— Копейки. Давай корми меня яйцами…
Настроение у Власа испорчено. Вечер прошёл ужасно. Сначала Славка прилежно старался есть с помощью ножа, умилительно при этом морщил лоб, пыхтел, почти не чавкал. Потом он стал «распевать» гитару. Влас сидел в кресле напротив и любовался светлыми вихрами.
— «Уматурман», ну то есть братья Крестовские, «Куда приводят мечты»! — объявил Славик, умело заиграл и тихо запел: — Я сидел и смотрел мультфильмы, словно рыбак на причале, даже стал забывать, что моя жизнь — это сплошной вокзал…
И все куплеты популярной песни. Не так, как у Крестовских, а по–своему. Но и про Диснея, и про Высоцкого, и про Миронова, и про Бога… как–то верилось, как–то правильно пел. У Власа вертелось в голове ужасное: «Пиздец!» И он с трудом делал равнодушно–снисходительное лицо. Он попросил Славика хриплым голосом:
— Давай ещё.
И тот не кривляясь задушевно запел–заговорил:
— Ну и дела,
Когда всё в жизни кувырком.
Из–за угла
Сверкнув, промчавшись с ветерком,
Трамвай ушёл,
Теперь пешком.
Руки согреть
И, дверь закрыв на два замка,
Долго смотреть
В окно, считая облака.
Сложить стихи в последний раз,
Потом открыть на кухне газ.*
Славка пел хорошо. Нет, он пел замечательно. Безнадрывно, прокрадываясь куда–то внутрь, и в то же время просто, без вывертов, попадая не только в ноты, но и в краски вечера, в тусклое свечение золотого ободка на богемском стекле бокала с красным вином, которое позволил себе Влас. Настроение катастрофически смеркалось, серело, начинало тревожить.
Под финал вечера довольный Славик вспомнил о Гюго. Объявил, что очень–очень хочет почитать вслух одну главу из романа. И эмоционально, с торжествующим выражением лица продекламировал про печальное ремесло компрачикосов — мастеров по уродованию детей.
— «Унижение человека ведёт к лишению его человеческого облика. Бесправное положение завершалось уродованием. Некоторым операторам того времени превосходно удавалось вытравить с человеческого лица образ божий…» — читая страшные вещи о садизме семнадцатого века, Славик озорно поглядывал на Власа. А тот, обречённо отвалившись на спинку кресла, рассеянно собирал мысли, конечно, осознавая, что парень словами Гюго обличает его садистские наклонности. Но думал он не об этом. Как горох раскатились по его сознанию мысли, отзываясь тоскливым эхом: «Ни одного повода… Ни одного повода… Ни одного повода… Я его слишком напугал вчера? И теперь ни одного повода… Чёрт!»
Достопочтенная публика! На манеже цирка дрессированные собачки: прыгают через кольцо, считают цифры, ходят на задних лапах, едят ножом и вилкой, поют под гитару — восхищают даже дрессировщика! В антракте вы можете сфотографироваться с ними в фойе и на манеже!
___________
* Сильно извиняюсь за цитату, «Страшная тайна» А. Васильев, «Сплин».
========== Номер шестой: «Алко-эквилибр» ==========
Четыре дня без наказаний! Наказание для Власа. Видимо, не настолько пропащий был Славик. Запросто учил ударения в сложных словах, даже если не вполне понимал их смысла. «Сдал экзамен» по вилкам, ножам, по умению завязывать галстук. Ни разу не курил, выучил «Ветер» из репертуара «Brainstorm» и даже повеселил Власа идиотским английским, исполняя хит всех времён и народов «Sweet dreams» в манере Мерлина Мэнсона. Четыре дня Славик вёл себя как паинька, получая затрещины только за «чо» и за «блин». Влас даже провоцировал парня на недостойное поведение, отправившись с ним в ресторан и заказав устриц, не больше не меньше. Но наказать за неумение пользоваться устричной иглой тоже не получилось. Слава просто набычился и не притронулся к раковинам, заявив, что «жрать животинку живую» не будет ни за что. Выпил белое вино, закусывая хлебом, макая его в нормандский соус, что подали к устрицам. Влас было попытался его заставить попробовать морской деликатес, но Славик расписал, как он всё тут заблюёт, так образно, так выразительно, что Власу, во–первых, самому расхотелось есть, во–вторых, поверив провинциальному негурману, он решил не позориться в этом дорогом месте. Ограничился только щелбаном — за то, что вообще за столом про всякие мерзости говорит.
