— Жизнь, она такая. Ещё вчера я был богат и счастлив, а сейчас? Если ты, Сучара, тоже будешь вот так всех распихивать и чужой корм сжирать, то быть тебе поджаренной. Зачем Черножопика обижаешь? Он и так Черно–жо–о–опик! Прикинь, как ему трудно. Так, Рыбанутый, эй, жирнюга, чо это вы тут дедовщину развели? Ну–ка поддай Сучаре хвостом по жопе, она ваще берега попутала. Вот ваш придурочный хозяин упорет куда–нибудь, я вытащу эту Сучару и по почкам ей надаю! Ну… Акулинушка! Вот ты какая ласковая, ну скажи чо–нибудь… Правильно, не подплывай к Сучаре, к некоторым придуркам ваще попадаться на глаза себе дороже, — последнее Славик выделил громче. Для Власа.
Ещё в программе первого дня приручения и перевоплощения провинциального жлоба был парикмахер, которого Влас вызвал на дом. Мастер — это хорошая знакомая, Вероника. У Славы никто не спрашивал, какую стрижку ему хочется. Пухленькая девушка–парикмахер и строгий Влас крутили его голову, говорили между собой на каком–то птичьем, непонятном для нашего героя языке. Он понял лишь то, что волосы у него отличные, что предыдущему парикмахеру нужно отрубить руки по локоть, что «чуть осветлим». На последнее Слава Бубенцов сказал всё, что думает про «пидорасячьи замашки». За что получил затрещину, грозное «молчать, иначе кляп» и юбилейное «десять». Остальное время экзекуции Славик сидел набычившись, заметно борясь с желанием что–нибудь матершинное из себя изрыгнуть. По окончании все трое уставились в зеркало, обалдев от результата. Стильная короткая стрижка с укороченной чёлкой открывала ясный лоб, подчёркивала правильность и чёткость контура лица, привлекала взгляд к подозрительно порозовевшим мочкам ушей. Влас даже помял эти самые мочки, хотя и получил тут же адекватный ответ по рукам.
— Ну, красавчик ваш друг! — искренне восхитилась Вероника.
— Кто бы ожидал… — задумчиво проговорил Влас.
— Бли–и–ин, на улицу ж стыдно выйти будет… — проныл Славик. — Уродство голубковое!
— Что вы, вам очень хорошо, — расстроилась девушка.
— Не слушай его, он идиот, — закончил церемонию инаугурации в новую жизнь Влас.
Следующим пунктом программы был маникюр: за Славиком пришлось бегать по квартире и удерживать силой на стуле, угрожая, тыкая и, в конце концов, шантажируя всё теми же звонками маме. Славик зашмыгал носом, и испуганная маникюрша Наташа смущённо заметила, что из обоих голубых глаз пролегли мокрые дорожки. После маникюра бедолага пролежал с час в своей комнате, запрятав красиво ухоженные пальцы под подушку.
За день пришлось ещё трижды заставлять Славика есть со всеми приборами. А вечером Влас устроил Славе сначала допрос: как тот учился («Не хуже некоторых!»), какой язык изучал (русский), чем увлекался (неожиданно, но игрой на гитаре), кто его семья («Мама только, Стас — это не брат»), получил ли какую–нибудь профессию (технолог хим.промышленности в строительном колледже), чем думает в жизни заняться («Сбежать от тебя»), есть ли девушка («Сто девушек»), был ли в армии («Нет, а щас и не возьмут», — грустно посмотрев на ногти)… А когда уже стемнело, Влас велел Славику почитать вслух роман Виктора Гюго «Человек, который смеётся». Начало истории про волка Гомо и человека Урсуса тот прочёл чувственно, хмурясь и тяжело вздыхая. На третьей части Влас решил прекратить чтение, так как Славик начал издеваться над описанием прав лордов. Гюго оставил в душе химика–технолога неизгладимый след: он сразу стал называть Власа «истинным господином» и «вашей милостью». Хотя если бы он знал, что это обращение заставит «господина» вспомнить сегодняшний счёт, то, наверное, бы заткнулся.
— Что ж, пойдём, дружок, за мной, а то уже поздно, — вновь по–стальному приказал Влас и как бы между прочим: — Сними–ка поло, ну… футболку сними.
— Она же чистая, зачем? Я буду в ней спать! Голым не могу!
— Снимай!
— Да пожа–а–алста! Псих! — И Славик стянул с себя белый лакостовский батник.
