Те самые, услышав которые в том же зале совета, она бы пронзила дерзкого самца клинком, долго не раздумывая. Сейчас же они не были угрозой; это был самый мощный афродизиак из всех, что ей доводилось знать — хриплый рык-шепот слов, наполненных роковым смыслом.
Спирали приближающегося оргазма закрутили хаос сладкого торнадо на кончиках пальцев, в ладонях, поднимаясь выше, опоясывая ретивое сердечко, но девушка не спешила отдаваться первой волне наслаждения. Куда слаще было продлевать эту сладкую пытку, растягивать во времени, теряя контроль и доводя себя до самого пика. К тому же, она жаждала ощутить в себе его твердый жезл, который бы вспорол далеко не нежным натиском тесные глубины врат Криспиды, проник еще дальше — пальцев было ничтожно мало. Она сумела удержаться и не оросить соком сладкой разрядки пальцы Аларикса, хотя перед глазами плясали темно-алые пятна, иногда вспоротые бликами огня, сердце сорвалось в оглушающий ритм, а бедра толкались вперед — тело не соглашалось с разумом и жаждало получить освобождение как можно скорее.
— Попроси! — прохрипел Аларикс в ее губы, резко вынимая пальцы. Головка его возбужденного члена коснулась лобка Латимы, скользнула искушающим нажимом по клитору и налитым губкам. Лучезарная не смогла удержаться от очередной судороги, когда бедра выгнулись навстречу, стремясь поймать твердый жезл в свои истекающие влагой тиски, но все же нашла в себе силы выдохнуть в ответ:
— Ни за что!
— Сука! — в устах Фланигуса это обращение давно стало самой тончайшей из ласк, самым возвышенным из титулов, апофеозом страсти, которая сжигала их день за днем в своей бездне, и которой никто из них не мог насытиться полностью. Латима замерла, толкнув свой язык навстречу его губам в ритме непобедимого противостояния, вызывая на бой, провоцируя на дальнейшие действия своей отчаянной смелостью. Поединок взглядов, переплетенных пальцев, жаждущих языков, танцующих ритуальный танец первобытной страсти, трение разгоряченной кожи и желание тесного воссоединения достигли пика, замерли в пространстве и времени за несколько секунд до полета к вратам рая.
— Ты мне за это ответишь! — жарко прорычал Аларикс, капитулируя, проигрывая в этом сладчайшем поединке. Вся женская сущность Латимы воспламенилась от сладкого восторга победительницы, когда мужчина вошел одним резким толчком на всю глубину, растягивая пульсирующие стеночки врат Криспиды, словно это была его последняя возможность утвердить диктат своей власти над дрожащим телом непокорной амазонки. Никто из них так и не смог ни проиграть, ни победить в этой любовной игре; его отчаянная попытка подчинить прекрасную любовницу своему ритму провалилась с треском — он сам не мог сдерживать бурлящее в крови желание и, видимо, уже не хотел. Бедра девушки задали ритм, принимая мужчину полностью в клетку своих тесных ножен страсти. Ничего удивительного, что никто из них не смог долго продержаться на вершине удовольствия — судорога освобождения сотрясла их обоих одновременно. Вспышки ярчайших пульсаров ослепили, оглушая ритмичным током крови в возбужденном теле, и в который раз за три солнечных круговорота, которые Лучезарная провела в Спаркалии, голосовые связки сорвал неистовый крик освобождения, сомкнувшись в первозданной мелодии с хриплым рыком излившегося в нее мужчины.
— Непокорная девчонка! — вес тела Фланигуса придавил ее к постели, но девушка лишь шумно выдохнула и довольно улыбнулась, прижимаясь к его щеке своей, удерживая его голову в ласковых тисках своих ладоней.
Этот мужчина, помимо первобытной страсти, сумел разбудить в ней что-то, подозрительно похожее на нежность. О том, что это и была она, извечная женская благодать в ее чистом виде, Латима остерегалась даже думать. Когда молва о твоей жестокости, непримиримости и коварстве летит далеко за пределы империи, остается только свыкнуться с этим. Она не свыклась: она наслаждалась подобными лаврами своей особе, тем, что так не похожа на Лаэр, но одновременно так близка к своей королеве, которая всегда являлась ее доброй подругой. Гордилась тем, что не знает жалости и не испытывает ни к кому подобных чувств, которые были синонимом слабости. То, что происходило сейчас, было гораздо проще не замечать, гнать прочь и придумывать ему маловразумительные названия, потому как признаться себе было равносильно провалу.
