ИЗАБЕЛ•
Я произнесла «черт» уже столько раз, что это фактически причиняло боль.
Было невозможно принять реальность происходящего. Во-первых потому, что Коул Сен-Клер был схож с Кристиной в том, что в большинстве случаев представлялся известным и нереальным, и не присутствующим здесь и сейчас. Было некое разногласие между ним и его окружением, как будто он плавно и красиво проектировался издалека.
И во-вторых, Коул был волком.
Я не знала, была рада или напугана, увидев его. Я видела его лежащим на полу с иглой в руке; я была свидетелем его превращения в волка прямо передо мной; я помню его просьбу помочь ему умереть.
И в-третьих, он видел меня плачущей. Не уверена, что могу жить с этим.
Почему ты здесь? Ради меня?
— Хей, — сказал он. Он все еще улыбался мне той слабой, беспечной улыбкой. У него была лучшая улыбка в мире, и много людей говорили ему об этом. Осознание того факта, что его улыбка прекрасна, должно было бы уменьшить его мужественность, но привычное высокомерие было частью его славы.
Но я была привита несколько месяцев назад, и с того времени растила сопротивление. У меня выработался иммунитет.
Мы стояли в двух шагах друг от друга. Был буфер истории между нами, и все остальное, притягивающее нас друг к другу.
— Ты мог позвонить, — сболтнула я глупо. Он усмехнулся шире. Он величественно указал на себя, пытаясь не свалить при этом стойки покрытых пленкой рубашек.
— Тогда бы я уничтожил это.
Весь магазин выглядел по-другому с ним, стоящим здесь. Как если бы он притащил послеобеденное солнце вместе с собой.
— Что ты подразумеваешь под «это»? — Спросила я.
— Та-даам.
Он действительно пытался сохранять свою улыбку Коула Сен-Клера вместо настоящей. Каждый раз, когда она была готова вот-вот прорваться, мое сердце разрывалось.
Я знала, что у нас были зрители. Они не пялились во всю, а пытались быть вежливыми, но любопытство было заметно. Я хотела выйти на задний дворик, или вернуться обратно, или по крайней мере посмотреть на свои руки, чтобы удостовериться, что они не дрожат так, как это чувствовалось, но я не могла разумно соединить все это.
Ясно было одно: я влюблена в Коула.
Или была. Или собиралась быть. Я не видела разницы.
Я не знала, был ли он здесь ради меня, тем не менее, я не могла принять обратное. Фактически, не было ни единого шанса, что он проделал этот путь из Миннесоты ради меня. Возможно он просто пришел сказать привет, после переезда сюда для чего-то еще. Вот почему он не позвонил сначала.
— Идем, — резко сказала я. — На улицу. У тебя есть время?
То, что он пришел ко мне, говорило о том, что есть. Когда он входил в кладовку, то поднял бровь в сторону Сьерры, показывая, что он привык к моему тону.
Это происходило на самом деле?
Я провела его через кладовку, которая была загромождена новыми леггинсами и порванными туниками всех оттенков хаки.
Тогда мы вышли в окрашенный синим переулок. Там были мусорные баки, но от них не воняло — они были наполнены картоном и мертвыми растениями. Здесь был старый битл Сьерры, который не ездил, и он также был полон картона и мертвых растений.
Пока я вела его к машине, я пыталась докричаться до себя, объясняя всевозможными путями, что его пребывание здесь не меняло ничего, не значило ничего, было ничем. Ничего, ничего.
Я обернулась, и открыла было рот, чтобы сказать что-то уничтожающее о том, что он не позвонил мне до того как появился в моем штате, на моей работе, в моей жизни.
Но тогда он обернул свои руки вокруг меня.
Мое дыхание прервалось, будто он перекрыл мне воздух. Я не обняла его спину сразу же только потому, что у меня не было достаточно информации для того, чтобы знать, как обнять его спину.
Он пах тем странным аэропортным мылом для рук, и я готова была утонуть в его глубине.
Коул сделал шаг назад. Я не могла прочитать по его лицу, что творится у него внутри.
— Почему ты сделал это? — спросила я.
— И тебе привет, — ответил он.
