— Это и есть дар Роксаны?
Дмитрий только сейчас понял, что за все время нахождения за вратами города не слышал мужского голоса. Высокий мужчина с гладко выбритым черепом в белых одеяниях, напоминающих богато отделанную вышиванку, шагнул навстречу, и Пантеры расступились.
— Привет, — пожал плечами. Роксана настаивала на правилах этикета в зале приема матриарх, но здесь это было лишено смысла.
— Это твое имя? — мужчина протянул руку, чтобы ухватить его за бицепс. Савичев отреагировал моментально, перехватив кисть лысого на излом.
— Полегче, братан.
У Пантер отвисла челюсть. Но довольно скоро их изумление сменилось любопытством и весельем. При всей своей серьезности они оставались обычными женщинами — сбились в стайку, не выпуская Дмитрия и лысого из поля зрения, и зашептались. До слуха Савичева долетела фраза «распорядитель гарема» и «варвар с норовом».
— Мое имя Критий. Я должен проводить тебя в покои, где ты отдохнешь с дороги. — Несмотря на боль и согнутые плечи, голос лысого звучал ровно. Даже привычно. — Прекрати же причинять мне боль, ибо нет угрозы, и проследуй за мной. Гостевые покои — небывалая честь и редкостное предложение…
Похоже, красноречие матриарх было «маст хэв» в этом дворце. Как и агрессия таких вот «подарков», или же просто напросто Савичев находился в более привилегированном положении по отношению к другим обитателям гарема белокурой красавицы.
— Кофе организуй и лист пергамента, — холодно распорядился Савичев, отпуская его кисть.
— Пергамент?
— Эликсир темных зерен, и на чем вы там пишите свои трактаты, — махнул рукой Дмитрий. Ему хотелось записать все увиденное, чтобы не растерять впечатлений. И заодно хотя бы на время прогнать образ Лаэртии, который не желал покидать его мысли…
ГЛАВА 13
— Сей божественный нектар добыт из ягод дикой лозы, которая растет на вершине горы Кратия. Ты спросишь, почему никогда доселе не вкушала ничего подобного? Как так сталось, что изумительный вкус сего сока плодов страсти остался неопознан атлантской империей?
Аларикс поднял кубок, словно пытаясь рассмотреть его содержимое сквозь богатую инкрустацию лунного металла.
А Латима не чувствовала вкуса. С таким же успехом он мог налить ей уксус или безвкусную ключевую воду. Да и пила только потому, что безмолвный страж покоев наливал из одной амфоры и ей, и Фланигусу.
— Потому что мы бережем этот дар богов для себя, Латимея. Есть вещи, которыми мы не привыкли делиться. Изумительные вина. Спаркалийские прелестницы. Безграничная власть.
Лучезарная бросила осторожный взгляд на четверо клинков, нацеленных на нее. Пламя свечей играло на их глянцевой поверхности, буквально завораживая и гипнотизируя. Так же точно этот танец огня отражался в непроницаемых темных глазах четырех воинов то ли личной гвардии императора, то ли клана беспощадных убийц, которым тут любили устрашать местных жителей. Им было невдомек, что этот клан — теневая армия правителя.
— На наших пирах, Аларикс, льются реки нектара столь изумительного вкуса, что ты забудешь свое имя от наслаждения. Ваши прелестницы годны лишь на то, чтобы подавать кубки во время пиров. А что касается безграничной власти… — Латима излишне резко стянула на груди отвороты плаща.
Тотчас же наемники со скрытыми лицами крепче сжали мечи, готовые напасть в любой момент. Амазонка презрительно улыбнулась.
— Что касается безграничной власти, я узрела ее проявление. Не далее как несколько мер масла назад. В гостевых покоях у своих ног, где ты с покорностью безумца услаждал мои врата Криспиды своим языком.
Надо отдать должное деспотичному императору. Ни один мускул не дрогнул в его волевом лице. Отсветы пламени играли на бронзовой коже мужчины, создавалось впечатление, что они ласкают его совершенное тело. Почти так же, как это делала сама Латима не столь давно. Аларикс умел держать любые удары. К сожалению, ее слова, нацеленные больше на стражей, ни на кого не произвели должного впечатления.
