеней, семь грехов, и каждый
– прощается, пусть в Святой Книге говорится о не прощении. Даже мои способности – в
излечении. Какого, спрашивается, черта?
Чем эти люди заслужили такое к себе отношение?
Знаю: это не милосердие. Это равнодушие. Каждый должен получать по заслугам, и каждый
должен знать, что, соверши он преступление, никакой Господь по головке его не погладит. И
тогда я поверю в такого Хозяина. Тогда я стану верующей и начну молиться перед сном, ходить в
церковь. Да, тогда я буду знать, что виновные получат по заслугам, и никто их не простит лишь
потому, что они извинились. И тогда я решу, что мой дар лишь тех исцеляет, кто этого
заслуживает. А не всех подряд. Не каждого, кто сделал так много, но расплатился так просто.
Я спускаюсь вниз. Мамы уже нет. Она всегда уходит рано, и я вдруг думаю, что она
специально убегает, чтобы я не ощущала ее чувства. По утрам ведь жизнь всегда кажется
невыносимой. Ночью ты готов свернуть горы, а с рассветом хочешь слиться с пылью.
Послезавтра Йоль – день зимнего солнцестояния. Мне опять придется запереть себя в
ванной комнате, а моей матери вновь придется не вставать с постели. Но мы привыкли.
Наверно.
Мне хочется прогуляться, хотя я прекрасно понимаю, во что это может вылиться. Но сидеть
дома – невыносимо. Когда-то я уже пыталась запереть себя, замуровать в коттедже, как в
тюрьме, лишь бы не встречаться с людьми и не испытывать их чувства. Но потом до меня дошло,
что из дома выходить нужно, иначе я окончательно сойду с ума. Собственно, у меня и так нет
друзей, нет хороших знакомых. Закрывшись в своей комнате, я бы просто срослась с деревянным
полом и превратилась бы в чучело, набитое собственным ужасом.
Я натягиваю куртку и выхожу из дома, впялив взгляд вниз. Я привыкла смотреть на носки
кроссовок и сосчитывать шаги, это отвлекает от реальности, происходящей вокруг.
Сразу сворачиваю с главной дороги. Бреду вдоль тихого леса, вдыхаю глубоко запах хвои и
думаю: сегодня слишком тепло, даже душно, словно погода пытается стянуть ваше горло в
тисках и повалить на спину. Ветер завывает где-то высоко в небе, над верхушками деревьев, а я
плетусь по иссушенной тропинке и считаю: шестьдесят два, шестьдесят три. Шестьдесят четыре
– слышен рокот волн, сражающихся с нависнувшими над пропастью острыми скалами.
Шестьдесят пять – слышен запах моря, который смешивается с запахом сухой земли, хвойных
стволов, иступлено наблюдающих за паразитами, пожирающими их древесную кору. Шестьдесят
шесть – слышно мое спокойное сердцебиение. Я одна, в лесу как всегда никого нет, никто не
посмеет приблизиться ко мне, нарушить спокойствие. Эта дорога – мое спасение,
изолированный путь от неприятностей, бушующих в городе.
Через какое-то время я, наконец, оказываюсь перед невообразимой пропастью, резко
сливающейся с синим горизонтом. Мой папа любит сюда приходить. Он и показал мне это
место. Он сказал, что я могу находиться здесь столько, сколько пожелаю. Могу следить за
волнами и ждать, когда он вернется; могу первой увидеть его лодку.
Я подхожу к краю обрыва, усаживаюсь на сухую землю и выдыхаю. Звучит только мелодия
моря, бушующих волн, и никого здесь нет. Как я и хотела.
Папа редко бывает дома. Почти все время рыбачит. Иногда я не вижу его неделями и
невероятно скучаю. Они с мамой, словно созданы были для такой непутевой дочери. Даже не
знаю, что бы со мной сделали другие родители. Наверно, не вытаскивали из ванной, до верхушки
наполненной водой, а топили, в надежде, что их кошмарам придет конец.
Я наблюдаю за грозовыми тучами, скопившимися где-то над горизонтом, и тяжело
выдыхаю. Наверно, сегодня будет дождь. Сильный дождь, судя по молниям, сверкающим в
темно-синем, бардовом месиве из облаков. Я люблю дождь. Люблю считать капли.
- Ты никогда меня не слушаешь! – Неожиданно взвывает за моей спиной женский голос, и я
резко оборачиваюсь. Что это было? Всматриваюсь в кромку леса, настороженно слежу за
черными, толстыми стволами и морщусь. – Никогда! – Продолжает вопить голос из глубины
леса, и я вдруг понимаю, что кто-то забрался в ту же даль, что и я.
Отлично.
Я изо всех сил стискиваю в пальцах сухую землю, которая в тот же миг царапает до боли
ладони, и зажмуриваюсь. Почему. Почему. Пусть они уйдут.
- Чего ты орешь!
- Не трогай меня!
- Ко мне подойти, господи, живо подойди, идиотка!
