— Эта та зелёная штука? Давай!
И Влас дал. Сначала по всем правилам: с кусочком сахара, абсентной ложечкой и ледяной водой. А потом по–русски: с гейпфрутовым соком и с кофе. Сам не пил, наблюдал, как Славика уносит за грань понимания действительности. Парень совершенно поплыл, уже не контролировал себя:
— Какое это мудилово… Вот ты, Власик, х–х–хуйнёй страдаешь… послушай миня, вот какого хуя ты работаешь? Да ещё и бегаешь с утряни… Мне весь мозг выебал, ага… Если б не это, остался бы у тебя, кормил бы этих свинтусов в аквариуме… А ты! Ты… чо? Куда? Ну да… Я чо–то немного того… типа выпимши… А ты страдаешь хуй–нёй! Это я тебе говорю!.. Да помоги мне, чо–то я… того этого… падаю…
Споил. И даже матершинные слова не считал. Просто поволок парня в его комнату, тот «умирал» прямо на руках: с каждым шагом всё тяжелее тело, всё непослушнее движения, всё несвязнее фразы, вернее, уже даже мычание с междометиями. Влас стал раздевать Славика, тот захихикал и совершенно затих, как только оказался в горизонтальном положении. Он был раздет до трусов и подвергнут методичному ощупыванию: наверное, так осматривают пациента, чувствуя каждую косточку и мышцу. Потом Влас приблизился к лицу пьяной жертвы, разгладил на нём брови, провёл по скулам и захватил в мягкий плен подушечек пальцев обе мочки ушей. Розовые, маленькие, нежные, тёплые. Не выдержал, нагнулся ближе и припал к одной губами, втянул ухо в себя, тихонько подул и прошептал:
— Теперь мне мало правильных ударений… ты должен повиноваться. Слышишь меня? Я скажу: «На колени». Ты встаёшь на колени. Я велю лаять — будешь лаять. Захочу, чтоб разделся — разденешься. Ты должен быть послушен… И дело не в цацках от Картье. Не в них.
— Муди–и–ила… — промычал Славик и подвигал бровями, упёрся рукой во Власа и медленно развернулся. — Все суки–бляди…
— Твоё счастье, что ты пьяный, — философски изрёк Влас и вдруг припал к загривку парня и оставил там засос. Потом сел на кресло–качалку и задумчиво сквозь ночь уставился на Славика, на его белую спину, на маленькие ягодицы под трикотажем Кельвина Кляйна, на светлую макушку, на розовые пятки. Влас стал качаться, кресло чуть поскрипывало. Хозяин квартиры думал, и, по–видимому, думы эти были малоприятными, они хмурили лоб и темнили глаза. Он так просидел долго и всё качался, качался. Встал, прикрыл голое пьяное тело одеялом и уже в дверях развернулся и кому–то в комнате задал вопрос:
— А может, Дэн прав? И мне это опасно?
***
Может, кто–то думает, что на следующий день оба спали до полудня? В семь тридцать Влас со всё–таки мятым лицом зашёл в комнату Славика.
— Подъём! На пробежку.
Тот сделал вид, что мёртв, даже не шевельнулся. Повторилась сцена после первой ночи: Славка был стащен за ногу с кровати, растолкан, обхлопан по щекам, поставлен на ноги. Убийственное непонимание вкупе с горем–несчастьем — вот что было на лице бедолаги. Он тихо бурчал себе под нос что–то раздражённо, отчётливо же было слышно только одно слово: «Извращенец!» Но это на садиста–физкультурника не действовало. Костюм. Кроссовки. Наручники. И полтора километра вместо двух в честь воскресенья.
На завтраке Влас обратился к Славику, сидящему с постным лицом, с вкрадчивым вопросом:
— Слава, ты помнишь, о чём мы вчера с тобой договорились?
— Неужто не пить больше? Так–то здравая идея, башка–то раскалывается.
— Нет, не об этом. О том, что ты обещаешь выполнять все мои команды, даже если они будут весьма странными.
— Команды? Апорт? Голос? Рядом? К ноге? Дай лапу? — И Славка высунул язык и часто задышал, изображая собаку.
— Значит, помнишь, — серьёзно произнёс Влас. Так серьёзно, что гость перестал иронизировать и поменялся в лице:
— Ты чо? — Получает по лбу. — Не по приколу сейчас сказал? Будет команда «дай лапу» и «апорт»?
— Ты не должен думать о том, какие команды будут, а какие нет. Просто подчиняться. Так надо.
— А если ты велишь мне с твоего шешнадцатого этажа сигануть. Я чо, — получает по лбу, — должен буду сигануть?
