Немногим более трех зим тому назад ее дочь Лаэртия, будущая наследная матриарх, впервые выступила на Совете Десяти и без смущения выразила свою точку зрения на происходящее, радикально отличимую от позиции собственной матери. Она практически высмеяла миротворческую политику матриарх и вынесла на суд совета свод более ужесточенных правил в отношении империй, которые вскоре открыто начнут смеяться в очи матриархальной державе. Шесть из десяти членов совета единогласно приняли реформы молодой принцессы, а сама Атлантида, не сдержав гнева, посоветовала дочери заниматься воспитанием наследницы Ксении и проводить больше времени в светских дворцовых развлечениях и праздном великолепии, а не в совершенствовании науки меча и политической стратегии.
Лаэртия выслушала гневную отповедь матери с невозмутимым почтением. «Я услышала тебя, о моя матриарх!» — спокойно ответила она перед тем, как покинуть совет и вернуться к изматывающим тренировкам с мечом и стрелами. А спустя несколько солнечных круговоротов поразила всех, вызвав мать на разговор мечей в храме Криспиды при расцвете Фебуса.
Эти противостояния за власть никогда еще за все время существования империи не завершались закатом чьей-либо жизни. Говорят, Лаэртия истекала кровью, пропуская удары опытной матриарх, но сама сделала все, чтобы не причинить матери вреда — обезоружила ее без единой капли крови. Когда меч гордой принцессы коснулся груди правительницы, у наблюдателей возникло ощущение, что договоренность обеих женщин была предопределена изначально. На исходе цикла Фебуса правительница Атлантида сложила свои полномочия, и на трон взошла прекрасная Лаэртия, получившая в народе титул «Справедливая».
… Изматывающий зной еще не раскалил валуны мощеной мостовой и светлые стены строений, в воздухе ощущалась прохлада. Морской бриз играл волосами гордых дев Атланты, прекрасных и лучезарных в изысканных нарядах, в которых преобладал белый цвет. Никто из них не обращал ни малейшего внимания на мужчин, которые замерли на почтительном расстоянии вытянутой руки за спинами величественных и прекрасных атланток. Так повелось в империи испокон веков — даже прославленные воины, мудрецы, поэты и советники, как и сыны приближенной ко двору аристократии вынуждены были существовать в тени дочерей Криспиды, не имея большинства гражданских прав, доступных девам. К мнению знатных мужей часто прислушивались, никогда не притесняя без нужды, но любое нарушение жизненного уклада и попытка поставить себя выше любимиц Антала жестоко карались. Исключения были возможны лишь для избранного вольного спутника жизни матриарх и ее сыновей, но только тех, кто был отмечен при рождении печатью божества и получал титул «Богорожденных». Обычно это касалось близнецов либо тех мальчиков, кто во всем походил на мать, а не на отца. Но уже три века подобного не происходило — женская линия правящего рода приводила в свет исключительно величественных дочерей, а почета и славы при матриарх последним удостоился только спутник правительницы Стелинии более трех веков тому назад.
Звон мелодичного набата перекрыл гул возбужденной толпы, и в воздухе повисла тишина. Сотни взглядов тех, кто занял площадь при дворце, устремились вверх, на резные перила огромной лоджии, где вот-вот должна была появиться матриарх. Ожидание достигло своего пика, в звенящей тишине отчетливо слышался шум волн и крики чаек, до тех самых пор, пока широкие панорамные двери не распахнулись под сильными руками светлокожих хранителей дворца.
По площади пронесся восхищенный вздох, и все без исключения поднесли ладони ко лбу, а некоторые из мужчин закрыли глаза, заведомо признавая себя недостойными созерцать явление божественного создания.
Небесное светило, кажется, замерло в зените немого восхищения на миг перед тем как нерешительно коснуться золочеными перстами светлых волос прекрасной девы, ступившей на плиты лоджии, робко огладить, наполняя светом, слезы пустыни в тонкой диадеме на ее величественном челе, замереть несмелым росчерком на ее рубиновых устах и смуглых скулах, и тут же обреченным падением раненой птицы пасть на царское одеяние матриарх, чтобы сгореть, умножаясь в тысячи раз в преломлении бликов в золотых пластинах и слезах пустыни. Именно эта игра живого огня и заставила преданных граждан Атланты приложить длань к челу, дабы смягчить яркий ослепительный свет. Девы империи любовались прекрасным нарядом своей матриарх, а мужи, памятуя о своей роли, опустили глаза в брусчатку площади — им не позволялось пристально смотреть на женщину правящего рода. И все же некоторые из них незаметно бросали взгляды, пытаясь рассмотреть из-за плеч атланских дев происходящее.