Слышу, как скрипят зубы, и внезапно ощущаю этот поток ненависти, который смело
прорывается сквозь переплетенные, хрустящие ветки. Он врезается мне в спину клинком, и я
вдруг думаю, что спрыгнуть с утеса – отличная идея. Спрыгнуть. В воду.
Вода огородит от звуков, обнимет, примет в безмолвие.
- Отвали! Все, иди к черту! Я больше никогда не...
По утесу проносится звонкая пощечина, и я нервно дергаю головой.
Я ненавижу людей.
Ненавижу их поступки, слова. Ненавижу безнаказанность, с которой они вытворяют все, что
им угодно. Ненавижу.
- Ну и катись! – Взвывает парень под рыдания, вырывавшиеся изо рта девушки. – Ты
ненормальная идиотка, проваливай, давай, иди!
Его голос тонет в свисте ветра, а вот рыдания становятся громче, и тогда я понимаю, что
незнакомка, покачиваясь и держась руками за покрасневшее лицо, выбегает ко мне.
На мой утес.
На мое место.
Я смотрю на нее через плечо, а она застывает, впялив в меня стыдливый взгляд. Да, я всегда
вижу, когда людям стыдно. За то, кто они есть. За неумение дать сдачи. За горячее неуважение к
себе, к своему мнению, к своей жизни. Такие девушки, как она – дымка, они не живут, они
плавают и мельтешат перед глазами. От них отмахиваются ладонями, их не воспринимают. Они
никому не нужны. Ими пользуются, ею пользуются, пользовались так много раз. Я вижу правду в
серых, напухших глазах незнакомки.
Она не убегает, дергаясь от резких вдохов и выдохов, а я поднимаюсь.
В голове щелкает. Будто стрелка часов. Я наклоняю голову, смотрю на девушку, и я понимаю,
что она поломана. Ее надо починить. Надо забрать ее боль, отнять ужас, стыд. Я могу это
сделать. Но хочу ли я? Нужно ли это?
Неважно. Мои способности никогда не спрашивают разрешения. В какой-то момент я
просто перестаю себя контролировать. Я становлюсь совершенно другим человеком.
- Ты плачешь. Я могу это исправить. – Делаю шаг вперед, а позади волны врезаются в скалы
с оглушающим треском. – Тебе не будет больно, я обещаю.
Но ей будет больно. И еще много и много раз, потому что она вновь вернется к тому
кретину, что ударил ее. Или найдет нового. Она не умеет иначе. Она не вынесет урок, если я
избавлю ее от стыда, заберу ненависть, сделаю жизнь проще, но жизнь этого не любит. Не любит
быть простой. Поэтому она ударит вновь и гораздо сильнее.
Темноволосая девушка дергается, когда я оказываюсь совсем близко. Но назад я не
отступаю. Изучаю пристальным взглядом полопавшиеся сосуды в ее глазах, эти тоненькие нити,
что тянутся вокруг радужки воспаленной паутиной. Изучаю отпечаток его руки. Да. Видно даже
слишком отчетливо – грубые, толстые полосы на щеке и подбородке.
- Тише, – убаюкиваю я, заметив, как дрогают обветренные губы незнакомки, – тебе станет
легче, я лишь прикоснусь рукой, лишь заберу все, что причиняет боль.
Я должна, меня тянет зависимость, доза. Воздух застревает в горле, и я понимаю, что смогу
задышать только тогда, когда выполню предназначение, сделаю ее жизнь лучше.
- Тиш-ш-ше.
Я прикладываю ладонь к груди девушки, и невероятная колючая волна врезается в лицо, ополоснув с ног до головы все тело, спина вытягивается, рот распахивается в немом крике, и я
гляжу на серое небо широко распахнутыми глазами и чувствую, как сквозь меня проносится
поток невыносимой боли, поток унижения и стыда. Колени дергаются, а я стою, стою, даже
когда ощущаю слезы на щеках, даже когда хочу сорвать с себя кожу, потому что считаю ее
грязной, изношенной. Тиканье часов – ее жизненных часов – вопит в моей голове невыносимо
громко. Каждая упавшая слеза, каждый удар, каждый вдох.
Как всегда все заканчивается слишком резко.
Я отлетаю в сторону, прижимаю к груди руку, а незнакомка валится на колени.
Теперь ей будет лучше. Возможно. А вот у меня в груди взвывает невыносимая боль, после
которой хочется рыдать во все горло. Я резко встряхиваю волосами, зажмуриваюсь и стискиваю
зубы, а она не проходит. Она не исчезает. Я все так же ощущаю себя гнилой.
Она была гнилой. Эта девушка. Я ее починила.
- Н-ненавиж-жу, – шепчут мои губы, и, хромая, я схожу с места.
Это мой утес. Мой! Здесь никого не должно было быть. Слезы градом катятся вниз, а на
голову падают дождевые, огромные капли. Я плетусь обратно домой, прижимая к себе руки, продавливая ими живот, но становится только хуже. Я вижу, как эта девушка ревет у себя дома,
как ее к полу прижимают мужчины, всегда с разными лицами. Они делали ей так больно, почему она не сопротивлялась, почему терпела.