— Очень остроумно, — устало парировал Влас. — Вот сейчас. Прекрати есть и сядь на пол.
— Чо? — Тут же последовала затрещина.
— На пол сядь.
— В культурном обществе на полу не сидят, а тем более не едят на нём!
Тогда Влас резко хватает тарелку с кашей, в которой ковырялся Славка и кидает её о кафель над мойкой.
— Сел. На пол. — В его голосе сконцентрировалась вся власть мира, весь холод Арктики. — Садись. Мы с тобой договорились. И если ты нарушаешь договор, ты знаешь, что я сделаю.
— Что же это такое? Чо–то я не помню, как мы договаривались! Тебя укачало, что ли?
— Сел на пол.
— Блин. Страшно… — И Славик медленно сползает на пол, на четвереньках подползает к стенке и садится рядом, прислоняясь спиной к вертикали.
А Влас спокойно садится за стол, пододвигает к себе тарелку с овсянкой и начинает есть: так культурно, так эстетично, что аж противно. Снизу, от стены на него ненавидяще уставились два голубых глаза.
— Вкусно? — ехидно спросил Славик.
— Тебе не разрешал никто разговаривать!
— Ещё и не разговаривать?! Что за х–х–ху…тор?
До конца завтрака больше не было ни слова. Влас был доволен первым шагом. Ему казалось, что удачно он со Славкой «поговорил». Сейчас начнёт подчинять.
Достопочтенная публика! На манеже вольтижёры на качелях! Гимнасты сменяют друг друга, подлетают высоко и опасно! Как важно здесь держать баланс, угадывать движения партнёра! Восхитимся! Ита–а–ак, номер «Укачало»!
___________
*По–видимому, композиция Imany «You will never know».
========== Номер седьмой: «Надо — не надо, будет клоунада!» ==========
— И стоило меня будить в рань раннюю? Это чтоб я щас тут сидел? Вла–а–ас! Можно я хотя бы в свою комнату пойду? Вла–а–ас! А можно я яблоко возьму, я на полу его съем. Вла–а–ас! Чо за фигня–то? Мне тут скучно! Дай мне хотя бы Гюгу! Или давай я с рыбинами в комнате посижу. Вла–а–ас, я не понял, яблоко–то можно? — орал Славик, сидя по–турецки на полу кухни. Орал уже несколько минут. Просто уйти из кухни или просто встать он опасался. Его хозяин–самодур материализовался неожиданно в проёме двери.
— Я тебе сказал рот закрыть! Сядь по–другому, как я тебе велел, на колени. Никаких яблок, романов, рыб. Сиди здесь, пока я не разрешу выйти.
— Ну почему?
— Просто потому, что я так хочу.
— Ну это же бред!
— Я тебе даже объяснять не буду. Просто учись подчиняться и учись испытывать от этого удовольствие.
— Какое удовольствие может быть от тупого сидения, это ж не дрочка!
— А я тебе потом позволю подрочить. — Влас присел на корточки перед недоумевавшим парнем, прищурился, но взгляд оставался стальной, непрошибаемый.
— Позво–о–овлишь? — ещё больше удивился Славка. — Ты не припух? Я чо, должен спрашивать у тебя, дрочить мне или нет?
— Да.
— Ну ты ебанутый!
— Один. — Славка даже подскочил на заднице:
— Это нечестно! Это я в состоянии эффекта выразился! Фига ли ты считаешь! Сам же меня довёл!
— Не эффекта, а аффекта. И не тебе мне указывать, что считать, а что нет. Ты слушаешься меня. Сейчас ты молча сидишь здесь на коленях и никуда не ползаешь, ничего не ешь, просто сидишь.
— А думать можно? — типа с сарказмом сказал Славик.
— Во–первых, ты вряд ли умеешь по–настоящему. Во–вторых, я реалист, если я скажу тебе, что нельзя, то ты не справишься. Всё равно в этой голове какие–нибудь пошлости закрутятся. Но в идеале, конечно, и думать нельзя.
В ответ открытый рот, зависание несколько секунд, а потом возмущённый возглас:
— Всё! Харэ! — Славик нервно встаёт и кричит этому придурку в лицо: — Нахрен мне твоя тридцатка? В гробу тебя видал вместе с ней! Отъебись от меня, я ухожу.
— Это два.
— Пиздоклюй, хуесос, мудила, ебанат калия, Влас–пидорас… — Славик прикрыл глаза и выпалил всё это в лицо Северинову и собирался продолжить список, но его прервали, заткнули горячей ладонью рот.