Юная принцесса Ксения шести зим от роду сжимала руку матриарх, которая неспешно приблизилась к перилам, и подняла ладонь, призывая к тишине. Но ей удалось это не сразу — на лоджию грациозно вышла, даже выплыла, вторая женщина, и толпа вновь зашумела, оглядывая советницу матриарх с не меньшим восторгом. В отличие от правительницы, темноволосая красавица была облачена в черный наряд из лассирийского шелка — облегающее фигуру платье, оставившее открытыми плечи и точеную шею по последней дворцовой моде. Но вместе с тем оно не сковывало движений, словно его обладательница была готова в любой момент вступить в бой. Темные волосы красавицы были зачесаны назад, как у воительниц легиона Пантер, но эта прическа не совсем подходила к миловидному личику и огромным зеленым глазам, хотя, при более долгом взгляде можно было заметить в облике девушки черты непримиримой хищницы.
«Латима Лучезарная, уполномоченный посол», — перешептывалась толпа. Матриарх Лаэртия дождалась, когда воцарится тишина, и подняла руку, увитую золотыми браслетами до локтя. На сей раз гул и шепот прекратились, в утренней прохладе повисла невидимая, но осязаемая на уровне чувств кисея восхищения и обожания.
— Гордый народ великой Атланты, утро дарует свою благодать на восходе небесного круговорота! Улыбка Антала пускай озаряет ваш путь и впредь ниспошлет вам успех и долю великих свершений!
Матриарх славилась своим красноречием и умением вести в поэтическом ключе любые переговоры. Может, именно поэтому, все они были обречены на успех в ее исполнении. Несмотря на неописуемый восторг, вызванный сладким перезвоном ее мелодичного голоса, толпа молчала, впитывая, смакуя, восхищаясь красотой витиеватого приветствия своей правительницы, и лишь когда она закончила свою речь, по толпе прокатилась волна восхищенного ропота. Лаэртия взяла за руку Латиму, переплетя пальцы наподобие замка, и они вместе подняли сомкнутые руки вверх.
— Долгий путь нам предстоит, рассекая бортом кораблей гладь неспокойного моря; смуту в Спаркалии мы пресечем на исходе лучезарного Фебуса. Мир ценен не на словах, лишь скрепленный печатью достигнутых соглашений! Ценно умение видеть врага пред собой, не обманываясь сладкими посулами презренного. Мир расцветет лишь тогда, когда будут расставлены точки под бег меры масла! Разум и сила моей Лучезарной посланницы вскоре приблизит сие соглашение!
Латима обняла королеву, как самого близкого человека, приложила ладонь к сердцу и отвесила легкий поклон, перед тем как развернуться и медленно спуститься вниз по спирали сходней. В тот же миг дворцовые ворота распахнулись, и на площадь выехала золоченая колесница, запряженная двойкой белоснежных кобылиц. Правила ею очаровательная белокурая воительница в кожаных доспехах, которая поприветствовала толпу благодушной улыбкой. Это была огромная честь — отбыть в порт на королевской колеснице, которой правила главная дворцовая тулинария (дословно — управляющая транспортными вопросами), но Латима Лучезарная привыкла получать подобные привилегии с младых зим, с тех самых пор, как доказала принцессе свою верность и преданность и стала официальной советницей матриарх. Но многие поговаривали, что эта целеустремленная девушка, прекрасный воин и стратег, добилась бы не меньших результатов в своей карьере, не будь она подругой правительницы.
Едва стопы посла воли Атланты коснулись гладких булыжников площади, от дворцовых ворот отделились две женские фигуры Пантер, которые помогли Латиме взойти на возвышение колесницы, после чего поднялись сами, заняв место за ее плечами. Лучезарная сжала ладонями золоченый выступ и улыбнулась благосклонной улыбкой. Тотчас же над колесницей взметнулись лепестки астропеусов, застывая в темных волосах Латимы белоснежными и алыми бликами. Колесница пришла в движение, устремившись к порту — путь был близким, поэтому лошади шли рысцой, позволяя верной помощнице королевы отвечать на приветствия и принимать красиво оформленные букеты из цветов, которые являлись символами империи.