— Привет говорят в тех случаях, когда звонят кому-то, — он совершенно не выглядел обиженным. — Ты никому не звонил до «та-даам».
— Возможно мне не нравится «та-даам».
Честно говоря, я совершенно не знала, что мне нравится. Я только знала, что мое сердце стучало так быстро, что мои пальцы онемели. Рассуждая логически, я знала, что это было просто от неожиданности, но я не знала, было ли это что-то вроде «сюрприз, держи торт» или «сюрприз, получи инсульт»?
Передо мной улыбка Коула поблекла. Его взгляд стал пустым, что случалось с Коулом, когда ему было больно. Настоящий Коул пустил ситуацию на самотек и оставил свое тело стоять здесь.
Безжалостно, но я была благодарна за это, как была благодарна за тот проблеск настоящей улыбки ранее. Потому что его реакция была настоящей. Это значило, что он волновался о том, как я восприму его приезд. Я не могла доверять его улыбке, но боль… я знала на что это похоже.
— Послушай, — сказала я. — Ты не можешь просто так заявиться и ожидать, что я буду пищать и хихикать, потому что я не тот человек. Так что перестань выглядеть уязвленным из-за того, что я не делаю этого.
Его эмоции отобразились на лице. Взгляд был голодный и беспокойный.
— Пойдем со мной куда-нибудь. Давай сходим куда-то. Куда здесь можно пойти? Давай пойдем туда.
— Мой рабочий день заканчивается в шесть, — шесть? Семь? Сейчас я даже не могла вспомнить, когда заканчивается мой рабочий день. Где мы? Переулок позади «Блаш». Океанический бриз охлаждает мою кожу, над головой мечтательно поет скворец, сидящий на телефонном проводе, а сухую пальму удерживает от падения бетонная стена. Все это было реально. Все это происходило.
Он переступил с ноги на ногу — я уже практически забыла, что он замирал на месте, когда дела шли плохо.
— Что там ближайшее? Обед? Ужин? Точно. Поужинай со мной.
— Ужин? — в тот момент мой утренний план включал в себя преодоление пути обратно в Глендейл в Дом Разводов и Отдаления для вечерней порции эстрогена и смеха, которые также могли быть слезами или наоборот. — Что потом?
Он схватил меня за руку.
— Десерт. Секс. Жизнь, — он поцеловал мою ладонь — не сладкий поцелуй. Поцелуй, от которого моя кожа загорелась внезапным, диким желанием. Его губы.
Теперь я думала, что у меня именно инсульт.
— Коул, стой, подожди.
Остановки и ожидания не были его сильной стороной.
— Коул, — сказала я. Думаю, я могла бы утонуть в этом синем переулке.
— Что?
Я начала было говорить ему остановиться снова, но это не было тем, что я имела ввиду.
— Дай мне минуту. Господи!
Он отпустил мою руку. Я уставилась на него. Это был Коул Сен-Клер: острые скулы, бриллиантово-зеленые глаза, торчащие пряди темно-коричневых волос. Его улыбка могла бы стать известной и без Наркотики. Думаю, ему нравилось, что я рассматриваю его. Кажется, ему нравилось абсолютно все в этом моменте. Все это было спланировано, чтобы застать меня врасплох, заставить меня реагировать.
Надежда и страх зародились во мне в равной мере.
Я спросила:
— Почему ты здесь?
— Ты.
Это был совершенный ответ, сказанный несовершенным образом. Он сказал это как факт. Просто как «ты». Это было так легко: сказать всего одно слово. Мне хотелось, чтобы он сказал это снова, чтобы у меня была еще одна возможность что-то почувствовать.
Ты.
Я.
— Ладно, — сказала я. Мое лицо грозила озарить улыбка. Я поспешно ее спрятала. Ни в коем случае он не получит мою улыбку, не позвонив прежде. — Ужин. Ты заедешь за мной?
Коул рассмеялся, звук слишком недостижимый в своей радости.
— Конечно.
Глава 4
КОУЛ•
Если верить часам в такси, я невероятно опаздывал на мою встречу с Бейби Норс. Опоздание не является одним из моих многочисленных пороков, и обычно это бы обеспокоило меня. Но ничто не могло испортить мне сейчас настроение. Во мне гудело приятное беспокойство, вызванное намеком на улыбку Изабел.