— Уже семь! Ты же не выдержишь наказание. И слушай сюда. Ты никуда не пойдёшь. Я тебе смею напомнить, что на кону не какая–то жалкая тридцатка, а твоя мать. Как только ты меня не слушаешь, я выкидываю её из больницы. И если тебе мало стимулов, то могу пообещать, что дам тебе больше тридцати. Просто ты мне должен подчиняться.
— Му–м–м–м–пф… — прогудел в его ладонь мелкий.
— Я не разрешал тебе разговаривать, — приблизившись вплотную, шипел в парня Влас. — Не дёргайся. Хочешь, уже завтра могу перевести твою мать в городскую больницу, на платное место? — Славка замотал головой, вытаращенные глаза выдавали страх. Влас осторожно отнял руку от Славкиного лица.
— Просто отпусти меня, — тихо и совсем просительно произнёс тот. — Мне не надо денег, и мама как–нибудь без твоей помощи. Отпусти меня. Зачем я тебе?
— Ты мне нужен.
— Это ты так развлекаешься?
— Да, — и никакого стыда на лице Северинова, ни капли совести, ни грамма сомнения. Чётко и внятно: «Да!»
— Но ведь я человек, — Славик хлопал своими голубыми глазами. — С человеками нельзя играть. Только если они согласны. А я не согласен. Я хочу уйти.
— Нет. Ты не уйдёшь. Всего один месяц: ты живёшь у меня и делаешь то, что я скажу. Я дам тебе не тридцать, а триста тысяч.
— Ты думаешь, всё можно купить? — вдруг шёпотом сказал Славик. — Я не продаюсь, мне не нужны твои деньги. Я хочу уйти.
Влас захватил подбородок своего пленника, всмотрелся в его лицо:
— Я оценил твои слова. Молодец. Но продаётся всё. Дело только в цене. Ты просто этого пока не понимаешь. Деньги я тебе всё равно дам. Через месяц. А сейчас в качестве стимула я свожу тебя в районную больницу, чтобы ты посмотрел, как твою мать выдворяют вон.
— Это не в твоих силах. Её готовят к операции.
— Вот и убедишься, что и это в моих силах. Что продаётся всё! Поехали! — И Влас толкнул парня за шкирку в коридор, получилось агрессивно и зло. — Одевайся! Живо!
Славик чуть не упал, вновь сшиб африканские статуэтки — страйк! Развернулся и увидел, что Влас по ходу снимает домашний костюм, в глазах решимость и азарт. Он действительно собрался ехать в больницу, воздействовать на Славку через мать. Проходит мимо, вглубь квартиры к себе, уже через минуту возвращается, одетый в джинсы и пуловер болотного цвета. Грозно вперился в Славку:
— Не переоделся? Что ж, поедешь в этом! Вперёд!
— Влас, пожалуйста, пожалуйста… давай не поедем. Ты ведь несерьёзно это? — заблеял растерявшийся парень.
— Я очень серьёзно.
— Я никуда не поеду!
— Тащить тебя в трезвом виде мне будет тяжело. Я поеду один, сниму на камеру телефона.
— Нет! — Славка зацепился за своего аморального хозяина. — Ты не поедешь! Я уже передумал! Я остаюсь!
— Боюсь, что через пять минут ты опять передумаешь, — Северинов попытался отцепить пальцы Славика, медленно, но стал продвигаться к выходу. Тогда парень обхватил его обеими руками, почти повис, не давая возможности идти.
— Я не передумаю! Всего лишь месяц! Я готов просидеть на кухне голодом весь день! Не ходи! Я больше не буду! Я буду слушаться!
— Отцепись от меня!
— Нет!
— Я тебе приказываю. Ты же говоришь, что будешь слушаться.
— А ты не пойдёшь в больницу?
— Я буду делать то, что считаю нужным. Руки убрал. И встал на колени.
Славик расцепил руки и оказался на полу: поза покорная, униженная, плечи сжатые, взгляд жалкий. Влас помедлил, потом погладил парня по макушке, рука скользнула к розовому уху, потеребила мочку.
— Мне мурлыкать? — тихо и ехидно спросил Слава.
— Тебе молчать, — жёстко ответил Влас. И рука добралась до губ парня, двумя пальцами он осторожно надавил на них. — Оближи.
На секунду замерев, Славик открыл–таки рот и впустил пальцы Северинова. Сначала робко, а потом увереннее провёл по ним языком, прижал к нёбу и даже чмокнул.
— Хорошо, — это звучало как диагноз. — Пошли в комнату. Нет, иди на коленях.
