Макс, как посоветовал ему Ви, пытался сосредоточиться на сюжете и выкинуть посторонние мысли из головы. Но сосредоточиться получалось только на словах Воскресенского: они, по сути дела, впервые говорили не на повышенных тонах, а по-человечески. Оказалось, что фотограф может быть совсем другим, не то чтобы добрым… скорее, понимающим.
«Ну вот, размяк, обрадовался, — ругал самого себя Макс. — Погладили один раз по голове, а ты уже хвостом виляешь!»
Он поднялся с подоконника.
— Я готов. Давайте отснимем быстрее…
— Хорошо, — ответил Воскресенский, недоверчиво поглядывая на модель.
— Если вам Соню нужно, можете позвать…
Ви подошёл к двери в спальню и, приоткрыв её, крикнул:
— Соня, иди сюда! Ты вроде говорила, что хочешь на его задницу посмотреть.
Соня тут же показалась в дверях:
— Что ты врёшь, Ви?! Не было такого! Я говорила, что хочу его за задницу ухватить.
Макс не знал толком, что именно на него подействовало: то ли короткая беседа с Воскресенским, то ли просто смена настроя после передышки, но он смог вернуться в то слегка отрешённое состояние, которое позволяло ему вживаться в образ и, которого он научился достигать на последних съёмках. Он подставлял лицо под струи воды (это немного напоминало ту фотосессию под дождём), купался в ярких лучах солнца, льющихся из окна, и думал о том, что впереди ещё целый долгий приятный летний день — и рядом сейчас не было никого. Шум душа отчасти заглушал щёлканье фотоаппарата и короткие команды Ви, которые он отдавал ассистентам.
Но в какой-то момент всё стало меняться. Макс чуть приоткрыл глаза — просто из любопытства, посмотреть, что происходит — и встретился взглядом с Воскресенским. Взгляд фотографа скользил по всему его обнажённому телу от лица до ног, пронизывающий, ищущий, внимательный. В нём не было обычного холодного пренебрежения, он был заинтересованным, мягким, почти ласкающим, словно, впервые видящим. И Максу это не было неприятно, скорее наоборот: он хотел, чтобы на него так смотрели, даже если это был гад Воскресенский… Особенно если это был Воскресенский.
Он вспоминал снимки с предыдущих фотосессий: камера Ви умела разглядеть в нём нечто прекрасное, чувственное, необычное, чего не знал о себе даже он сам, и выпустить это наружу, показать всем; но ведь дело не могло быть только в камере, это фотограф видел его так. А их недавний разговор?.. В ушах до сих пор звучал низкий, спокойный, убеждающий голос. А то, что произошло вчера? Сегодня он уже почти не жалел об этом… Ему было только немного стыдно, что он не чувствовал отвращения или ещё чего-то в этом роде, ему было, скорее, просто любопытно. И приятно. Чёрт, ему же на самом деле было приятно, когда Воскресенский целовал его! Эта пьяная скотина лапала его, а ему было приятно.
От этих мыслей можно было сойти с ума. Макс не привык задумываться о таких вещах — о собственных чувствах и ощущениях. Раньше — с девушками — они всегда были просты и однозначны, а эти… Эти сбивали его с толку и пугали.
Он выскочил из-под душа, завернулся в полотенце, схватил свои джинсы и вылетел из ванной.
— Не могу больше! — выпалил он сердито и одновременно виновато, захлопывая за собой дверь.
— Макс, ты чё?! — окрикнула его Соня, бросаясь за ним. — Ну-ка вернись! Совсем сдурел…
— Пусть идёт, — остановил её Воскресенский. — Хорошо поснимали. Там есть рабочие кадры…
Глава 8
Макс вместе с Соней и сумками с аппаратурой поднимался на отделанном розовым мрамором лифте. Ассистентка рассматривала себя в огромном зеркале:
— Отличное освещение в лифте, очень правильное. Так бы и устроила тут фотосессию себя любимой.
Макс уныло молчал. Эта съёмка стала бы последней, если бы им не нужно было переснимать сюжет с розами, сорвавшийся из-за макияжа и дождя. В тот же самый сад возле церкви они должны были поехать на следующий день. Сегодня же предстояла ещё одна не очень приятная фотосессия, а он после вчерашней ещё не отошёл. Всё тело ломило, особенно спину.