Влас привёл Славу к дальней комнате с красной дверью. Открыл дверь ключом и втолкнул туда своего «гостя поневоле». Тот сразу захотел выбежать обратно: в тёмной комнате с противоположной красной глянцевой стеной стояли предметы явно не мирного функционала. И пусть Славик мир БДСМ знал только из порножурналов, он сразу же понял, где очутился. Поэтому и попытался выбежать обратно, но был схвачен. Влас был сильнее, намного сильнее, он буквально клещами сжал бедолагу и, не давая даже возможности барахтаться, доволок до Х–образного чёрного креста с кожаными ремешками на разной высоте. Всунуть одну, а потом вторую руку в эти ремешки и как–то хитро стянуть петли вокруг запястий Власу удалось за раз. Славка был так напуган, что даже не орал, а шёпотом твердил:
— За что? За что? За что? За что?..
— А ты думал, что я шучу с тобой, от нечего делать твой мат подсчитываю? Настало время получить наказание. Да не бойся, не крути башкой, всё, что тут есть, не для тебя. Я уже давно в эти игры не играю, прискучило. Да и развлекался подобным образом только с девушками. Поэтому только порка. И ничего интимного. — Влас, по–деловому обняв со спины дёргающееся тело, расстегнул застёжку бриджей и легко спустил штаны к щиколоткам. Ещё легче стянул с парня слипы. Славик нервничал, выгибал шею, ошалело выкатывал глаза, часто дышал, пытался выдернуть руки из захвата кожаных петель, но всё зря. Одна песенка сменилась другой:
— Я больше не буду! Я больше не буду! Я больше не буду!..
Но Власа нельзя растрогать, разжалобить, уговорить. Славик просто этого не знал. Хозяин спокойно подошёл к странного вида столу с какими–то штуками на нём и во внутренней полке взял уже знакомую Славе плеть с чёрной плетёной рукоятью с маленьким «листиком»–хлопушкой на кончике. Приблизился опять к своей жертве и холодным голосом спросил:
— Итак, сколько я тебе должен?
— Нена–а–авижу урода! — наконец заорал что есть мочи Славка. — Нена–а–авижу! Убью козла! Раздавлю тебя!
— Мне очень страшно! — с усмешкой произнёс Северинов. — Итак, десять раз. Начнём.
Славик больше не кричал, он оказался вдруг очень гордым и очень сильным, даже всхлипывал и шипел от боли только после первых четырёх ударов, что свистели безжалостно и обжигали белую кожу: на спине, на ягодицах, на бёдрах, опять на спине… Красные полосы тут же вспухали и белели, образуя на стройном теле абстрактный узор психически больного художника–лучиста. Влас тоже не орал, держал себя в руках, только тихо, но отчётливо считал до десяти. Он после четвёртого удара понял, что зря повёл на экзекуцию парня сюда. Что–то произошло здесь с ним в этой комнате. Влас считал, что это антураж виноват, что это воспоминания вернулись через эти тёмные стены, через вид колец, верёвок, флоггеров, крюков, что он использовал когда–то очень давно. Да ещё и этот мелкий пьяница оказался смешным, трогательным и таким голубоглазым. Влас считал, взмахивал рукой, контролируя силу удара, чтобы не рассечь кожу, а напряжение в штанах — в его штанах — становилось всё больше. Он тоже стал часто дышать ртом, губы мгновенно пересохли, а в голове вместо привычного порядка, вместо стерильности правил сумбур из мыслей и чувств. Откуда взялся этот ком, рассосётся ли?
Славке было больно. К концу «сессии» он почти висел на кожаных петлях, так как напряжение в ногах с ожиданием каждого удара и сжатость зубов, чтобы не кричать, не унижаться, вымотали и высосали все жизненные силы. Он даже не понял, что прекратился свист, прекратились эти стыдные огненные дуги по заду и по спине. Он ещё и не дышал. Но вдруг почувствовал, что его поднимают, подтягивают вверх за подмышки, высвобождают руки, и сразу же закололо «газировкой» в отёкших ладонях. Его несут куда–то на плече, осторожно и ласково поддерживая за голый зад. Его укладывают на кровать спиной вверх. А потом магическая влага волшебными движениями рук распространяется по тем жжёным линиям, по тем полосам злобы, что горели на нём. Ох, какое это удовольствие. «Кто меня лечит, кто этот благодетель, что меня гладит и жалеет, кто меня щекотит и целует в поясницу, там где не полоса, а целый цветок боли? Спасибо ему…» — бредил Слава, он с трудом повернулся, чтобы поблагодарить за помощь, но осёкся. На его кровати рядом с ним на коленях сидел чёртов Влас, этот богатенький фашист, что целый день мотал ему нервы. Сейчас Влас не выглядел гневным и холодным, даже наоборот, несколько растерянным и встревоженным. Но Славику было насрать на новый облик своего мучителя:
— Ты ответишь за это, — прохрипел он. — Долбоёб!