Правда, успехи в освоении этикета, пожалуй, только усиливали скуку и тоску в озорных глазах. Быть целый день одному, не иметь возможности побазарить с нормальными чуваками, послоняться по злачным местам города, напороться пивасом, да ещё и не ржать над суперюмористическими сериалами одного суперинтеллектуального канала — это было настоящее испытание. Даже Гюго не помогал, наоборот, заставлял Славика ощутить себя самого Гуинпленом в кругу лордов. Увидев, что его подопечный сник, Влас решил на выходной свозить его в больницу к матери повидаться, вывести в свет в театр и рискнуть взять с собой в клуб. Когда ему было об этом сказано, тот даже подпрыгнул от радости и прошёл кружок лезгинки. А потом ещё вечером, пока Влас работал в кабинете (и заодно подслушивал), Слава рассказывал Сучаре (почему–то именно эту рыбину он выделял среди других), как он завтра зажжёт и мир повидает.
Появление «Астона Мартина» у захудалой, унылой районной больницы в таком же захудалом посёлке вызвало фурор. Местные обыватели даже фоткать на мобильники начали машину, что изрядно бесило Власа. Он нервно посматривал на часы, ожидая Славика, который с утра устроил истерику в связи с нежеланием надевать нормальный костюм, розовую рубашку и галстук. Власу даже пришлось вновь прибегнуть к шантажу, чтобы убедить мелкого (он так давно уже Славика окрестил) выглядеть прилично. Перед тем как улизнуть в больницу, он всё–таки снял пиджак и галстук, «чтобы не позориться». И уже минут пятнадцать пропадал. Конечно, Влас не пошёл вместе, смотреть на демократический уровень здравоохранения совершенно не хотелось. Смотреть больной матери Славки в глаза не хотелось ещё больше.
Парень вернулся от матери довольный и говорливый. Сказал, что корзина с фруктами произвела должное впечатление на всех «сокамерниц мамкиных». А его внешний вид мать растрогал так, что та прослезилась.
Театр произвёл на Славика неожиданное воздействие: «Средство Макропулоса», спетое и сыгранное торжественно–весело, склонило дурную голову ко сну. Стыдоба! Влас ещё и места в самом что ни на есть партере взял, а Славка вдруг стал заваливаться на его плечо и в конце концов сладко примостился и посапывал всё третье действие. Все перипетии последних лет жизни Эллины Макропулос прошли мимо его розовых ушей и голубых глаз. Зато по окончании он потребовал зайти в театральный буфет и испробовать кофе с коньяком.
Наверное, кофе с коньяком было напрасным. Так как после они отправились в «Zona» — весьма горячительный клуб. Из пяти этажей «Зоны» Влас сразу направился в VIP–чилаут — туда, где не только лаундж и джаз, но и неплохой стриптиз под изысканные коктейли. Тем более там Георг и Дэн уже ждут, не терпится им поглазеть на прогресс в воспитании Славика. Последний следовал за Власом притихший: на него явно ночной, громкий, многоликий клуб произвёл более яркое впечатление, нежели современная опера. Он чуть было не сбежал в обитый мехом зал R–n–B, начал подлягивать и подпрыгивать под пошлые, с точки зрения Власа, звуки. А вот как раз VIP–зал его разочаровал, нет здесь, видите ли, толкучки и «зажигалова», а только томные ритмы и сиплые мелодии. Две стриптизёрши, обсыпанные блёстками тоже не произвели должного впечатления, хотя они выглядели довольно–таки профессионально, пусть и без всякой ролевой композиции.
— Пф–ф–ф… я всяко лучше станцую, ну чо это?
— Дома станцуешь. А тут веди себя прилично.
Особенно сильно был изумлён Дэн — он же не видел Славика после преображения внешнего. Он почему–то отметил необыкновенно белые зубы объекта, Славик даже обиделся:
— Что я? Коняга? Зубы как зубы! Вот тута пломба, — он раскрыл пасть и залез туда пальцем, — и вот тута.
— Класс! — радостно встрепенулся Георг (факт, не на пломбы).
— М–да, — удовлетворённо объявил вердикт Дэн.
— Ещё работать и работать, — почему–то гордо произнёс Влас.
