Ведикус потоптался на месте и нерешительно приблизился, опасливо сжав фотоснимок двумя пальцами. Его глаза перебегали со смеющегося лица Савичева на изображение, рот так и не закрылся, а голова качалась из стороны в сторону.
— Твоя одежда! Она сливается с листвой, и по ней словно пляшут блики солнца…
— Именно. В такой ты будешь невидим в лесах для своего врага. Не в обиду, но ваши латы несут не защиту, а нескрываемое величие и самолюбование. В разведке сие недопустимо.
— А что у тебя в руках?
— То самое оружие, которое поражает стальными шариками. АК называется.
— А кто эти безмолвные чудовища, и почему вы от них не бежите? Они тоже скрываются в лесах в подобных латах?
Савичев сперва не понял, о ком именно говорит спаркалиец, и лишь взглянув на фотографию, с трудом удержался от нового приступа хохота.
— Нет. Это наши колесницы.
— Колесницы? Но одна похожа на огромную стрекозу!
— Верно. Она может передвигаться по воздуху и даже стрелять по врагу, оставаясь практически неуязвимой.
— Да вы смогли бы завоевать любую империю, обладая подобными богатствами! Почему же не используете их?
— Стесняемся! — съязвил Савичев. — И необходимости нет, мы мирная империя.
— Когда мы доберемся в Спаркалию, Фланигус осыплет тебя златом за секрет вашего оружия!..
Савичев уже устал смеяться. После трапезы угостил нового друга леденцом Holls, несколько минут наблюдал его забавные танцы в попытке выплюнуть мятную конфету.
— Одной этой ягоды достаточно, чтобы возродить холод Белого Безмолвия среди жаркого круговорота! — изумленно выдал воин. Савичев с неохотой поднялся, закидал тлеющие угли землей, и они вновь двинулись в путь.
Солнце миновало зенит, а они все шли, минуя высокие заросли папоротников, небольшие поляны, ручьи и овраги. Чем дальше углублялись в лес, тем сильнее возрастала нервозность спаркалийца.
— Мы не встретили ни единой метки Оцилл, — ответил он на вопрос Савичева, в чем же дело. — Их владения всегда обозначены узлами голубых лент. Возможно, звезды сместились на небесах, и направили наш путь иной дорогой.
— Стало быть, переживать не о чем, а мы, судя по всему, выйдем к побережью, но более безопасным маршрутом. — Дмитрий смахнул тыльной стороной ладони капли пота со лба и оглянулся. Вначале он и сам не понял, что же так привлекло его внимание в сумеречной части практически девственной чащи. Надрезы на коре дерева поросли мхом, но все же можно было проследить четко очерченный рисунок. Он напоминал изображение кельтской руны, но здесь линии были более плавными и многогранными. Савичев провел по нему ладонью и вздрогнул от испуганного крика спутника.
— Мы в святилище Оцилл!
Только сейчас он заметил, что стволы близлежащих деревьев испещрены похожими рисунками. Впереди, по обе стороны, располагались густые заросли высокого папоротника. Не раздумывая, Дмитрий полоснул ножом по ближайшей лиане и решительно раздвинул огромные побеги. Ведикус что-то протестующее завопил, но археолог не стал обращать внимание на очередное обострение паранойи своего спутника.
Когда заросли резко оборвались и он вышел на небольшую поляну, то первое, о чем пожалел, так это об отсутствии фотокамеры, на крайний случай, обычного смартфона. Перед ним располагалось самое настоящее языческое святилище. Сложенные пирамидой камни, треножники факелов, расставленные в виде двух литер, которые обозначали герб Атлантиды. Мощеная дорожка вела к гроту подземной пещеры, возле которой была сложена стопка хвороста, а высеченные из камней скульптуры изображали больших диких кошек с огромными зелеными то ли самоцветами, то ли стеклами на месте глаз.
Савичев замер на месте, пораженный первобытной, завораживающей языческой красотой этого места. Покров тайны, чужой культуры манил к себе, притягивая магнитом, он даже не понял, что спаркалиец не последовал за ним. Осторожно обойдя ряд факелов, Дмитрий провел рукой по спине каменной кошки, удивляясь мастерству скульптора, который сумел так реалистично передать каждый изгиб.