— А как часто ради достижения цели мы готовы стать теми, кем не являемся и никогда не будем, Латимея? Ваши женские войны намного коварнее и изощреннее. Но имеет ли значение, какими тропами мы шли к желаемому?
Атлантская воительница остерегалась утратить бдительность. События развивались совсем не так, как она предполагала. Меньше всего гордая атлантка ожидала такого величественного спокойствия Аларикса, который с легкостью признался в том, что именно он пытался ее убить. Чужими пуками под покровом ночи, разыграв блестящий спектакль с фальшивым покушением на свою жизнь.
Латима потеряла дар речи на миг, с горечью осознавая всю глубину подлости и малодушия того, с кем не столь давно делила ложе, кого одаривала горячими ласками и даже не попыталась укрыться от стрел Криспиды.
Скорее всего, Фланигус запретил к ней прикасаться. Но это не помешало темным стражам окружить кольцом гостью дворца, направив острия кинжалов ей в горло.
Лучезарная сбилась со счета, сколько же раз ей приходилось проходить в шаге от врат Лакедона. Смотреть в глаза самой смерти, которая ступала по ее следу, но опасливо держалась в тени. Помнить, что каждая капля масла может стать последней, а оттого быть готовой ко всему.
Как она могла так ошибиться? Как ее богиня-покровительница превратила свою любимицу в глупую, восторженную девчонку? Латима считала, что сможет быть наготове даже во сне. Выстоит в любой схватке. Увы, стрелы любви оказались щедро смочены ядом, который превратил рассудок в абсолютную пустоту.
Но Латима не собиралась сдаваться. Даже сейчас. Смерила воинов, прячущих лица под черными отрезами ткани, надменным взглядом, вытянула ладонь, не боясь пораниться об эти отточенные клинки, и сделала шаг вперед.
Она не опасалась в тот момент за свою жизнь. Если бы ее действительно хотели убить, то не выпустили бы из покоев. Вряд ли Фланигус так ее недооценивал, что решил, будто двух убийц будет достаточно. А поражаться такому жестокому цинизму других людей девушка давно отвыкла. Особенно если это касалось тех, кто был столь похож на нее крутым нравом и бескомпромиссной отвагой.
Воины растерялись, но все же убрали кинжалы от ее шеи. Ровно настолько, чтобы позволить двигаться. И как не старалась Латима держать себя в руках, в ее голосе все же прозвучал упрек, который Аларикс не мог не расслышать.
— Стоит ли вести эти речи, Латимея? Ты дала отпор владыке смерти. И если ты сейчас стоишь передо мной, стоит ли говорить о прошлом? Даже столь недавнем?
Аларикс не стал отрицать, что смерть могла стать для нее одним из исходов. И, как бы жестоко это не было, он проявил благородство. Латима только сейчас начала понимать весь смысл произошедшего.
Атлантки не становятся рабынями мужчин иных держав. Письмена Антала запрещают лишать себя жизни самостоятельно. Либо смерть в бою, либо последующая смерть того, кто осмелился заполучить тебя в рабыни.
Все благородство этого мужчины рушил один незначительный, казалось бы, факт: он не поставил ее в известность относительно своих неблагочестивых намерений.
"Даже смерть бежит от тебя, Латимея. Стало быть, пора попрощаться со свободой".
Всего лишь предложение, предложение, озвученное спокойным тоном, от которого ее сердце должно было перестать биться от негодования и возмущения. Но, похоже, сама Криспида испугалась проклятья своей дочери, еще не озвученного, но уже вполне созревшего. Богиня подарила ей, помимо бесстрашия, уверенность в том, что даже из этой ситуации можно найти выход. Главное не поддаваться панике, а взвесить слабые стороны своего противника. Не может быть, что он неуязвим. Нужно просто найти этот ключик.
«Увы, — подумала Латима, опустившись на высокую скамью, которую имели право занимать лишь особые гости, — слабость Аларикса — я сама. Замкнутый круг.»
Император перебывал в прекрасном расположении духа. Не будь молодая воительница так сильно ошеломлена тщательно разработанной стратегией предательства (никакими другими словами нельзя было назвать произошедшее), возможно, испытала бы нечто сродни восхищению. Восхищению его спокойствием, умом или умением любой ценой добиваться желаемого, она и сама не могла понять.