Славик сразу стал главной целью разговоров и вопросов за их столиком. Георг и Дэн явно стебались, затеяв с простодушным парнем разговор о жизни, потешались над его ответами, переспрашивали, что обозначают те или иные слова. А Слава старался, вошёл в раж, искренне рассказал, как трудно есть с ножом и вилкой, что боится «одного человека», потому что тот может его побить за матерные слова.
— А ведь это так естественно! Даже Пушкин и Маяковский матерились! Их ведь никто не лупил за это! А я чо? — Щелбан по лбу. — Я ж из простых! Корочи, неправый ваш друган!
Друзья явно наслаждались болтовнёй Славика под целый поднос «мясной тарелки» и коктейлей «Манхеттен». А того несло! И про карпиков, и про Гюго, и про вред маникюра для мужской идентичности, и про «Сплинов», и про Альмадовара, которого он от скуки посмотрел и теперь имеет собственное косноязычное мнение. И почему Власу стало так хорошо? Он был доволен. Наверное, как мамаша, у которой дитё произнесло первое слово, и неважно, что это слово матерное!
Все проблемы и сомнения ушли куда–то вдаль, за грань стакана… сначала с «Манхеттеном», а потом и с драмбуйе, а потом и с «Бора–бора». И казалось, что нервная и пыльная неделя ушла в прошлое, канула в запасники памяти, и теперь — вот оно, отдохновение и лёгкость, когда всё просто и беспроблемно. И в этот самый момент лицо Дэна меняется. Ещё бы: нарисовалась Анжела со своими гламурными подружками. Это заметили все, кроме Славика. И всё внимание сразу переключилось на страдающего друга. Влас даже предложил переместиться в «Мост», чтобы не видеть стерву. Но уже подвыпивший Дэн упёрся как осёл, и друзья стали вести себя более развязно и громко. Типа пусть сука заметит их, пусть увидит, что всё в порядке, что даже лучше без неё. Ведь Анжела пришла без мужского окружения, а это значит, что она одна, что некому больше кружить ей мозг. Под градусной атмосферой артистической и товарищеской эйфории Влас не заметил, как смылся Славик. Опомнился уже, когда сам захотел в туалет и осознал, что его плебейский друг ушёл «отлить» как–то уж очень давно. В сортире Славки не было. Влас с шумной головой и ватными ногами отправился на поиски подопечного.
Лица, намазанные девичьи губы, синие и красные блики на голых ключицах, потные лбы, прыгающие бусы, расширенные зрачки и разная музыка: от хауса до рок–н–ролла. Всё мелькает, стучит, будоражит, найти в этом мороке одного–единственного трудно. Куда он подевался? Влас ищет розовую рубаху, так как пиджак остался лежать на кресле в VIP–чилауте. Пару раз он ошибочно разворачивал к себе каких–то юнцов, приняв их за Славку. Влас заглянул в туалет на втором и на первом этажах, выглянул на улицу. Закипало раздражение и желание, он чувствовал, что будет повод дотронуться до парня, сдавить в своих руках. Он увидел его случайно: какая–то деваха потащила Власа за рукав за собой, в гущу тел на главном танцполе, на втором этаже, и он уже начал было отбиваться, так как от девчонки тащило за милю дешёвыми духами, а её волосы в темпераментном пьяном танце слиплись от пота, но вдруг увидел за серебристым столбом извивающееся тело. Славка.