— Кажется, я уже не смогу без своей дикой пантеры! — проговорил Аларикс. Когда его дыхание выровнялось, он не разжал рук, и Латима жмурилась от удовольствия, тая в тепле этой властной нежности. Еще четыре солнечных круговорота, дань вежливости спаркалийскому гостеприимству, и ей придется вернуться в Атланту. Она не хотела думать о том, что половинка сердца навсегда останется здесь, в этой вражеской, по сути, империи, которой правит столь сильный и непримиримый император, что лучше заключить с ним союз и тем самым предотвратить военные конфликты, которые не будут столь легкими как прежде.
— Ты сам понимаешь, что это неминуемо. Моя миссия с каждой каплей масла близится к своему завершению. Я не хочу загадывать, увидимся ли мы куда-нибудь снова.
— Ты увезешь половинку моего сердца с собой, дочь Криспиды. — Губы Фланигуса скользнули по ее скулам, повторяя соблазнительный рельеф. Девушка доверчиво устроилась в кольце его рук. Удовольствие было настолько сильным, что вскоре она стала погружаться в сон, согретая теплом рук мужчины, который стал значить для нее гораздо больше, чем она могла себе признаться.
Аларикс Фланигус наблюдал за ней, затаив дыхание. Когда сон окончательно сморил пылкую амазонку, мужчина осторожно разжал объятия своих рук, выскользнул из постели и подошел к столику, чтобы налить себе вина. Пламя свечей всколыхнулось от его практически незаметной поступи. Поднеся к губам кубок, он довольно улыбнулся, не сводя глаз с обнаженной смуглокожей красавицы, раскинувшейся на ложе страсти. Блики огня плясали в ее темных волосах, падали золотистым отблеском на кожу, словно повторяя маршрут его рук и поцелуев. Латима была прекрасна — во сне ее маски слетали. И он по-прежнему видел чуткую, отзывчивую и страстную девчонку, которую рамки матриархальной державы вынуждали переступать через себя и сражаться с теми, кто хотел дать ей счастья.
Прекрасная амазонка зашевелилась во сне — отблески огня заиграли золотыми переливами на разгоряченной коже, рельефных мышцах живота, осыпались искрами на полушария совершенной груди. Ее роскошные темные волосы разметались по подушке, притягивая свет, сияя в полумраке черным золотом. Мужчина ощутил, как зашевелился, наливаясь силой его член, хотя он полагал, что этот страстный марафон вымотал обоих. Словно подразнивая, Латима протянула руку, ощупывая пустующую половину ложа, и беспокойно нахмурила брови. Даже во сне она тянулась к его теплу и подчиняющей властной силе.
Аларикс сам не мог понять, что с ним происходит. Это было похоже на яркую вспышку молнии, которая не угасла, а растянулась во времени, наполняя всю его сущность своим ослепляющим светом. Весь внутренний мир, который он считал изначально правильным и совершенным, превратился в дымящиеся руины под одним взглядом посланницы Атланты. Она пришла с миссией разрушить его до основания и подарить надежду на что-то более грандиозное и возвышенное, незнакомое, пугающее и манящее одновременно.
Привыкший относится к женщинам, как к потенциальным рабыням, лишенных права голоса, император Спаркалии не был готов к тому смятению чувств, которое сейчас кипятило его кровь и сжигало разум на костре первобытного чувства. Ранее ему не приходилось встречать подобной представительницы прекрасного пола. Ее цепкий и изворотливый ум, чувство собственного достоинства и темная сторона, так близкая ему самому, поразили мужчину. Обладать такой женщиной было подобно обладанию пламенем, ветром, водной стихией — непокорными сущностями, которые, тем не менее, бросали вызов, притягивая и не отталкивая.
Возможно ли подчинить ветер? Заставить огонь мерцать в замкнутом сосуде, чтобы он не сжигал, разрушая, а освещал твой путь? Остановить сметающую все на своем пути энергию шквальной волны? Для Фланигуса не существовало понятия «невозможно».