Хотелось поддаться этому ложному спокойствию и расслабиться — Латима не привыкла действовать сгоряча, а изменить что-либо прямо сейчас она не могла. Да и острия клинков, нацеленные на нее, мало способствовали расслаблению. Сейчас на ее стороне играло время. Время осмыслить произошедшее и понять, как выйти из этого с минимальными потерями.
Она так и не распробовала тот самый изумительный вкус хмельного сока лозы, о котором вещал Аларикс. Ей, как загнанной хищнице, требовалось отключить все чувства и позволить разуму найти решение самостоятельно. Не время сгорать от обиды, возмущаться от предательства, смаковать изысканные яства. Только выжидать. По возможности, убедив противника в том, что он уже победил…
— Что будет с моими Пантерами?
Фланигус закатил глаза, всем своим видом выражая досаду — его пламенную речь прервали бестактным вопросом. Да может ли быть что-то важнее, чем отрасль виноделия в великой Спаркалии?
— Ну не все ли равно тебе, Лучезарная?
Латима отставила кубок, отметив, что один из нацеленных на нее кинжалов дрожит в руке его обладателя. Презрительно улыбнулась. В поединке столь слабому воину против нее не выстоять.
— Твои наемные бойцы устали. Может, заставишь их опустить оружие? Как видишь, мне не все равно. И это касается не только воительниц.
Аларикс ехидно улыбнулся и сделал небрежный жест рукой. Воины опустили клинки, но не расслабились, готовые отреагировать на любое неосторожное движение гостьи их императора.
— Ты потрясающе держишься, Латимея. Я восхищен.
— Великий император ожидал иного поведения?
Как она ни старалась, а скрыть ноты сарказма в голосе не удалось. Но Аларикс выглядел абсолютно неуязвимым.
— Женщины предсказуемы. Им свойственна необдуманная дерзость. У тех, кто не настолько силен, в ход идут слезы. До угроз опускаются особы недалекого ума. Но никто еще не принимал неизбежность подобно тебе. С гордо поднятой головой и таким величественным спокойствием.
— Но ведь мне и не угрожает ничего в покоях великого повелителя гостеприимной Спаркалии, разве нет? Ничего из того, с чем бы я не смогла справиться подобно событиям истекших мер масла. Я права, Аларикс?
Фланигус принял эту игру. А Латима сдавила кулаки, ощутив приближение потери контроля. Как бы она не осторожничала, этот самоуверенный варвар ослепил ей глаза страстью, чтобы взять свое любой ценой.
— Если ты будешь столь же благоразумна оставшееся время, тебе не нужно будет ни о чем переживать.
От его насмешливых интонаций по позвоночнику Латимы пробежались холодные мурашки. То, что мужчина пытался скрыть за своим скучающим спокойствием, было одержимым желанием. Страстью за гранью. Тем, с чем прежде ей сталкиваться не приходилось, и что грозило перерасти в противостояние со смертельным исходом. Ибо такие чувства не признают никаких законов.
Кто опаснее? Одержимый безумец или умудренный жизнью бескомпромиссный стратег? Только сейчас Латима поняла, что не может дать однозначного ответа на этот вопрос. Хитрый разум Аларикса сам по себе был угрозой. А одержимость не лишила его ума, она сделала его способным на все.
— Император, отпусти моих воительниц. Я готова дать тебе клятву, что произошедшее не станет причиной военного конфликта между нашими государствами.
— Латимея, я полагал, ты более высокого мнения о моих умственных способностях.
— Загреби тебя Лакедон, Аларикс. Прерывать мои речи, не выслушав до середины. Лишь та правда достигнет ушей Лаэртии, которую я сама поведаю своим девам. А что касается меня, я буду рада остаться гостьей в твоем дворце еще четверть декады. Таким образом, ни одно из наших торговых соглашений не пострадает, а военная поддержка не будет омрачена конфликтом, который, согласись, не стоит выпускать дальше стен твоих покоев.
Что-то дрогнуло в лице императора. Короткий миг, едва уловимая тень сомнения — но этого оказалось достаточно для того, чтобы Латима ощутила кожей некий переломный момент. Даже пламя свечей колыхалось, а темнота сгустилась, несмотря на приближающуюся за окнами зарю.