Тишина сгустилась, заряжая ощущением какой-то неподконтрольной разуму тревоги. Мужчина вскинул голову, ощутив чужое присутствие, но обернуться не успел. Что-то укололо в шею — это было похоже на укус москита, и он непроизвольно занес ладонь, чтобы прихлопнуть насекомое. Изображение каменной хищницы поплыло перед глазами раньше, чем он успел нащупать дротик с мягким оперением, который вонзился в артерию.
В ушах зашумело, но перед этим Савичев успел различить вопль Ведикуса. Колени прострелило глухой болью, когда он понял, что не смог устоять на ногах. Валуны мощеной дорожки слились в сплошную линию, чья-то тень загородила сумеречный свет, едва проникающий сквозь густые кроны. Дмитрий попытался поднять голову, но не смог. Последнее, что он увидел — белоснежный цветок астропеуса, перемотанный голубой лентой, который упал на землю возле его ног…
ГЛАВА 8
Голова невыносимо болела. Темные пятна плясали перед глазами от каждой мало-мальской попытки их открыть, и Савичев зажмурился до рези в висках. Это мало помогло, выбивающая испарину мигрень распространялась по периметру лобной и затылочной частей практически со световой скоростью, отдавалась эхом затихающей пульсации в том месте, где отравленный, предположительно, нейропаралитиком дротик вонзился в кожу. Дротик?
Память ускользала, прерывалась волнами накатывающего головокружения и пульсирующим набатом в висках, разливая по телу отголоски глухой боли. Сосредоточиться на чем-либо было невозможно, пришлось сделать над собой усилие и вспомнить военную хитрость — не выдавать своего состояния врагу до тех пор, пока не сориентируешься на местности.
Закрытые глаза обострили чувство слуха практически до максимума, до малейшего звука. Ветер гулял в кронах высоких деревьев, моментами создавая кратковременный свист, где-то невдалеке шумел, предположительно, водопад, мельчайшие капли водяной пыли оседали на кожу едва уловимым щекочущим движением. Постепенно звуки природы отошли на второй план, превращаясь в фон, и слух различил гул женских голосов, мелодичный смех и иные звуки, которые было сложно разобрать — иногда звон металла, глухие щелчки и неравномерный стук.
Скульптуры в виде огромных кошек, поляна, на которой располагалось святилище этой загадочной империи, внезапная слабость и белый цветок астропеуса с синей лентой поверх изогнутого стебля. Память возвращалась, а вместе с ней и ощущение легкой саднящей боли в ладонях и коленях. Пальцы рук и ног с трудом ощущались, и Савичев инстинктивно принялся сгибать их, напрягая мышцы, чтобы разогнать кровообращение и избавиться от дискомфорта. В горле пересохло, попытка резко подняться вызвала головокружение и новый приступ нешуточной боли в висках. Когда он открыл глаза, яркий солнечный свет, даже преломленный зеленой листвой, резанул сетчатку, заставив снова зажмуриться и поморгать несколько раз, пока глаза привыкли к этому свету.
— Ты очнулся? — шепот Ведикуса отдался ударом клинка в затылке и показался очень громким. Савичев кивнул, превозмогая боль. Прямо над ним раскинуло свои ветви огромное дерево с крупными остроконечными листьями, его прямой обзор закрывало еще что-то. Подогнанные друг к другу деревянные прутья… клетки?
Позабыв о покалывании в пальцах, археолог вскинул ладонь, потянувшись к поясу брюк за ножом. Ни ремня, ни ножа. Сознание укололо нехорошим предчувствием, когда мужчина ощупал карманы и убедился, что они абсолютно пустые.
— Они все отобрали, пока ты витал разумом в чертогах тьмы, — поведал спаркалиец. Савичев стиснул зубы и подтянулся на локтях, осматриваясь по сторонам. Вашу мать, клетка. Самая настоящая, невысокая, во весь рост не выпрямиться. Гибкие и ровные ветви плотно подогнаны друг к другу и переплетены шнурами лиан на стыках, основание уходит в утрамбованную землю. Пол этой камеры усыпан сухой травой, которая совсем не добавляет мягкости и комфорта. Весь периметр, примерно два на два метра, оставляет минимум пространства для манипуляции.
— У тебя тоже?