Разница культур стала преградой для их зарождающейся любви. Он не собирался с этим мириться. Как и прощать то, что ему показали идеальную женщину с тем, чтобы вскоре навсегда отнять. Они могли быть счастливы до неправдоподобности — даже Фланигус был готов пойти на некоторые компромиссы за право назвать ее своей, но и Латиме следовало бы умерить свою тьму и необузданный нрав.
Она не поймет этого никогда.
— Я не отпущу тебя, дочь Криспиды! — прошептал мужчина в кубок. Блики огня встрепенулись, взволнованные силой его несгораемого чувства и решимости. — Клянусь всеми богами, ты останешься со мной, и этому помешает лишь смерть одного из нас!
Леса Атланты— Так и сказала: «Чтобы ты провалился под лед!»
— Да за такие слова в Спаркалии твою женщину наказали б плетьми, после чего заточили в подземелье на несколько зим! А если бы доказали, что она заключила союз с богами тьмы, которые облекли ее речи в деяния, и вовсе бы предали смерти. Уму непостижимо!
Савичев едва удержался от смеха, представив, как кто-то из воинов, внешне похожий на Ведикуса, приближается к Ольге с плетью, параллельно зачитывая приговор языком Гомера. Наверное, скандальная Лоран свернула б такому шею одним из приемов айкидо, конечно, после того, как прекратила захлебываться от хохота. Или перевела экзекуцию в ток-шоу, после которого ее бы как минимум канонизировали, а как максимум, разбежались бы в страхе и смятении.
— Вряд ли она заключила сделку с дьяволом. Работа у нее такая.
— Работа?
— Она кто-то наподобие… Летописца и глашатая на пару с поэтом. Раскрывает секреты аристократии и делает их доступными народу.
— Ты позволяешь своей женщине заниматься столь возвышенным делом? Но чем тогда заняты ваши мужчины?
— Лучше тебе не знать, чем заняты некоторые «достойные мужи»! — продолжал веселиться Савичев, наблюдая за ошарашенным выражением лица Ведикуса. — Наверное, в большинстве своем тем же, чем и ваши. Особо процветает бизнес… то есть купечество и искусство, ну и без политики никуда.
— А чем занимаешься ты?
— Воин, ученый мудрец и наставник. — Наблюдать за спаркалийцем было донельзя забавно. Недоверие на его лице сменилось потрясением, он все еще изумленно качал головой — сам факт подобного совмещения профессий был неподвластен его разуму. Впрочем, был фактор, который на время отвлекал любопытство спутника. Он по-прежнему прислушивался, осматривал ветви деревьев и заросли, вглядывался в густые кроны, приложив палец к губам, и в его глазах плескалась тревога, а иногда и с трудом сдерживаемый ужас. Савичев не разделял подобной мании преследования, но сейчас ощущение тревоги и чужого взгляда постепенно передавалось ему.
Ночью с Ведикусом едва ли не случилась истерика — ему везде мерещились глаза лесных охотниц, которые наблюдали с высоты и ожидали, пока сморит сон, и они смогут беспрепятственно его уничтожить. Он отказывался спать на земле и настаивал на том, что стоит забраться на дерево.
Непонятно, какая логика была в этом поступке, если, по его же словам, дозорные Оцилл перемещались исключительно по воздуху с помощью лиан и ветвей. Савичев пожал плечами и забрался под колоду поваленного дерева. Сон на ветвях — самый изощренный вид мазохизма. Затекает все тело, ломит поясницу, ты не можешь расслабиться ни на миг, контролируя положение своего тела на шаткой опоре-лежаке даже во сне.
Сколько раз ему приходилось занимать позицию в кронах густых деревьев, просматривая дислокацию врага в окуляр снайперской винтовки. Только выдержка и упорные тренировки позволяли пролежать, не шевелясь, в течение долгих часов и спустить курок, преодолевая сопротивление затекших мышц. Рука не имела права дрогнуть в самый ответственный момент поражения цели. Поэтому Дмитрий только скептически усмехнулся, когда новый приятель вскарабкался на дерево, путаясь в лианах и проговаривая смешные ругательства на местном наречии. Утром Ведикус долго разминал шею, пытаясь прийти в себя и не кривиться от дискомфорта в затекших мышцах, опять-таки наблюдая за Савичевым с открытым ртом, который решил использовать примерно два десятикилограммовых валуна в качестве гантелей и утяжелителей для пресса. Получасовая тренировка вернула мышцам приятный тонус, а сознанию — легкую эйфорию. Единственное, что бесило, так это параноидальные наклонности спаркалийца, который напрягался, стоило только Савичеву замолчать.