Мужчина поднялся с кресла, выпрямившись во весь рост. Советница матриарх сглотнула ком в горле. Он был неимоверно силен и одним своим видом внушал трепет и опасение. Лихорадочный блеск в его глазах наверняка бы напугал Латиму… если бы она умела бояться.
— Твои речи несут оскорбление моим чувствам. Ваш народ прозвал тебя Лучезарной, но никто еще так не обманывался, подобно им. Твое имя должно быть созвучно с царством вечной ночи без звезд и Фебуса, потому как красота равна твоему коварству и злобной насмешке.
Ты, чей разум восхитил меня, потому как подобного мне доселе встречать не приходилось, чьи сладкие речи и безудержная страсть лишили меня покоя, взяла на себя право говорить со мной, подобно матери с глупым чадом? Или ты утратила рассудок после боя, раз полагаешь, что торговые и военные соглашения — весомая причина, чтобы отказаться от высшего дара богов?
Дара обладать опасной красотой и дарить ей взамен счастье? Ты всерьез думаешь, что я способен добровольно отказаться от этого?
Глядя на сжатые в кулаки ладони Аларикса, росу испарины на его загорелой коже, блеск меди в глубине темных глаз, который не смог перекрыть даже отсвет огня, Латима мысленно прокляла себя за неосторожность. Она сама пробудила в этом мужчине безумца. Изначально повела свою игру неправильно, сделав ставку на свой тонкий разум и красоту. Отравила рассудок опасного и горделивого императора сладкими, как мед, речами, и не учла одного: доселе ей не приходилось общаться с подобными ему.
Все мужчины, которым перепала капелька ее внимания, были изначально слабее и не отличались глубоким разумом. Впрочем, редко кто остался жив после ночи с Лучезарной. Была ли ее вина в том, что произошло с Фланигусом?
Конечно. Косвенно. Но гордая амазонка боялась признаваться самой себе, что, не пробуди он в ее сердце такое пламя, ничего бы подобного не случилось. Новые для нее чувства стали смертельной ловушкой. Воспитанная в империи, где издревле господствовала власть женщины, да еще и подле будущей правительницы, Латима свято уверовала в то, что ни один мужчина не может считаться сильным и опасным. Любого достойного воина можно победить на поле боя; можно признать в нем равного — но только по собственному усмотрению и не ценой капитуляции.
Если бы советница матриарх умела смотреть шире, она бы изначально поняла: опасность заключена также в том, что подобные мужчины способны навсегда забрать себе твое сердце. И ты не только не воспротивишься этому. В глубине души ты испытаешь нечто похожее на счастье от того, что подобный мужчина вознамерился заявить на тебя свои права.
Это открытие повергло воительницу в ступор. Чтобы скрыть смятение и нечто, похожее на сладкий испуг, она сделала глоток из кубка. Хвала Анталу, руки при этом не дрожали.
Аларикс прервал свою речь. Его рельефная грудь вздымалась от учащенного дыхания, а огонь в глазах разгорался все ярче, переплетаясь с отражением мерцающих свечей.
Латима наблюдала за ним, словно завороженная. Отчасти это созерцание сейчас спасло ее от принятия необдуманных решений.
— Аларикс, уже заря играет на небосводе, а мы едва сомкнули глаза истекшей ночью. Не проще ли возобновить наш разговор, когда мы снова наберемся сил и будем внимательны к речам друг друга?
Некогда импульсивная и агрессивная, Лучезарная много чему научилась в совете Десяти. Прежде всего, тонкой дипломатии и сдержанности. Это позволяло выиграть куда больше времени. Лаэр бы ею гордилась… Хотя, не исключено, сначала разозлилась бы на недальновидность подруги, поставившей плотские утехи выше миссии империи.
— Увы, мне хватило этих мер сна. И впредь ты тоже привыкнешь не тратить время на сновидения подле меня.
Он не собирался отступать. А Латима с болью в сердце приняла тот факт, что теперь ей придется убить императора Спаркалии. Лишить жизни мужчину, который вознес ее к чертогам Криспиды. Того, кто сам вложил в тонкие персты Богини любви свои острые стрелы, и на немой вопрос лишь кивнул, соглашаясь проткнуть ими также и свое собственное.