Вчера они снимали в тренажёрном зале. Макс заранее знал, что это будет нелегко: Воскресенский не начнёт снимать, пока не загоняет его до полусмерти для достижения правдоподобной усталости. Парень теперь был почти благодарен Маргарите Полушиной, которая потребовала, чтобы он ежедневно занимался на тренажёрах. Если бы не месяц подготовки, он вообще вряд ли бы пережил это испытание. Но если подумать, Макс согласился бы ещё на десяток подобных выматывающих съёмок, чем на такие, как в душе, или как та, что предстояла сегодня.
Двери лифта открылись, и они с Соней вышли в маленький холл с диваном, двумя креслами и столиком посередине.
— Вот сюда, — скомандовала ассистентка.
Дверь номера, куда они вошли, была распахнута, так как помощники Воскресенского постоянно сновали туда-сюда. Стас сегодня тоже был здесь — помогал организовывать подготовительный процесс. Он уехал из дома часа на два раньше Макса, в четыре утра. Модели разрешили поспать подольше. Съёмка начиналась так рано, потому что Воскресенский желал поймать какой-то особенный утренний свет.
До этого Стас с Ви и Соней долго катались по всем гостиницам и даже кое-каким частным квартирам и коттеджам города в поисках подходящего помещения и обязательно с окнами, ориентированными особым образом. В итоге остановились на вот этом люксе для новобрачных в одном из самых дорогих отелей. Дядя потом ещё несколько дней обговаривал с руководством гостиницы все детали, так как Воскресенскому требовались существенные переделки. Во-первых, нужно было снять, по выражению фотографа, «пошлый» балдахин из розовато-лиловой органзы, висевший над кроватью; во-вторых, затянуть студийным фоном шоколадного цвета одну из стен, чтобы закрыть пёстрые обои в виньетках и розочках. Были ещё кое-какие мелкие замены и перестановки.
В итоге, когда Макс вошёл в спальню люкса, один его угол существенно отличался от прочей пышной и несколько игривой обстановки. От неё осталась лишь прикрывающая часть окна штора холодного лилового оттенка (ею заодно замаскировали край натянутого фона), само окно, начинавшееся от самого пола, и кровать с высоким изголовьем из серебристого дуба, украшенным скромной резьбой. Кровать была застелена однотонным бельём жемчужно-серого оттенка.
Весь этот угол словно попал сюда из совершенно иного номера — стильного, строгого, аскетично-прекрасного, хотя и не без изюминки.
Воскресенский сидел в противоположном конце комнаты и с раздражённым видом созерцал получившуюся декорацию. Как пояснила по дороге Соня, он не привык работать в таких условиях, «сочиняя» интерьеры из подручных средств.
Для съёмок Максу опять пришлось раздеться догола, но на этот раз ниже пояса он был прикрыт тонким одеялом. Слева от него, ближе к окну, из подушек сложили нечто, напоминающее очертания второй человеческой фигуры. У Сони был даже припасён каштановый парик, который можно было положить на подушку так, чтобы было похоже, что рядом на самом деле кто-то лежит.
— Я и сама могла бы тут полежать для большей правдоподобности, — хихикнула она, подавая Максу чашку с чаем: он должен был сидеть на постели и держать её в руках.
Макса ничуть бы не удивило, если бы Воскресенский для «вживания в образ» уложил в постель по соседству с моделью обнажённую барышню. Но по какой-то причине маньяк-фотограф от этого
воздержался.
Ви выгнал из спальни всех, кроме Макса, Сони и Игоря — в том числе и Стаса, который вдруг пожелал присутствовать на съёмках. Дядя в итоге уехал в офис.
Фотограф выглянул в окно:
— Рано, свет ещё не тот. Будем пока делать пробные кадры, чтобы определиться с позой и потом не терять на неё время.
Сюжет был простой: глоток освежающего и бодрящего чая после ночи любви. Правда, Макс не совсем представлял, какое у него должно быть выражение лица. Начать с того, что этих ночей в его жизни было не так уж много и кончались они отнюдь не расслабленным распиванием чая в постели, а торопливыми сборами, пока не пришли родители девчонки, или ещё чем-нибудь в этом роде. Но он фильмы смотрел, книги читал, поэтому старался придать лицу умиротворённое, слегка мечтательное выражение.
Естественно, Воскресенский не был доволен.