Северинов наклонился близко–близко к Славе, захватил губами мочку уха, оттянул её, отпустил и сказал, задевая губами, в висок:
— Это был «один»…
Десять хУли-хупов на одного человека! Перед вами выступали мастера оригинального жанра: один на матах, другой против матов!
========== Номер четвёртый: «С переодеванием и связыванием» ==========
Опять в семь тридцать. Опять срывается одеяло и категоричное: «Живо встал!» И самое удивительное: никакого смущения и виноватости по поводу вчерашней плётки, вчерашних нежных рук на чужом теле и поцелуев в область поясницы. Как будто ночь истирает память. Славик издал горестный стон и, не поворачиваясь к истязателю, произнёс:
— Объявляю забастовку! Меня будут бить, а я бегать как послушная собачка? Хера с два!
— Одевайся! Я сейчас сделал вид, что не слышал твои слова. Мы идём на пробежку. — И стоит, разглядывает голого парня, наверное, удостоверяется, что не осталось следов от плётки и от поцелуев. Но они остались: красные полосы на белом теле и проклятое ощущение горячей гладкой кожи на губах и на ладонях.
— Я не пойду никуда! Я болен! — И свернулся зародышем, демонстрируя только спину, задницу и упрямый затылок.
— Пойдёшь! — Влас подхватывает это голое тело под шею, опрокидывает на бок, хватает под коленями и поднимает на руки. И сам испугался от такого своего напора и решимости: слишком гладкое тело, слишком неохота отпускать из рук, слишком близко голубые глаза, Власу показалось, что они совсем не заполнены страхом или протестом, они притягательно хитры. С трудом он сбросил Славика на ноги и подтолкнул к креслу, на котором качалась аккуратно сложенная спортивная форма. Тот забубнил что–то на своём, на гопниковском, языке и начал–таки одеваться. Всё чистое, трусы опять в пакетике, и вновь «Calvin Klein». Под финал облачения на запястье несчастного Славика замкнулось кольцо от наручников с длинной цепочкой.
В этот раз с пожилым Виктором Сергеевичем громко поздоровался сам Славик, у мужчины повело бровь вверх, а Влас вновь не смог сдержать улыбку. Рушатся все его принципы несгибаемости и ледяного самообладания. Рушатся. Причём очень стремительно. Влас это понимал, но ничего не мог поделать. Улыбался (ладно, что не ржал) и никак не помогал Виктору Сергеевичу, между прочим, руководителю главка столичного строительного монополиста, справляться с болтовнёй Славика:
— Привет любителям спортивной ходьбы! Как живёте, как животик? Как жена? Почему не бежит с вами? Прикиньте, Виктор Сергеевич, у Власа все труселя запаяны в пакетиках! А ещё он меня бил! Плё–о–о–откой! Позвоните Астахову! Он же этот, который дитёв от домашнего насилия защищает! Он заинтересуется моей судьбой! И вы в телике окажетесь! Блин, да что же ты меня дёргаешь? Свободу Вячеславу Бубенцову!..
На завтрак, пока свободолюбивый Бубенцов омывал своё дискриминируемое тело в душе, Влас приготовил гречневую кашу с орехами. Подопечный сначала возникать начал, типа «чо, я маленький, чтоб кашу с утра!», а потом слопал за обе щёки, изредка огрызаясь на замечания хозяина по поводу чавканья. Ровно в девять Влас при всём приличествующем виде отправился на работу. Костюм от Бриони, свежая рубашка, галстук от Кардена, сапфир на пальце, телефон около уха. Славик провожал его с восторженно открытым ртом. Особенно его поразило, что «истинный господин» пшикал вокруг шеи духами. Они, конечно, чудесно по–мужски пахли, но он–то привык к дезику за семьдесят рэ.
Влас выдал Славику задание на день:
— Вот тебе книга «Этикет за столом», прочитай, выучи типы вилок, бокалов и сами правила. Вечером проверю. В кабинет не заходи, там сигнализация стоит. Возможно, я приеду за тобой на обеде и мы поедем тебя одевать. Телефон, домофон не трогать. Роман Гюго лежит в большой комнате. Можешь разобраться с кофемашиной, инструкция на ней. Полей бонсай и покорми рыб, корм в тумбе, там же брошюра о том, как за ними ухаживать и сколько сыпать корма. Всё. Веди себя прилично. Помни, что я могу наказать.
Славик выслушивал всё это с радостным выражением лица. Явно балдел от того, что остаётся один, что квартира в его распоряжении. Жаль только, что ему запретили включать компьютер, пользоваться телефоном, выходить из квартиры. Но ведь он обязательно что–нибудь придумает! Он не упустит время, он проведёт его с пользой!