Внезапно колесница дрогнула, лошади встали на дыбы, и Латима с трудом удержалась на ногах — противная боль прошила запястье, сжимавшее опору, но верные соратницы сориентировались и поддержали ее за спину, не позволяя упасть. Лучезарная повернулась к тулинарии узнать, в чем же дело, но не успела произнести ни слова — внимание толпы и четырех девушек на повозке переключилось на фигуру юноши с кинжалом, упавшим на колени на мостовую по пути их следования. Латима остановила руку одной из Пантер, которая привычно потянулась за мечом, и слегка подалась вперед, внимательно разглядывая возмутителя спокойствия.
То, что он не собирался нападать, девушка поняла сразу. Острие кинжала дрожало в его руках, прижимаясь к яремной впадине у шеи. Он был молод, не более шестнадцати зим от роду, и потрясающе хорош собой: пронзительные черные глаза, выдающие в нем кровь народа Семи Озер, черные вьющиеся волосы средней длины, точеные, почти картинные черты лица. Его мускулы уже налились силой, выдавая в нем сына знатного рода, которому были дозволены упражнения с оружием.
— Лучезарная! — его голос дрожал. — Я не вижу солнца и Фебуса без твоего прекрасного лика, моя повелительница! Зиму его светлый луч не ласкает мой взор с той поры, как узрел я тебя и лишился покоя на веки!
Нож в его руках слегка дрогнул, оцарапав кожу до мелкой капельки крови, выступившей на месте ссадины. Толпа замерла, а красивые губы Латимы изогнула соблазнительная, но жестокая усмешка. Непонятно, что ее вызвало — искренность юноши или же его не лишенная изысканности поэтическая речь, но девушка незаметно сделала своим подругам жест быть начеку и, подобрав полы шелкового одеяния, сошла с колесницы. Молодой мужчина замер, его огромные глаза расширились, не в состоянии поверить своему счастью, когда предмет его грез и страданий остановилась в шаге от преклоненных колен.
— Право, не стоит, о муж бесконечно почитаемого рода. Имя твое не ласкает мой слух, неизвестность томления неотвратимо ворует упавшие капли. Кто ты, откройся мне, дабы воздать благодать за отвагу твою и смелость. Острый клинок ты отбрось, нет нужды в этот праздничный день предаваться смертельной печали!
Девушка даже не удивилась, когда нож полетел в сторону, только подобие скуки мелькнуло в ее красивых глазах. Юноша поднял на нее взгляд, в котором испуг с поражающей быстротой вытесняло восхищение, и потянулся вперед ладонями, все же не решаясь пока обнять колени заговорившей с ним красавицы.
— Сантал из рода Закария, о Лучезарная, пламя крови и отрада уставшего сердца!
— Сантал из рода Закария, — как эхо повторила Латима. Улыбка сбежала с ее лица, и она подняла руку вверх, щелкнув пальцами. Тотчас юношу окружили пятеро воительниц легиона Пантер, которые наблюдали за сохранением порядка в толпе, нацелив на него острия мечей. Латима резко развернулась, пола платья черным шелком полоснули зарвавшегося мужчину по лицу, и спокойно вернулась на колесницу.
— Отправьте его на площадь правосудия и оставьте распятым на дыбе на солнечный круговорот и четыре меры масла. Двадцать ударов плетью и пурпурная лента. Я дарю его девам великой Атланты. И да, направьте матриарх Справедливой ходатайство о лишении титула того, кто своим недостойным поведением осмелился позорить древний род успешных купцов нашей великой империи!
Несчастного смельчака подхватили под руки, не обращая внимания на сопротивление и вопли отчаяния. Одна из Пантер, стоявшая за правым плечом Латимы, с сожалением покачала головой.
— Пурпурная лента?
Лучезарная презрительно улыбнулась. Приговоренные к пурпуру становились на сутки развлечением для всех без исключения женщин империи, кто пожелает воспользоваться распятым на дыбе узником. Конечно же, никто еще не погиб о такого наказания, но обычно после применения этой меры наказания мужи возвращались домой полностью сломленными и разбитыми.
— Виталия, не стоит печали омрачать твое чело, — ответила Латима Пантере, и произнесла одними губами, ни к кому конкретно не обращаясь: — варвары Спаркалии придутся вам по вкусу куда сильнее, чем бесхребетные атлантские самцы!
