Пока я отложила его и уже собиралась рассмотреть частично обгоревший портрет, когда почувствовала рядом с собой движение. Я хотела захлопнуть коробку, но было слишком поздно: один из парней выдернул ее прямо из-под моего носа. Так резко, что часть содержимого разлетелась по полу.
- Так-так-так, что у нас тут, Роук? - спросил он, призывая к себе с пола связку записок.
Я тоже торопливо пробудила магический поток и, ощутив его приятное тепло, направила в призывающее заклятие. То, что еще никто не успел поднять, сразу оказалось в моих руках, но письма и саму коробку держал другой маг, и забрать их призывом у меня не было шансов.
Парень швырнул коробку своему другу, чтобы освободить руку. Тот презрительно покрутил ее и издевательски поинтересовался:
- Это у бедных вместо шкатулок такие?
Я стиснула зубы, краем глаза замечая, что Моргенштерн взирает на все это со снисходительной ухмылкой. Кажется, ей нравилось наблюдать за моей беспомощностью. Возможно, именно ради этого взгляда парни ко мне и пристали, потому что еще пару минут назад я для них вообще не существовала.
- Отдай сюда, - как можно спокойнее потребовала я, протягивая руку за письмами. Я старалась не выказывать страха и огорчения, понимая, что именно ради этого все затевалось.
- Нет, подожди, нам интересно, что там, - усмехнулся первый парень, разворачивая одно из писем, а потом принялся читать его вслух: - Дорогая Д! Это была чудесная ночь... О, как интересно... Я думаю о тебе весь день и мечтаю снова прикоснуться к твоим губам. Твой А. - Он поднял на меня насмешливый взгляд и поинтересовался: - Почему «Д»? Это у вас какая-то игра? Прозвище? Кому ты так хорошо сделала ночью, что он думал о тебе весь день? А мне так сделаешь?
Я резко метнулась к нему, пытаясь выхватить письма, но он проворно сделал шаг назад и бросил первую записку на пол. Я поспешно призвала ее, но парень уже вытаскивал вторую, собираясь зачитать вслух и ее. И хотя эти записки не были адресованы мне, я испытывала странную смесь стыда и злости. Оба чувства были так сильны, что хотелось швырнуть в однокурсника каким-нибудь боевым заклятием, чтобы вырубить его. Я никогда не обучалась им специально, но несколько знала. Однако применение таких заклятий против соучеников наказывалось и в Орте. Я полагала, что здесь меня за это тоже по головке не погладят.
Парень продолжал медленно отступать назад, увеличивая расстояние между нами, пока доставал и раскладывал следующую записку, и решение родилось в моей голове молниеносно, я даже не успела его как следует обдумать.
Я направила магический поток, развязывая шнурки на его ботинках и связывая их между собой. Не успев прочитать очередное «дорогая Д», парень запнулся и повалился назад, нелепо взмахнув руками и выронив письма, которые я тут же призвала к себе.
Моргенштерн и ее подруги рассмеялись. Даже приятели парня расхохотались, а я, пользуясь тем, что они все отвлеклись, призвала к себе сумку и засунула все бумажки туда. Это можно было бы считать маленькой победой, но назревала другая проблема: мой разъяренный оппонент уже поднялся на ноги и перезавязал шнурки аналогичным заклятием. Судя по степени красноты его лица, он собирался убить меня на месте.
- Фермерская дрянь, - прорычал он, шагая ко мне, но в этот момент со стороны входа раздался грозный оклик:
- Дорн, оставь ее в покое!
Парень по имени Дорн замер и обернулся на Алека, который уверенно шел ко мне. Злость его только распалилась, но он сделал шаг назад.
- Что значит «Д» я так и не понимаю, но, кажется, стало ясно, кто такой «А», - выплюнул он, презрительно скривившись.
Алек, конечно, ничего не понял, но подошел ко мне, ободряюще улыбнулся, а потом снова посмотрел на Дорна.
- Шли бы вы, - миролюбиво предложил он.