— Не пойдёт! Совершенно идиотская ухмылка — как будто тебе первый раз дали! Немного спокойнее, сдержаннее… Теперь как будто вообще не дали. И плечи! За плечами следи, опять напряглись!
Фотограф поглядел на часы.
— Так, времени у нас мало. Скоро будет нужный свет, а он мне тут рожи корчит — одна страшнее другой! Что будем делать с этим недоумком? Вот бестолочь!
— Макс, — протянула Соня, — ну что ты, правда, как буратинка деревянный сидишь? Разве такое лицо должно быть?! Оно у тебя как каменное, помягче надо…
Ви стоял рядом с ней и задумчиво тёр переносицу.
Макс дослушал Соню и уже хотел ответить, что расслабленное лицо Воскресенский только что называл дебильным, но не успел…
— Иди вон туда, в ванную, — указал пальцем на дверь фотограф.
— Зачем? — спросил Макс.
— Сам знаешь зачем! Не пять лет. Или тебе, как умственно отсталому, всё объяснять надо?
— Вы что, издеваетесь? — не веря своим ушам воскликнул Макс, до которого дошло наконец предложение Воскресенского.
— Это ты надо мной уже месяц издеваешься! — рявкнул фотограф. — Иди и займись делом! Хоть на это-то ты способен? Бездарь!
В комнате повисла тишина. Макс тяжело дышал, силясь взять себя в руки. Он с минуту сидел и тупо смотрел на Воскресенского, который отвернулся в сторону и как ни в чём не бывало щёлкал какими-то кнопками на фотоаппарате, словно не сомневаясь в том, что его приказ будет выполнен. Это было настолько унизительно, что Макс даже не нашёлся что и ответить. Ему на эту тему даже заговаривать было стыдно… Потом он заметил, как Соня, ожесточённо гримасничая, кивает в сторону двери в ванную, мол, иди, не тяни.
Он ещё несколько секунд посидел, сомневаясь, но потом откинул одеяло, подцепил лежавшие неподалёку джинсы, быстро натянул их (интересно зачем? кто его здесь ещё не видел?) и ушёл в ванную. Разумеется, он не собирался следовать совету Воскресенского… Не будет же фотограф его лично контролировать! Можно просто постоять тут минут пять-шесть, а потом объяснить, что ничего не получается, мол, члену не прикажешь…
После нескольких недель съёмок Макс уже свыкся с приёмами Ви и понимал, почему тот требовал полной реалистичности — ради потрясающе живых снимков. И да, он согласен, что после секса на лице появляется особое выражение. Но это уже переходило всякие границы! Он не эксгибиционист какой-нибудь, чтобы почти прилюдно заниматься мастурбацией! Воскресенский просто сумасшедший… И страшно подумать — всё это ради рекламы чая. Чая! Кому какая разница, что за лицо у него будет? Никто не будет всматриваться в такие детали!
Если подумать, даже если бы он честно послушался Ви, у него всё равно бы ничего не получилось: так что он даже не соврёт. От одной мысли о том, что за дверью три человека знают, зачем он закрылся в ванной, и ждут его, у любого нормального человека пропадёт желание.
Выждав положенное время, парень выглянул в спальню. Три пары глаз испытующе посмотрели на него. Он вообще редко краснел — такой тип кожи, или кровеносной системы, или ещё чего-то, — но от этого молчаливого вопроса кровь так и бросилась ему в лицо. Хорошо, что на нём был слой тонального крема, хотя, возможно, всё было видно даже сквозь него. Макс был готов сквозь землю от стыда провалиться. Он отрицательно покачал головой.
Соня и Игорь с трудом скрывали смех, Воскресенский же смотрел на него так, словно готов был расстрелять на месте.
Фотограф, расслышав сдавленное фырканье за спиной, гневно обернулся к ассистентам:
— Брысь отсюда! Оба! — Он снова взглянул на Макса и ткнул в его сторону пальцем: — А ты — снимай штаны и марш в кровать! Свет сейчас будет. Придётся снимать, что есть. Ну что за недоделанный, сил моих больше нет!
Ассистенты скрылись в соседней комнате. Макс, помня совет Сони в таких ситуациях молчать, разделся, сел в кровати, как нужно по сюжету, и поднял глаза на Воскресенского. Тот, оказывается, всё это время смотрел на него. Ви покачал головой:
— Откуда только тебя выкопали?.. У меня худшей модели в жизни не было. Даже подрочить сам не может!