Когда мы встретились, я просто пытался сохранить свою жизнь путем превращения в волка, а ее брат умер, пытаясь перестать быть им. Изабел была единственной более язвительной вещью в Мерси-Фоллз, чем я.
Она была единственной, кто знал меня.
Солнце над моей головой светило в тысячу раз ярче, чем солнце над Миннесотой. Все в этом месте было бетонным, покрытым искусственной травой и высокими пальмами.
— Куда дальше? — спросил водитель. Он носил шляпу, более подходящую для деревни, нежели для Л.А., и выглядел уставшим.
— Пешеходная набережная, — сказал я. — Венис. Если есть вторая. Наверное, нет. Но мало ли.
— По этой улице нельзя ездить, — ответил он. — Это на пляже. Я должен вас высадить. Вам придется идти пешком.
Я не знал, так ли это, потому что не был на Западном Побережье довольно давно, или потому что не был нигде, кроме Миннесоты, долгое время, но я все еще продолжал удивляться Калифорнии. Когда мы подъезжали к дому Бейби Норс, все становилось знакомым и желанным, увиденное ранее в турах, или во снах, или в кино. При виде названий улиц: Малхолланд Драйв и Бульвар Уилшир — и указателей: Голливуд, Шевиот, Беверли-Хиллз — в голове возникали картинки блондинистых волос, красных машин, пальм и бесконечного лета.
Изабел…
Лос-Анджелес. В первый раз, когда я был здесь, Янки-узурпатор[6], неуклюжий почти-у-цели, я сфотографировал Бульвар Голливуд и отправил фото своей маме с текстом: представь, что я знаменит.
Теперь я был по-настоящему знаменит, хоть и не отправлял маме больше ничего.
Я вернулся.
Мне было хорошо. Это похоже на то, как если бы вы были несчастны и не знали этого до того, как перестали таковым быть. Я думал, что был в порядке в Миннесоте. Скучно, одиноко, нормально.
Калифорния, Калифорния, Калифорния.
Я все еще мог ощущать реальность Изабел на своих руках. Это было как солнце на моих веках и привкус океана на моих губах, если вдохнуть через рот. Я был здесь ранее.
В этот раз все должно было быть по-другому.
Я позвонил моему другу Сэму, оставшемуся в Миннесоте. Он удивил меня, ответив сразу же — он ненавидит разговаривать по телефону, потому что не может видеть лицо собеседника во время разговора.
— Я здесь, — сказал я ему, отдирая от окна наклейку с логотипом службы такси. На переднем сидении мой водитель вел приглушенный и напряженный разговор на другом языке. — Мое лицо расслаблено и выглядит довольным. Мои губы изогнуты вверх.
Сэм не засмеялся, потому что имел иммунитет к моему очарованию.
— Ты уже где-нибудь остановился? Все в порядке?
— Со мной все хорошо, мамочка, — ответил я. — Еще нигде. Я собираюсь увидеться с Бейби сейчас.
— У меня был худший кошмар о тебе ночью, — задумчиво произнес Сэм. — Ты бегал по Лос-Анджелесу и покусал около двадцати человек, чтобы создать стаю волков и там.
Все знают, что если кто-нибудь говорит тебе что-то особенное, что не приходило тебе в голову раньше, то ты зацикливаешься на этой мысли. Сэм фактически заставил меня рассмотреть идею о волках в Лос-Анджелесе, которая не посетила меня раньше, хотя должна была бы. Этот вариант не лишен романтичности. Волки, бегущие вниз по бульвару Сансэт в сумерках.
— Двадцать, — усмехнулся я. — Никогда не укусил бы четное количество людей.
— Когда я сказал тебе, что это была ужасная идея, ты ответил, что не хотел быть одиноким.
Это было в моем стиле, но я не стану обходить окрестности, кусая себе новых друзей. В то время, как я превращался в волка всего на несколько минут, большинство людей в конце оставались в своем волчьем обличье в течении месяцев. В точности то, что и произошло в Миннесоте. У меня остались только Сэм и Грейс, и они оба из всех мест выбрали пойти в колледж. Летняя школа. В Дулуте. Кто этим занимается?