- Как скажешь, Прайм, - сдался Дорн, но при этом бросил на меня такой взгляд, что я поняла: с этого дня в Лексе один человек уже не презирает меня, а искренне ненавидит.
Когда Дорн и его приятели ушли, я подняла с пола коробку, брошенную ими, чувствуя, что от пережитого бешено колотится сердце и слегка кружится голова. Если мне придется участвовать в таких стычках регулярно, я просто не смогу нормально учиться. Мои пальцы мелко дрожали, а для приготовления снадобий дрожащие руки - самый большой враг.
- Ты в порядке? - Алек коснулся моего плеча.
Наверное, я просто сильно перенервничала, потому что дернулась и отскочила от него, словно он меня ударил, а не коснулся. Я вообще не любила, когда меня трогают, а в таком состоянии каждое нарушение моего личного пространства казалось мне угрозой.
- Нормально все.
Жжение в районе солнечного сплетения сделало мой голос хриплым и не очень-то приветливым. По огорченному выражению на лице Алека я поняла, что моя реакция его расстроила. Поэтому я попыталась взять себя в руки и уже спокойнее поинтересовалась:
- Почему он тебя послушался?
На губах Алека появилась немного смущенная улыбка.
- Потому что я выше его по статусу. Он из новой элиты, а я из старой аристократии.
Я кивнула, сделав вид, что поняла, хотя на самом деле я не очень-то разбиралась в этом. Относительно меня они все находились одинаково высоко, но я понимала, что между ними тоже существует своя иерархия.
- Это, наверное, тоже твое.
Алек присел, поднял с пола обгоревший портрет и протянул его мне. Я поблагодарила и посмотрела на то, что сохранилось на изображении. Молодая девушка стояла на фоне смутно знакомого дома, за плечи ее обнимал мужчина в мантии, наброшенной поверх костюма. Вот лицо мужчины не сохранилось: его уничтожил огонь. Молодой девушкой была моя мать, хоть я и не сразу ее узнала, поскольку не видела раньше ее портреты в таком возрасте. Внизу я разглядела дату: этот портрет был сделан двадцать один год назад. Очевидно, незадолго до моего зачатия.
- Кто это? - спросил Алек с интересом.
- Моя мама, - призналась я, продолжая разглядывать портрет.
- О, так она училась тут?
Я удивленно посмотрела на него. Интересно, как он это понял по портрету? Просто из-за мантии преподавателя?
Верно расценив вопросительное выражение на моем лице, Алек пояснил:
- Портрет сделан на фоне одного из домов, в каких тут живут некоторые преподаватели. Видимо, твоя мама была дружна с кем-то из них.
Я почему-то подумала про Таню Ларину, благодаря которой попала в Лекс. Про нее тоже раньше так говорили: мол, она дружна с профессором Норманом. А потом они поженились.
Вот только у профессора Нормана, «сдружившегося» со студенткой, не было обязательств перед другой женщиной, а в таких домах живут семейные преподаватели. И если моя мама «дружила» с одним из них, то вполне понятно, почему письма они писали друг другу, сокращая имена до одной буквы. И почему потом она была вынуждена с ребенком выйти замуж за фермера.
Теперь направление, в котором мне стоило искать, несколько прояснилось: выяснить, какие занятия посещала мама, и у кого из ее преподавателей имя начиналось на «А».
Глава 6
Задача казалась простой, но в то же время в моей ситуации была практически невыполнимой. Во-первых, я не представляла, где может храниться такая информация. Во-вторых, я едва ли смогла бы ее получить, просто спросив. Конечно, можно было попробовать прийти к ректору Фарлагу и задать ему прямой вопрос. Мне показалось, что узнав о смерти моей матери, он испытал нечто похожее на сочувствие. Возможно, это сочувствие позволило бы ему пойти мне навстречу. Если бы не одно «но». Мне пришлось бы объяснить ему, что я здесь ищу своего отца. И считаю, что это кто-то из преподавателей мамы, очевидно, имевший на тот момент семью. А как это называется? Правильно, это называется «скандал». И едва ли ректор Лекса захочет помогать мне ковыряться в этом скандале. Ему проще меня отчислить, чего он и так жаждет.