Они направились в комнату с аквариумом: один уверенно, по–кошачьи, по–хозяйски, а другой, сопя и пыхтя, неловко, стуча коленями по полу. В комнате Влас сел на мягкий диван и молча указал на место рядом с собой, куда должен был встать Славик. Северинов ткнул пультом, и на пространстве экрана телевизора замелькали кадры какого–то фильма. Славка повернул было голову, но его резко развернули назад:
— Смотрю только я. Тебе не разрешаю. Сиди тихо.
Парень горько вздохнул и понуро опустил голову. Очевидно, что ему было очень трудно подчиниться. Он пытался косить глазами в сторону телевизора. Но всё равно ничего не видел. Влас, правда, тоже ничего не видел. Он только делал вид, что смотрит фильм. А сам боковым зрением, а иногда и открытым прямым взглядом, наблюдал за «подопечным». Тот всё–таки умилительно психовал, боролся со злостью, боролся с любопытством, потом устал бороться. Стал рассматривать аквариум, тот–то как раз был перед ним. Смешно вытягивал губы в неслышном общении с карпиками, как будто он и сам рыба. Рыба–клоун. Влас поймал себя на мысли, что он готов подсматривать за Славкой очень долго. И ещё ему вдруг захотелось, чтобы парень сидел перед ним раздетым. От этой внезапной мысли ему сделалось жарко. И тревожно. Спас телефонный звонок.
Звонил Дэн. Сказал, что приедет уже через несколько минут, привезёт вещи, что вчера Влас оставил в клубе: Славкин пиджак, брендовый блейзер с красными пуговицами Северинова и любимые солнцезащитные луивиттоновские очки. Славик насторожённо прислушивался к разговору Власа в телефон, закусил губу. А по окончании осмелился спросить:
— Ты же меня сейчас в мою комнату отпустишь?
— Кто разрешил говорить? — Славик мученически застонал. А Влас продолжил: — Положи мне голову на колено.
Слава захлопал глазами:
— Чо?
Окончательно съехавший хозяин выразительно похлопал по колену. Славик сжал зубы, сглотнул, вздохнул, с тоской взглянул на рыб и нерешительно пододвинулся ближе к Северинову и упёрся лбом в его коленку. Влас тут же погрузил горячие пальцы в его волосы, повернул голову так, чтобы она лежала на нём щекой.
— Ненавижу тебя, — прошептал Славик.
— Тш–ш–ш… — Влас улыбался. Улыбался и теребил волосы, гладил лоб, тыльной стороной ладони нежно провёл по контуру лица. Но надо было идти сообщать охране, что к нему едет Дэн. Когда Северинов поднялся и вальяжно пошёл в коридор, то услышал себе в спину ядовитое: «С–с–сучара…» Резко повернулся и увидел, как Славик показывает «викторию» рыбине.
Когда Дэн пришёл, то застал Власа готовившим три мохито на кухне, а Славика стоящим на коленях возле дивана в зале. Северинов пригласил Дэна с коктейлем в руке пройти в комнату — поболтать там. Хозяин подал стакан с мохито и Славке. Тот язвительно выдал:
— Мне? Это жидкий «Педигри»? — Вытащил язык и коротко задышал.
— А ну–ка! Получишь! Пей. — Но Славика не остановить. Рыба–клоун, игнорируя толстую соломинку, стала лакать длинным языком. Получил по лбу. Тогда он начал шумно втягивать коктейль и пузырить жидкость в стакане.
— Так, ладно, иди к себе, — видя бунт на корабле, решил Влас. — Стоять! На коленях иди.
— Блядь!
— Восемь.
Славик быстрее молнии удрал из комнаты на четвереньках, хлопнул дверью своей комнаты, и оттуда раздалось: — Бля–а–а–а–адь! Знаю, девя–а–а–ать!
Денис смотрел на эту сцену натурально отвалив челюсть. А потом осторожно, не понимая, в каких чувствах его странный друг:
— Э–э–э… Весело у вас. Вижу, что ты уже почти выиграл спор.
— У меня ещё есть время. Будет без вывертов.
— Я даже не сомневаюсь. Но уже это… думаю, пока меня не было, он без концертов слушался… Ты в Тему его, что ли, погружаешь? Как? Всего неделя же прошла!
— Нет. Тема только в помощь. Я знаю, чем удержать.
— Хм. Чем на этот раз? Вроде на влюблённость не похоже.
— У него мать лежит в больнице, я обещал помочь, если он будет слушаться, и наоборот, если соберётся сбежать или ерепениться.
— Мать? Влас… Ты серьёзно? — у Дэна поменялось лицо.