***
В половине двенадцатого Влас позвонил к себе домой. Проверял. Славик сразу не выдержал испытания. Взял трубку.
— Аллёу! Хата его святейшества! Бубенцов у аппарата.
— Я тебе сказал к телефону не подходить.
— Ну, так это ж ты звОнишь!
— Не «звОнишь», а «звонИшь». Завтра будешь учить ударения в словах. Что ты делаешь сейчас?
— С тобой разговариваю.
— Что делал?
— Валялся на диване, зырил фильмец сериальный, ах–х–хуительно ржачно, ваще смехатура… Слышь…
— Слышу, слышу. Это «два».
— Чо «два»?
— Не «чо», а «что». И ты прекрасно понял, что за «два». Выучил бокалы и вилки?
— Вот что ты за человек такой? Люди говорят как им удобно. Едят ложками, если дали ложку, и пальцАми, если ничо не дали!
— Не «пальцАми», а…
— Всё, я понял, зануда! А как джакузь включается?
— Вечером покажу, сейчас не смей ничего трогать! Джакузь… Я за тобой заеду после пяти. Поедем в магазин и в ресторан. Там я проверю, как ты выучил типы вилок и бокалов. Понял?
— А до этого времени? Мне сдохнуть, что ли, от голодухи?
— В холодильнике найдёшь что перекусить.
— А можно я банку икры открою?
— Ты уже везде залез, я чувствую? Открой. Всё. Отключаюсь.
— И вот как бы ты мне всё это сказал, если бы я не подошёл к телефону? Придурок!
Влас опять улыбнулся, положив трубку. У него сегодня всё спорилось. Отец просто в восторге от того, как быстро он подписал контракт с американскими уже партнёрами, какую он предложил операцию на бирже, как он сцепился на летучке с кредитным отделом из–за их либерального отношения к несанкционированным овердрафтам. И Славка дома сидит и даже вроде не балуется. Джакузь…
В обеденный перерыв, как обычно в «Де Марко», что поблизости от офиса, общение с друзьями. Опять печальный Денис и всегда бодрый Георг. Последний живо интересуется Славкой. Влас только успевал отбиваться.
— Ну так что? На какой уровень сложности потянет перевоспитание?
— На средний. Он не вполне пропащий.
— Ты его уже внешне облагородил?
— Не совсем, хотя вчера стрижка была, ногти сейчас ухоженные. Сегодня нужно в магазин сходить. Пару шмоток поскромнее купить да обувь…
— И как он после помывки–причёски?
— Даже симпатичный. Думаю, что он не представляет даже, что красив, что мог бы на одной внешности чего–нибудь добиться, а не прозябать в провинции, бухая и перебиваясь от заработка к заработку.
— Хм… И как бы он заработал на внешности? — задумчиво протянул Дэн. — Для модели я думаю, что он мал ростом, для актёра, наверное, умишка маловато. Разве только в эскорт–службе для стареющих одиноких дам или альфонсом для богатых девчонок. Вон как этот…
— Дэн, прекрати уже эти думы свои! — Георг закатил вверх глаза, выражая раздражение, видимо, набившей оскомину темой. — Я вообще думаю, что тебе вся эта история с Анжелой на пользу. Ты ведь всяко её простил и готов вновь принять с распростёртыми объятиями? А девушка скорее всего осознала, какой ты у неё славный, бескорыстный, надёжный. Сейчас будет вдвое крепче любить.
— Она не вернётся. Она вообще почему–то считает, что это я её молодчика вспугнул, что натравил на него «каких–то своих бугаёв». Меня винит. А про «простил» — не знаю, наверное, давно простил…
— Не смей прощать! — резко вступил в разговор Влас. — Ты найдёшь себе кучу таких анжел! А она предала тебя раз, предаст и второй, а тебе только и останется жалобно вымаливать у неё «вернись» между очередными альфонсами. Извини, но она шлюха.
— Извини, но чувствам нельзя приказать и отдать «стоп–приказ». Это только ты у нас можешь контролировать любовь–ненависть. Хотя… может, ты просто и не любил ещё. А Анжела не шлюха. Озабоченной она никогда не была. Увлеклась этим козлом, обнесло её, повелась на его молодость, красоту, незанятость… Я же вон в банке пропадаю целыми днями, лысеть начал, да и артист из меня никудышный: если мне что–то не нравится, если я чем–то раздражён, то это не скрываю… А я раздражён часто… Да и осторожничал, выжидал. Видел ведь, что она предложения ждёт. А я даже съехаться не предложил. Переосторожничал.