К тому же я просто его боялась. Видимо, сильнее, чем профессора Нормана, потому что к тому я не постеснялась обратиться за помощью.
И в этот раз я тоже решила, что обратиться к тем, кто уже однажды помог мне, будет проще. Во вторник утром я написала письмо Тане Лариной и поинтересовалась, где в университете может храниться интересующая меня информация. Едва ли документация Орты могла сильно отличаться от принятой в Лексе, ведь они регулировались одними и теми же законами и правилами.
Весь остальной день я потратила на изучение преподавательского состава Лекса. К счастью, этой информацией университет гордился, а потому она была общедоступной. Теперь все преподаватели, кто работал здесь больше двадцати лет, интересовали меня не только как потенциальные источники информации. От мысли о том, что один из них может оказаться моим родным отцом, у меня перехватывало дыхание.
Всего среди преподавательского состава нашлось восемь человек, преподававших здесь уже больше двадцати лет. И одна преподавательница была здесь то ли ассистентом, то ли аспирантом в то время, а потом осталась работать, но она интересовала меня меньше всего.
Больше всего меня заинтересовал Саймон Блэк, который оказался среди моих преподавателей, так как вел практические занятия по снадобьям. Это было отличной новостью, поскольку позволяло надеяться, что мне удастся с ним найти общий язык. В практических снадобьях я была достаточно хороша. По крайней мере, по меркам Орты.
Однако практические снадобья меня ждали только в четверг, а ответ от Тани пришел во вторник вечером. Она писала, что проще всего найти такую информацию, получив доступ к личному делу студента. Там должна была храниться информация по посещаемым предметам, оценкам, названиям письменных работ. В том числе там указывали и фамилии преподавателей, которые вели курсы.
«В Орте актуальная информация (за последние пять лет) хранится в кабинете ректора, - писала Таня. А все, что старше, - в архиве, в библиотеке, но попасть туда можно только в сопровождении преподавателя. Ян сказал, что еще такой архив иногда хранится в учебной части».
Проще всего мне было проверить учебную часть: я еще решала некоторые организационные моменты и часто заходила туда. В среду я нашла удачный предлог и, против обыкновения, не стояла перед столом сотрудницы, скромно потупив взгляд, а внимательно оглядывалась по сторонам. Когда со мной закончили, а у стола сотрудницы удачно столпилось несколько студенток, кажется, с первого года обучения, я даже осмелела настолько, чтобы отойти к стеллажу, который я смогла заподозрить в том, что он является архивом. Однако, судя по табличкам, там оказалась только документация, связанная с текущим учебным процессом.
Оставались библиотека и кабинет ректора.
В четверг меня ждала возможность познакомиться с нашим преподавателем практических занятий по снадобьям. Надо сказать, что такой подход к организации рабочего процесса, когда лекции вел один преподаватель, а практические занятия - другой, меня несколько удивил. В Орте все занятия по Снадобьям вела профессор Карр, у нас вообще не было отдельных лекций, мы всегда занимались в лаборатории.
Мы собрались тем же составом, каким присутствовали в пятницу в аудитории, и впереди нас ждали четыре часа практических занятий, что всегда было сложнее. Снадобья пятого, самого высокого уровня, которые изучались на последнем курсе, требовали особенной сосредоточенности, поскольку ошибиться при их приготовлении было легко, а вот последствия это могло иметь самые тяжелые. Тем не менее в лаборатории царила довольно расслабленная атмосфера, гораздо более расслабленная, чем перед лекцией.
Или это просто я чувствовала себя спокойнее, потому что за соседним столом собирался работать Алек, а через один стол от него - Реджина, которая в его присутствии неизменно вела себя очень дружелюбно?
На этот раз при появлении преподавателя тихие шепотки и посторонние разговоры не смолкли, что меня несколько удивило. На других занятиях дисциплина в Лексе была железной. Вероятно, дело было в профессоре Блэке: он показался мне совсем пожилым, старше моего прежнего ректора, и довольно мягким. Во всяком случае, о тишине он нас ненавязчиво просил минут пять.