С Ведикуса стащили даже латы. Дмитрий помимо воли свел брови на переносице, заметив состояние попутчика. Скула рассечена, на гладком черепе несколько внушительных кровоподтеков, даже грудь расцарапана. Но главным было не это: спаркалиец трясся, его губы дрожали, а страх в глазах был настолько силен, что археолог невольно усомнился: а не солгал ли этот воин о своей принадлежности к императорской армии и о том, что возглавлял легионы. Мужчина вздрагивал от малейшего шороха, ежился даже от слабого порыва ветра, непроизвольно вжимаясь в угол клетки. Он не смог ответить на поставленный вопрос, судорожно дернулся и скрестил на груди руки.
— Ты меня слышишь? — Дмитрий поднял руку и несколько раз щелкнул пальцами перед глазами сокамерника. — Давай, приходи в себя! Надо выбираться отсюда, пока у меня клаустрофобия не началась.
— Мы обречены, отсюда не выбраться! — Дмитрий испытал острое желание двинуть Ведикусу под дых, расслышав в его голосе истерические нотки тотальной обреченности. — Из рук Оцилл никто не уходит по своей воле, мы пропали!
— Даже не попытаешься?
Спаркалиец закрыл лицо руками и сдавленно застонал. Савичеву не раз приходилось сталкиваться с подобной реакцией в зонах боевых действий. Военные корреспонденты и волонтеры, которые видели в своих визитах лишь жажду сенсаций, наживы и пиара, оказывались настолько шокированы реалиями настоящей, не киношной войны, что сразу теряли свой запал, срывались в истерики или же впадали в шоковый анабиоз. Как правило, все происходило по одному и тому же сценарию: они появлялись на базе, сверкая новейшей аппаратурой, стильными костюмами и сверхуверенностью, поглядывая свысока на бойцов, которые каждый день оказывались на линии огня под прицелом смерти, радуясь, что не задержатся здесь надолго. Но как быстро слетала эта показушная бравада, когда начинались артобстрелы, вокруг свистели пули и рвались снаряды, подчас разрывая солдат осколками на части. В настоящей войне нет красивых эпических сцен, нет режиссера, который часто щадит своего зрителя и показывает ему исключительно то, что тому приятнее всего видеть, оставляя за кадром реальные ужасы. Ради таких вот залетных гостей, с присутствием которых приходилось мириться, в аптечках бойцов отрядов специального назначения прочно поселились транквилизаторы, которые они никогда не использовали сами.
Сейчас успокоительного в наличии не имелось. Махнув рукой на бесполезного нынче союзника, Дмитрий обернулся, проклиная усилившуюся мигрень, и осторожно провел кончиками пальцев по стыку прутьев решетки. На ощупь массивные ветви показались твердыми, словно пропитанными клейким составом, который затвердел поверх пленкой глянцевого лака. Петли переплетения лиан были запутанными, а сами волокна сплетены в сложный жгут, который было тяжело разрезать на первый взгляд.
Ведикус что-то забормотал себе под нос, едва не всхлипывая. «Заткнись», — подумал Савичев и поддел петлю зубами. Тотчас язык пронзило огнем, как будто под кожицу вогнали раствор кайенского перца, и он сплюнул, не сдержав сдавленное шипение сквозь сжатые зубы.
— Они пропитывают его соком вековых деревьев, презренные суки! — пояснил Ведикус. Вовремя предупредил, что и говорить.
Язык невыносимо пекло. Распутать петли и выбить прутья оказалось пока что непосильной задачей.
— Возьми обеими руками прутья у земли, — стараясь не повышать голос, велел Дмитрий. — На счет «три» со всей силы тяни вверх. Может, мы сможем вырвать ее из земли.
Свое распоряжение пришлось сопроводить увесистым тумаком, потому как спаркалиец начал расписывать все те ужасы, которые уготовят им незримые оциллы в случае проявления непокорности.
Пять минут усилий не принесли ровно никаких результатов, лишь футболка взмокла на спине и еще сильнее захотелось пить.
— Эти кошки понимают язык переговоров?
— Не понимают, и нам конец…
— Да прекрати ты хоронить нас раньше времени. Хотели бы убить, давно бы это сделали. Что им, по-твоему, от нас нужно?