Макс опустил глаза:
— Вы бы сами-то смогли? Когда три человека под дверью подслушивают?
— Что?! Подслушивают? — возмутился фотограф. — Делать нам больше нечего, как только подслушивать твои жалкие… как их… потуги!
Парень с ненавистью посмотрел на него:
— Ну так и фотографируйте давайте! Вы же у нас гениальный фотограф! Это мы вокруг все жалкие людишки, и потуги у нас жалкие.
Хотя Макс не надеялся ни на какой эффект, его слова, судя по всему, немного осадили Воскресенского. Тот немного постоял посреди комнаты, а потом подошёл к кровати и сел в изножье.
— Я знаю, что ты стараешься, — уже более спокойно заговорил он, — но одного старания недостаточно. «Я старался», «я пытался», «я потратил кучу времени» — это не имеет значения. Значение имеет только результат. Заказчик не принимает оправданий. Я тоже.
— Я правда не знаю, какое вам выражение лица нужно. Вам всё неладно…
— Я тоже не знаю, — признался Ви. — Но когда я его увижу, то пойму, что это оно.
Фотограф откинул одеяло в сторону.
— Эй, вы чего? — Макс попытался натянуть его обратно себе на ноги и живот.
Ви задержал его руку:
— Тихо, тихо… — В его голосе, в силе его рук было что-то такое, чему Макс не мог противиться. Он замер, напряжённо глядя в светлые глаза Воскресенского.
Фотограф пересел ближе к нему. Его пальцы скользнули по животу Макса. Тот заметил, что на ладони тоже были следы от ожогов, две тонкие параллельные полоски. Парень смотрел на эту руку, словно заколдованный, почти не чувствуя прикосновений, словно и не его вовсе трогали сейчас эти пальцы, спускаясь вниз. Он в буквальном смысле забыл, что надо дышать.
Он понимал, что так нельзя, и всё-таки позволял… Как тогда, в гостинице, позволял целовать себя, потому что это было и сладко, и стыдно, и остро до дрожи и потому, что в глубине души он хотел этого: хотел, чтобы именно этот человек — нет, даже не касался его, не целовал, — относился к нему с настоящим вниманием, а не как к вещи.
Воскресенский обошёлся без каких бы то ни было прелюдий: его ладонь бесцеремонно легла на член парня и начала поглаживать его с нежным, но сильным нажимом. Макс рванулся в сторону:
— Не надо… пожалуйста…
Голубые глаза посмотрели на него искушающее, с насмешливым вызовом:
— Решил, что справишься сам?
Макс сглотнул и закрыл глаза. Он не мог пошевелиться. Он просто продолжал прислушиваться к своим ощущениям, и они были удивительными, словно погружение в тёплые объятия. В следующую секунду он почувствовал, что от прикосновений Ви его член начинает твердеть, наполняясь желанием. Где-то в фоновом режиме проносились мысли о том, что это отвратительно, это невозможно: стояк от того, что его трогает мужчина, тем более — сволочь Воскресенский… Но ему было всё равно, потому что возбуждение было сильнее, в сотни раз сильнее, чем какие-то там мысли.
Он осмелился посмотреть на Ви из-под полуопущенных ресниц: тот не сводил с лица Макса пристального взгляда, словно хотел разглядеть и запомнить каждую его чёрточку, каждый оттенок чувства. Он крепко обхватил член Макса и быстро, ритмично двигал ладонью, уже слегка влажной от выступивших капель смазки. В его движениях было что-то не то чтобы торопливое, но очевидно нацеленное на результат — он делал то, что даст потом хорошие кадры. В отсутствии чувств было что-то унизительное, и эта отравленная смесь восторга и унижения лишь подстёгивала эмоции Макса.
Он непроизвольно склонился вперёд, чтобы быть ближе к Воскресенскому, и с его губ сорвался тихий вскрик.
— Не так громко, — прошептал Воскресенский. — Всё слышно…
Макс прижал зубами нижнюю губу. Господи, до чего же хорошо!.. Он не думал, что это будет так: просто от прикосновений чужой руки на него нахлынут столь невероятные по силе ощущения. Ви делал всё именно так, как Макс хотел, словно читая его мысли, сжимая именно в том месте, именно с той силой, изредка проводя большим пальцем по головке, отчего по позвоночнику парня пробегало наслаждение резкое и болезненное, как электрический ток.