Он танцевал с какой–то дамочкой в кожаных штанах и заклёпанной сверху донизу майке. Он подхватывал её за шею, прокручивал вокруг себя. Он вилял бёдрами, как танцор–диско, стебово изображал ламбаду, подпевал вокалисту, и каждый палец знал своё движение, каждый изгиб тела принимал правильное положение. Славик взлохматил волосы себе, потом девчонке, подхватил её за талию и организовал рок–н–ролльную поддержку. Девушка изгибалась под стать парню, льнула к нему, угадывала его инициативу. «Они знакомы? — мутно соображал Влас, выглядывая из–за колонны. — Где он так научился танцевать клубные танцы? Чутьё? Природная пластичность? Хочу танцевать вместе с ним, но так, чтобы никто не видел, так, чтобы вести, чтобы не смел поднять на меня дерзких глаз. Чтобы он так же вилял задом, тёрся об меня бедром, робко брал за шею. Чтобы был такой же румянец… такие же красные губы… и маленькие, мягкие, почти прозрачные мочки ушей — всё в моей власти. Чёрт, я пьян! Надо ехать домой…»
И тут поменялся ритм: с агрессивного и долбёжного на трансовый, мягкий под вокал–эхо, под глубокий синий цвет, в котором глаза превращаются в глазницы, а кожа — в белый шёлк. Девчонка обхватила Славку за плечи, прижала к себе и закачалась с ним в истоме. Но Влас уже не мог терпеть. Схватил парня за шкирку и рванул на себя. Девушка изумлённо захлопала глазами и открыла рот, а Славик просто развернулся и уткнулся носом в шею Власа. Как будто и не заметил перемены партнёра. Прижался всем естеством, всем теплом своим к хозяину и урчит что–то в ухо. «Пьяный, — с облегчением подумал Влас, — отлично!» Он смело стал обнимать и обжимать послушного парня, доверчиво прижавшегося к нему. «You will never know, I would never show…»* — пела чуть с хрипотцой отрешённым голосом некая дива. И Влас дополнял: «Нет, никогда не узнаешь меня настоящего, что я чувствую, что мне нужно от тебя…» Он так долго мял плечи, спину, ягодицы повисшего на нём Славика, что понял: «Надо уходить, ещё немного — и я трахну парня прямо здесь в двухтысячном зале, под улюлюкание оглушённых людей, под ритм света, под это «you will never know…» Влас сильный, он поволок Славика отсюда обратно в мир випов и размеренного джаза, он не позволил толпе подсмотреть за своей слабостью.
При входе в зал Славка затрепыхался, задёргался и заторопился в туалет. А Влас увидел Дэна с безжизненным лицом, встревоженного Георга и кричащую рядом с ними Анжелу.
— Пойми, я не могу после него быть с тобой! — девушка, похоже, истерила.
— Анжел, ну он же альфонс! Он же нагрел тебя и сгинул! — увещевательным тоном гласил Георг, а Дэн стоял белее снега.
— И не жалею нисколько! С ним жизнь, хоть чуть–чуть, с ним я себя чувствовала женщиной, а не удачной партией. С ним не по ресторанам, а по пирожковым бегали, под дождём автобус дожидались. А вы… вы… банкоматы, а не мужчины. Все трое! — это она узрела подходящего Власа.
— Анжел, иди на второй этаж, или на первый, — спокойным голосом вмешался Влас, — там таких, как твой Ярик, полно. Это я, может, банкомат, Георг вон, игровой автомат. А Дэн… Ты больно ему сделала. Если ты не умеешь разбираться в людях, это твои проблемы, но к нам не подходи больше. Ты — сука озабоченная.
— Да, я сука. Доволен? Высказался? К твоему сведению, это и не я подошла к вам! — Анжела резко развернулась на каблуках и устремилась вон из зала. Действительно пошла на второй этаж.
— Зачем ты так? — выдавил из себя Дэн. — Это ведь и вправду я её к нам позвал поговорить…
— Дэн, если я не скажу, ты точно не скажешь. Всё! Забудь! Не поехать ли домой? — Власу было неинтересно теперь оставаться. Он знал, что история с Анжелой не закончилась, что весь вечер придётся вмешиваться в эти идиотские отношения, а его более всего интересовал Славка. И где он? Влас, ничего не объясняя друзьям, ринулся в туалет. Так и есть, парниша мирно посапывал, устроившись на подоконнике. Да, виски и драмбуйе раскатали мелкого под каток. Тем лучше. Влас подхватил Славика, прижал к себе и поволок наружу. Махнул друзьям, дескать, вот, ухожу, своё всё с собой забираю. И стал спускаться на парковку, как он называл службу доставки пьяных тел. Вернее, пьяное тело было одно, а Влас только в стадии деятельного опьянения, а не в дрова, как некоторые. Через полчаса они уже поднимались в лифте на шестнадцатый этаж.
Оказавшись в квартире, Славка вдруг очухался, кинулся к рыбам:
— Здоровеньки булы, рыбанутые! Как вы тут? — Хлопнул ладонью по стеклу: — А ну! К руке! Кис–кис–кис… Вот коросты! Не слышат! Эй, Сучара, ты ли это? Слышь, мы щас в таком чётком месте были, отпад! Влас! А рыбы бывают пьяными? Прикинь, если им ливануть туда чего–нибудь! Ы–ы–ы…
Влас вообще–то не ожидал такой внезапной бодрости, поэтому быстро предложил:
— А что, Вячеслав? Попробуешь абсента? По–правильному?