Странно устроено сознание, иногда в критической ситуации выдает такое, что не уложить ни в одну логическую цепочку. Савичев не имел ни малейшего понятия, какой процент мужчин, согласно статистике, испытывает любопытство и приятное волнение при мысли, что находятся в абсолютной власти человека противоположного пола, его самого никогда прежде не посещали подобные фантазии. Сейчас же сама ситуация была практически нереальной и стрессовой, он сам не понял, когда головная боль на миг отступила в тень, а в районе солнечного сплетения взорвалась едва ощутимая феерическая вспышка чего-то незнакомого, будоражащего и скорее приятного, чем нет.
Мысль о том, что он волею рока оказался в руках самых прекрасных женщин, которых имел удовольствие лицезреть исключительно на глиняных изображениях и обрывках папируса, вызвала приятное покалывание во всем теле и ощущение легкого, ласкающего бриза, овеявшего сознание и затихшего на кончиках пальцев сладкой дрожью. Это было настолько неожиданно и так щемяще-сладко, что член помимо воли дрогнул, наливаясь силой. Ему бы хоть толику страха спаркалийца, но нет, паники, волнения и других проявлений слабости не было и в помине — состояние можно было описать одним словом: «предвкушение».
Его полет по непознанным до этого момента просторам психологии прервал полный ужаса вопль Ведикуса — за миг до того, как затылок укололо проникающим под кожу клинком чужого пристального взгляда. Савичев отпустил прутья решетки и повернулся к его источнику, ощутив, как непроизвольно напряглись мышцы всего тела, настраиваясь на вероятное сражение с бескомпромиссностью хищника, готового дорого продать свою жизнь и, по возможности, унести с собой в мир иной максимальное количество врагов. Но тут же он едва не присвистнул от удивления, смешанного с восхищением.
Стройная фигурка высокой молодой девушки замерла в паре метров от клетки. Ее мускулистое юное тело прикрывали лоскуты тонких шкур, пересекаясь крест-накрест на высокой груди и сбегая произвольными волнами от точеных бедер к коленям, не скрывая длинных ног. Отблески солнечного света играли на ее смуглой коже, рассыпались золотистыми искрами в русых длинных волосах, падающих на спину, увенчанных ободком из алых астропеусов. Переплетение шнуров от высоких сандалий обвивало сильные икры — сама природа наградила дочь древней империи длинными ногами, словно предназначенными для долгого бега по этим лесам.
Пухлые губы вызывали непреодолимое желание прикасаться к ним и пить из этого источника первобытную похоть до изнеможения, пока не иссякнут силы, сильное гибкое тело волновало кровь, призывая заковать в объятия прикосновений и чувственных ласк, рисуя в воображении захватывающую картину того, как это тело будет извиваться от сжигающей страсти в пароксизме запредельного наслаждения.
Аура силы и утонченности окутывала девушку невидимым взору покрывалом, ломая преграды любых клеток и замков своим неумолимым призывом. Савичев настолько залюбовался этим прекрасным видением, что фантазия понеслась вперед со световой скоростью. Желание обнять ее колени, прижаться щекой к стройным бедрам, ощутить тепло и вкус сосредоточения женского естества, оказалось настолько сильным, что он напрочь забыл о своем положении и о том, что сейчас именно такая красавица держала в своих тонких ладонях его свободу и жизнь. Не в состоянии сбросить с себя сети неподконтрольного разуму соблазна, он заглянул в ее глаза и едва не вздрогнул, столкнувшись со смертельным холодом ледяной стужи в двух светлых омутах.
Оценивающий и лишенный какого-либо проблеска любопытства, человечности и приветливости взгляд просканировал его болезненным рентгеном, словно багаж в аэропорту. В ее светлых глазах стыло равнодушие, пухлые губы сжались в плотную и злую линию, рука, сжимающая копье, увенчанное у наконечника голубыми лентами и белым астропеусом, напряглась, когда девушка резко ударила им о землю, по всей видимости, кого-то призывая. Ее белокурая головка склонилась к плечу, более внимательный взгляд полоснул Савичева по скулам, шее, груди, отозвавшись фантомным сжатием между бедер, когда красавица слегка подалась вперед, словно пытаясь разглядеть то, что скрывали военные брюки свободного покроя.