- Я рад приветствовать вас на своем курсе, - сообщил он, когда гомон студентов наконец улегся. - В этом году нас ждет много интересного. Вы научитесь не только изготавливать снадобья высшего порядка, но и улучшать рецептуру более простых снадобий, а также создавать собственные варианты. К вашим услугам будут самые разнообразные ингредиенты, в том числе довольно редкие. А в качестве годового проекта вы сможете выбрать практически любое существующее снадобье.
- Почему практически? - внезапно поинтересовался Алекс.
И то ли на него правило «в Лексе не задают вопросов, пока преподаватель не спросит, есть ли они» не распространялось, то ли оно просто не действовало в лаборатории профессора Блэка.
- Ну, потому что при переселении за Занавесь мы лишились многих биологических видов, вроде драконов, русалок, василисков или химер. Соответственно нам более недоступны ингредиенты вроде когтей, чешуи, зубов, слез, пота, крови, волос и прочих их частей, - улыбнулся профессор. - А стало быть снадобья, дарящие полный контроль над человеком, вечную молодость или безграничную удачу, вы не сможете взять в качестве объекта исследования. Не будет возможности выполнить практическую часть по его приготовлению.
- Ах, как жаль, - жеманно протянула Реджина, - от вечной молодости я бы не отказалась.
- Никто бы не отказался, госпожа Морт, - хмыкнул профессор, внезапно впадая в прострацию.
Он молчал, наверное, добрых десять минут, глядя куда-то в пустоту и едва заметно раскачиваясь взад-вперед. Судя по тому, что студенты спокойно сидели на местах, разговаривали друг с другом и никто не пытался понять, что происходит, подобное происходило и раньше.
Через какое-то время преподаватель вздрогнул, словно очнулся, и, уже почти не обращая внимания на нас, сделал движение рукой в сторону доски. Там в считанные секунды появился довольно сложный рецепт снадобья, сопровождающийся к тому же не до конца понятным мне по исполнению заклятием. К теме лекции, прочитанной Фарлагом, рецепт не имел никакого отношения. И сопровождающее заклятие тоже не совпадало с тем, что мы изучали на лекции у профессора Арта.
Однако все принялись за работу, включая преподавателя. Профессор Карр редко готовила с нами. Либо она показывала нам, как это делается, тогда мы только смотрели, либо готовили мы, а она внимательно наблюдала, чтобы мы ничего не перепутали. Профессор Блэк не обращал на нас никакого внимания.
Мне ничего не оставалось, как заняться снадобьем. К счастью, с практикой у меня всегда было лучше, чем с теорией. Мама варила снадобья сама, а не заказывала у профессионалов. Я помогала ей с самого детства, и многие знания жили в моей голове как некие аксиомы, которые я сама до конца не понимала, а просто... знала. Я не всегда могла объяснить, почему я что-то делаю, но ошибалась редко.
А вот у Алека, варившего снадобье рядом, с практикой было не очень хорошо. У Реджины шансов сделать все правильно не было вообще: она так трясла над посудой своими роскошными волосами, что наверняка в основу упал уже не один и не два. Именно поэтому я всегда собирала волосы в тугой пучок на затылке.
И все же когда я дошла до заклятия, поняла, что мне с ним не справиться. Поскольку другие студенты не стесняясь переговаривались друг с другом, я повернулась к Алеку, надеясь, что он мне поможет. И тут он взял баночку со спорами красного папоротника, которые я сама положила минутой ранее, и зачерпнул ее мерной ложкой. Мерной ложкой, в которой помещалось не менее пяти, а скорее около семи грамм! Тогда как по рецепту требовалось положить один. Споры красного папоротника были очень токсичны и могли отравить пар снадобья даже в нормальном количестве, из-за чего рекомендовалось класть их в самом конце, уже после выключения горелки. Алек горелку не выключил.
- Эй, стой-стой! - воскликнула я, метнувшись к нему. - Замри!
Алек испуганно замер с мерной ложкой в руках, глядя на меня вопросительно. Реджина и еще несколько однокурсников, занимавшихся рядом, тоже повернулись к нам.