Они отправились в путь на рассвете. Дмитрий и понятия не имел, что же собирается изучать на месте и куда они направляются, но Ведикус, потрясенный навыками своего «друга из неизведанных земель», выстроил свой план, согласно которому они выберутся к побережью Атланты и смогут вместе сесть на корабль, который доставит в Спаркалию. Воин явно уже предвкушал собственный триумф и благодарность своего императора, у которого вскоре появятся сведения о новом оружии таинственной страны.
Солнце еще не успело залить окрестности удушающим зноем, в порывах легкого ветра ощущался запах йода — побережье было не столь далеко, как казалось изначально. Ласковые лучи, не такого яркого белого света с голубым отливом, как в полдень, проникали через островки в кронах деревьев. Лес просыпался, распускались белоснежные цветы, символы империи, пели птицы. Несколько пернатых Ведикус убил броском копья, оставалось только пройти как можно больше миль, чтобы сделать привал и подкрепить силы.
К полудню они вышли на огромную поляну с прозрачными озерами. Жара была нестерпимой, и Савичев не отказал себе в удовольствии искупаться.
Ведикус постоянно огладывался и утверждал, что в воде они будут представлять собой превосходные мишени, если Оциллы решат напасть, но археолог высмеял своего нового друга, и тот после долгих сомнений неохотно нырнул в воду, скорее всего, лишь потому, что ночевка на дереве не прошла даром для его суставов. Прохладная вода придала энергии, сняла усиленную жарой усталость, и вскоре спутники устроились в тени раскидистого дерева, чтобы полакомиться жарким из дичи. Из гибких, сочных ветвей дерева вышло подобие решетки-гриля, на которой запекались тушки птиц. Ведикус знал, какие из плодов пригодны в пищу, а какие могут вызвать отравление, и они пополнили запасы провизии ягодами и сочными плодами, похожими на нектарин. Спаркалиец немного расслабился и больше не оглядывался по сторонам, вместо этого засыпал Савичева расспросами о военных технологиях и тактике ведения боя.
— Копья и ножи используются крайне редко и только тогда, когда нужно провести операцию гладко, не создавая дополнительного шума, — охотно пояснил Дмитрий. — В контактном бою применяется иное оружие. Его механизм выстреливает отрезками металла на такой скорости, что враг моментально падает замертво даже на том расстоянии, до которого не долетит копье. Некоторые механизмы позволяют стрелять беспрерывно, а иные при броске взрываются. Противник гибнет от осколков.
— Но как они не задевают вас? Вы используете щиты?
— Наши щиты вшиты под одежду. К тому же, у нас есть колесницы, которые неуязвимы и могут сами вести огонь на поражение.
— Не бывает такого! Это сказания! Подобные колесницы доступны исключительно богам.
Поколебавшись, Савичев достал фотографию и протянул ее воину. За последние сутки он уже привык к забавной реакции Ведикуса, но сейчас снова расхохотался, когда новый друг, едва взглянув на изображение, вскочил на ноги, воздевая руки к небу и мотая головой.
— Ты заключил сделку с Хроносом, проклятый, и теперь можешь останавливать время! Ни одному летописцу и живописцу не под силу изобразить столь прекрасную картину, да еще и заключенную в тончайший лед, который не обжигает пальцев! Ты приспешник суки Лаэртии, потому что только ей позволено говорить с Богом времени! — воин потряс копьем и насупил брови. Ему бы не было цены, как актеру, если бы он, конечно, играл.
— Успокойся! — Савичев смахнул слезы смеха и примирительно постучал ладонью по земле, приглашая сесть. — Наш Хронос — тот еще гад, мы вечно ему молимся, чтобы сделал 28 мер масла в солнечном круговороте, а он нас как будто не слышит. Это все, наверное, и вправду Лаэртия виновата, отравила его разум своими сладкими речами. О том, чтобы остановить время, вообще речь не идет!