Я взвываю от очередной боли и врезаюсь в липкий ствол дерева. Прикладываю лоб к коре и
начинаю грубо пальцами расцарапывать ее, надеясь, заменить душевные скитания физическими.
Скоро станет легче . Раз, два, три, четыре. Это проходит. Всегда проходит.
Пять, шесть, семь, восемь.
Над головой взрывается молния. Ветер взвывает такой сильный, что деревья тот час
наклоняются ниже и скрипят от напряжения. А я горблюсь под тяжестью чужих эмоций.
Иногда я жалею, что не могу прикоснуться к своей груди и забрать свои эмоции. Так ли
важно чувствовать? Сейчас люди руководствуются не светлыми ощущениями, а теми, что
приносят боль. Сейчас чуждо добро, как справедливость, сейчас ты становишься, даже
невольно, обозленным, обиженным, сломленным. Нужно ли это людям?
Без эмоций жить стало бы легче. Как от них избавиться?
Я невольно смотрю на обрыв и поджимаю трясущиеся губы. Да, там, внизу, морская пучина,
которая всегда готова раскрыть объятия. Она ждет меня и манит. Она знает, что я нуждаюсь в
тишине и покое, и она сможет помочь мне.
Очень медленно отстраняюсь от дерева, смахиваю холодными руками капли дождя,
непрестанно скатывающиеся по лицу толстыми линиями, и иду вперед. Шмыгаю носом. Я
всегда балансировала. Как и все мы. Вот только меня манила тишина, свойственная лишь
мертвым. Живые пребывают в постоянном шуме, который невыносим для меня, и я жила и
надеялась, что однажды он утихнет... Утихнет этот шум. Однако со временем мне стало ясно, что
крик, стоящий в моих ушах, исчезнет только тогда, когда исчезну я. Загвоздка. Я ведь не
собиралась умирать. Но, может, и выхода другого нет?
Смерть. Обычное явление. Мы рождаемся, чтобы умереть. Таков закон. Некоторые
пытаются заполнить эту тонкую черту, стоящую меж цифрами на надгробье, событиями и
воспоминаниями. Некоторые, такие же, как я, просто хотят пропустить ту фазу жизни, при
которой у тебя ничего не получается, а жизнь предстает в виде колючего шара, как можно
быстрее. Знаете, я ведь не против испытаний. Просто они должны к чему-то приводить, ты не
должен страдать просто так. Должна быть цель, замысел.
Я не вижу цели.
Я вижу обрыв.
Я подхожу на край и вытираю тыльной стороной ладони лицо. Порывы ветра хлещут по
щекам так же грубо, как тот мужчина хлестал по щекам неизвестной девушки. Думаю, она уже
далеко. Она убежала и решила, что жизнь стала иной. А я вижу свою жизнь внизу, в бирюзово-
бордовой пучине с пенистыми гребнями. И я хочу прыгнуть.
- Нет! – Восклицает незнакомый голос одновременно со вспышкой, полоснувшей по небу
острым клинком. И я резко оборачиваюсь, приклеив к земле правую ногу, уже робко
поддавшуюся вперед. Растерянно округляю глаза.
Метрах в десяти от меня оказывается невысокий парень, он держит руки перед собой и
машет ими, словно я дикое животное. Справа от него темноволосая женщина. Она стоит в такой
позе, будто бы готова накинуться на меня в любую секунду, что не нравится мне. И не может
понравиться. Я обозлено встряхиваю головой.
- Уб-бирайт-тесь.
- Нет, не надо, подожди, – повторяет незнакомец, сделав крошечный шаг вперед. По его
запотевшим очкам катятся толстые дождевые капли. Он наклоняется, но я со свистом выдыхаю
колючий воздух и отшатываюсь, – лучше отойди от края, слышишь?
- Лучше н-не трог-гай меня.
- Пожалуйста, – вмешивается женщина, – мы хотим помочь.
Я растерянно моргаю, пытаясь смахнуть недоумение с глаз, но ничего не выходит. Я впервые
вижу этих людей и искренне не понимаю, с какой стати им спасать мне жизнь. Не умеют люди
помогать друг другу. Я знаю. А они пришли сюда не просто так. Я чувствую.
- К-кто вы?
- Давай поговорим у тебя дома, Дельфия.
Они знают мое имя. Я ошеломленно стискиваю зубы и слышу, как о скалы вальяжно
разбиваются огромные тонны воды. Земля под ногами даже трясется. Мне не нравится то, что
происходит. Я ощущаю себя загнанной в клетку, и дышать тут же становится тяжко.
- Откуда-да в-вы...
- Твоя мама сказала, где тебя найти.
- Но...
- Она это предвидела, - вновь опережает меня парень в огромных очках. У него такие
блестящие глаза, что мне вдруг кажется, они сейчас сожгут меня заживо, - пожалуйста. Ты не
должна прыгать, Дельфия. Ты ведь не хочешь.
- Хоч-чу. – Я разворачиваюсь лицом к обрыву и глубоко втягиваю холодный воздух.