Девушки рассмеялись, а Латима приняла из рук молодой горожанки красивый букет белоснежных астропеусов и подняла вверх руку, приветствуя толпу. Народ Атланты любил ее не меньше, чем прекрасную матриарх. Молва твердила о ней разное: что на поле боя жестокая красавица славится запредельной жестокостью, что иногда позволяет крепким рабам горных шахт ублажать свое тело ласками, а после этого их тела находят в прибрежных водах, что не признает слез пустыни, предпочитая им украшения, собранные собственноручно из зубов убитых ею мужчин, но сейчас все без исключения взирали на это прекрасное темное видение, испытывая восторг и запредельное обожание. «Спаркалия падет очень быстро», — шепталась толпа и не сомневалась в собственных словах, сраженная бесстрашной решимостью Лучезарной.
Колесница остановилась у золоченых сходней перед большим кораблем с парусами цвета горного смарагда. Волны бились о каменный причал, свежий ветер едва заметно раскачивал шпили высоких мачт, готовый наполнить собой паруса, чтобы донести посла воли матриарх в страну златокожих варваров за предельно короткий срок. Улыбнувшись последний раз сомлевшей от подобного внимания толпе, прекрасная Латима в сопровождении опасных и грациозных Пантер-воительниц поднялась на палубу шхуны. Тотчас золоченые мостки были убраны двумя крепкими рабами — гребцами. Девушка подняла голову и посмотрела на шпили дворца, сверкающие на солнце.
Как быстро прядет свои сети неумолимый Хронос! Еще совсем недавно они с Лаэр бегали по дворцовому саду, прогуливая уроки сплетения прошлого с грядущим, строили потайные убежища, где их долго никто не мог отыскать, фантазировали о том, что однажды весь мир ляжет к их стопам — и Спаркалия, и Черные Земли, и даже гордая Кассиопея, хранительница слез пустыни. Даже матриарх Атлантида не журила их за эти выходки, лишь благосклонно замечала, что будущей правительнице и ее верной помощнице не подобает так себя вести может случиться непредвиденное, пока они будут играть в свои игры. Что, если дозорный узрит приближение вражеской армады и не посмеет дать отпор без распоряжения матриарх, которую никто не сможет отыскать? Что, если она заставит послов иной державы ожидать до заката, чем нанесет им обиду? Лаэртия после таких бесед испытывала чувство вины, которое быстро таяло, едва горизонт окрашивался заревом восхода, знаменуя собой новый круговорот.
Последние приготовления — и вот уже убраны тяжелые якоря-гарпуны, паруса наполнил ветер, и шхуна «Благодать Атланты» развернулась рукой кормчего к безбрежной водной глади Южного моря. Волны прибивали к крутому побережью белоснежные соцветия астропеусов, которые горожане бросали в воду, и тонкий аромат цветов империи щекотал ноздри. Лишь эти цветы будут напоминать Латиме о родине на протяжении двух солнечных круговоротов пути. По прибытии в Спаркалию они неумолимо завянут, но будут жить в памяти прекрасным напоминанием, что вскоре она вернется и вновь вдохнет их столь родной запах. Латима стояла, опираясь на поручни, пока очертания берега не слились в одну сплошную линию.
Матриарх Изменчивых Вод не чинила препятствий на их пути: ни разу не налетел шквалистый ветер, не встретились по пути суда Кассиопеи, ветер надувал паруса, а ясное ночное небо над головой позволяло держать верный курс по звездам.
Привыкшая к действию Латима изнывала от тоски вынужденного бездействия. Днем она проводила долгие меры масла на палубе, оттачивая и без того высокое мастерство владения мечом, а на закате, пользуясь отсутствием шквальных порывов, ныряла в море, проплывая мили, вслед за не теряющим свой ход кораблем. Лишь на рассвете третьего круговорота их морского пути вдали забрезжили круглые маковки архитектурных построек Алессии, и Лучезарная заметно оживилась. Она с трудом усидела на месте, пока ее личная прислужница натирала отрезом лассирийского шелка роскошные темные волосы, покрывала плечи и ключицы госпожи мерцающей пудрой, подкрашивала глаза угольными стрелками. Кто-то из девушек все же догадался сохранить несколько астропеусов свежими, и теперь большой белоснежный цветок украсил черные волосы посла Атланты. Латима поморщилась, когда ее шею обвило ожерелье из слез пустыни, она не любила драгоценности, но надевать колье из белых пластин, которые и правда были резцами убитых ею врагов, для дипломатического визита было крайне неосмотрительно.