— Худшей частью, — Сэм продолжил, — было то, что будильник был заведен на радио, и, когда я проснулся, играла твоя дурацкая песня «Злодей».
— Какую хорошую станцию ты выбрал, чтобы завести его, — такси начало останавливаться. Я сказал:
— Мне пора. Будущее находится здесь, украшенное цветами и фруктами.
— Подожди… — сказал Сэм. — Ты уже виделся с Изабел?
Мои пальцы все еще могли чувствовать ее.
— Ага. Мы обнимались. Ангелы пели, Сэм. Те самые толстячки. Херубы. Херувимы. Мне нужно идти.
— Не кусай людей.
Я повесил трубку. Водитель такси остановил машину в парке.
— Дальше идите пешком.
Я открыл дверь. Когда я протянул ему деньги, то спросил:
— Хочешь пойти со мной?
Он уставился на меня.
Я вышел. Когда я сбросил рюкзак с плеча на тротуар, ко мне приблизилась группа юных скейтеров. Один из них закричал на меня:
— Мы катаемся!
Остальные за его спиной были полностью увлечены занятием.
Мои губы на вкус все еще были как духи Изабел.
Солнце сияло над головой. Моя тень была крошечной у моих ног. Я не знал, как не сойти с ума до ужина.
Бейби Норс жила в доме на Венис-Бич, который выглядел так, будто его построил оживленный малыш. Это была коллекция ярких цветных блоков разного размера, уложенных друг на друга и стоящих рядом, соединенных между собой бетонными лестницами и металлическими балконами. Он располагался перед бесконечно наполненным туристами пляжем и осязаемым синим океаном. Это здание было дружелюбнее, чем я ожидал.
Люди боялись Бейби Норс. Я думаю, это потому, что она была домашним вредителем, в том смысле, что она разрушила жизни семерых последних человек, которых она показала на телевидении. Это было частью ее бренда. Возьмите железнодорожную аварию, покажите это по телевизору, дождитесь взрыва, вытрясите бешенные деньги за сюжет о крушении.
Каждый, кто подписал с ней контракт, думал, что сможет выйти из ситуации невредимым, не потеряв достоинства и здравомыслия, и все они ошибались.
Казалось, никто из них не знал, что это всего лишь спектакль.
Я поднялся по бетонной лестнице. Дверь распахнулась, когда я в нее постучал. Не было смысла звать ее. Музыка внутри была настолько громкой, что невозможно было распознать ничего, кроме самого чистого голоса в трио и отвратительного барабанного баса. Это был своего рода трек в исполнении девушки, которую, вполне возможно, заметили на канале Дисней.
Когда я вошел, кондиционированный воздух поразил меня, как удар. Я мог чувствовать все мои напряженные нервы до единого, учитывая их форму и виды.
Здесь это начинало иметь значение.
Прошло очень много времени с тех пор, как я был волком. И требовалось довольно многое, чтобы заставить мое тело изменяться: стремительное снижение температуры, интересный химический коктейль, убедительный толчок для моего гипоталамуса[7]. Теперешнего перепада температуры было недостаточно для этого, но его хватило на то, чтобы привести мое тело в состояние шока от воспоминаний о превращении.
Оборотень, оборотень.
Это может стать хорошей песней.
Внутри потолок возвышался над бетонным полом, соединенный с ним обнаженными проводами. Было четыре предмета мебели. Посреди них Бейби Норс склонилась над айпадом. Я узнал ее больше из статей желтой прессы, чем из-за нашей славной встречи много лет тому назад. На ее глубоко посаженые глаза свисала темно-каштановая челка как у модели семидесятых. На ней были надеты тянущиеся леггинсы и что-то вроде туники, сшитой из брезента, льняного полотна или чего-то еще. Она была низкого роста и хорошенькой в каком-то неопределенном смысле. Что-то вроде «смотрите, но не трогайте». Я понятия не имел, сколько ей было лет.
Я указал на одну из колонок наверху. Певец щебетал что-то о том, как мы должны все называть ее и сделать что-то, прежде чем будет слишком поздно. Это было безжалостно броско.