– Слушай… а если все впустую? Если это вовсе не у Илларионова? А мы будем зря…
– Зря? Может, и зря… А что, есть другие варианты, другие предложения? Ты что, не понимаешь, нам ничего сейчас не остается, только надеяться, верить… Иначе мы с ума сойдем. Или ты хочешь все бросить? Просто сидеть и вздыхать о, так сказать, несбывшемся? Тогда извини, я все сделаю сама. А ты можешь… вон там стоянка такси. Чао, бамбино!
– Нет, ты что? Ты куда? Я с тобой! Я без тебя не хочу! Я с тобой!
* * *Роман не удивился, когда спустя два дня после той сцены в Лувре, утром, выглянув из окна, увидел внизу, на углу, уже знакомую ему золотистую «Ауди» – на сей раз, правда, с поднятым верхом. Пожалуй, удивляться следовало тому, что машина не появилась раньше!
Он этого ждал, надеялся на это. Самое трудное было – не подавать Фанни виду, что ждет. Она что-то чувствовала, конечно, с ее-то невероятной интуицией, обостренной любовью… Роман уже знал, на собственном опыте не раз убеждался, что влюбленная женщина на многое способна, а потому в глубине души побаивался Фанни и всячески старался заморочить ей голову нежностью и успокоить сверхбурным сексом. До чего, до чего, а до занятий сексом у него всегда была охота. Ну а когда он чувствовал, что устал, а Фанни нужно еще (ох, и неуемная же она, с ее поджарым, сухим телом и острыми грудями!), прибегал к проверенному средству: воображал другое лицо, другое тело – и все шло, как надо. Впрочем, надо отдать ему должное: об этой блондинке из Лувра, о Катрин, он даже не думал, когда был с Фанни. Не сомневался, что время Катрин скоро придет, а потому сейчас не стоит тратить на нее воображение. Вдруг в реальности она окажется хуже, чем он ее навоображает? Это может помешать потом… А с Катрин ему ничто не должно помешать, с ней он должен быть на такой высоте, которая Фанни и не снилась!
Роман был уверен, что Катрин рано или поздно появится, и все же тревожился, не признаваясь даже себе самому: а вдруг что-то сорвется? И вот теперь он испытывал блаженное ощущение покоя и возбуждения одновременно и сладострастно тянул время, понимая, что Катрин внизу ждет и что ее терпение уже на исходе…
Ну что ж, женское терпение отнюдь не беспредельно, особенно терпение таких избалованных, пушистеньких курочек, а потому Роман больше не стал тянуть – оделся и спустился вниз. Перед тем как захлопнуть дверь, он окинул взглядом просторную столовую квартиры Фанни, из которой одна из четырех дверей вела в спальню, и улыбнулся. Это была прощальная улыбка. Что-то подсказывало ему, что он больше не вернется в эти стены.
Роман вытащил из кармана мобильный телефон – тоже подарок Фанни – и положил на мраморный столик под зеркалом. Она ведь будет названивать, а ему это на фиг не нужно. С кем надо, он и так свяжется, а Фанни увидит телефон – и поймет, что Роман не хочет больше никаких напоминаний ни о ней, ни об их связи. Если же дело не выгорит и придется вернуться – ну что ж, забыл телефон да и забыл, с кем не бывает!
Уже спускаясь по лестнице, он вспомнил шкаф Фанни, который был теперь забит новеньким мужским барахлом, и пожал плечами. Если ему повезет, у него будут такие тряпки, по сравнению с которыми в подарках Фанни только землю на огороде копать. А не повезет… Да ладно, не в тряпках счастье!
Он вышел из подъезда и остановился, глядя на ветровое стекло автомобиля, за которым что-то туманно золотилось. День был мглистый, ветреный, Роман поежился, но на душе у него потеплело от этого мягкого сияния. Что-то в ней есть, конечно, в этой Катрин, в самом деле, какое-то обворожительное сияние… Отчасти даже понятно, почему прежний любовник предпочел ее Фанни. Бедняжка Фанни! Теперь и второй…
Впрочем, жалость была сейчас совершенно неуместна, поэтому Роман еще раз передернул зябнущими плечами и приблизился к «Ауди».
Какое-то мгновение он стоял перед ветровым стеклом и улыбался, ловя промельки ответной улыбки Катрин оттуда, изнутри машины. Потом она опустила стекло со своей стороны и, глядя снизу вверх, капризно сказала:
– Ну наконец-то. Я думала, ты никогда не решишься спуститься!
Вот это называется уверенность в себе! Никаких обходных маневров, сразу берет быка за рога, а мужика за член, как говорил один его давний-предавний, еще российский приятель. Сам-то Роман, если честно, предпочитал менее прямолинейное обхождение. А впрочем, и в этой прямоте есть своя прелесть… особенно если не предлагается ничего другого и выбора особенного нет.
– Вы здесь давно? – спросил он, тоже решив не тратить время на экивоки.
– Да уж час, не меньше. Видела, как Фанни вылетела, помчалась в свое бистро… Конечно, я не прямо здесь стояла, а вон там, около Биржи, – Катрин ткнула пальцем в сторону. – Ну а как она унеслась, я сразу причалила сюда. Насколько мне известно, можно не бояться, что она вернется домой, проверять, на месте ли ее сокровище? Она вроде бы сегодня допоздна будет там крутиться?
Роман вопросительно приподнял брови. Ну да, у Фанни сегодня суаре антикваров, ее главных клиентов, – ежегодная цеховая вечеринка, святое дело. Это большая честь для ее бистро, а посему она сама должна следить за всей подготовкой и обслуживанием от и до, тем паче что ради такого случая они нанимают временных официантов, а это такая ненадежная публика – за ними нужен глаз да глаз! Но вот интересно, откуда это все известно Катрин?
А впрочем, это не столь уж интересно Роману, на самом-то деле ему важно совсем другое.
Но не все сразу, не будем спешить, и так достаточно быстро удалось…
Нет, не говори «гоп», пока не перепрыгнешь: еще не удалось! Но будем работать в этом направлении.
Однако что-то застоялся он здесь, рядом с машиной…
– Ну что? – в это мгновение спросила Катрин, словно уловив его нетерпение. – Так и будешь стоять?
– Но вы же не приглашаете меня сесть, – усмехнулся Роман.
– Давай, давай… – Она перегнулась через сиденье и открыла дверцу для пассажира. – Неужели ты всегда такой робкий? Сам никогда не просишь, ждешь, пока тебя пригласят?
– Когда как, – лаконично ответил Роман, проворно обходя «Ауди» и забираясь внутрь. – Какая потрясающая тачка, бог ты мой! Даже не скажешь, когда она красивее, с опущенным верхом или с поднятым.
Он озирался с мальчишеским восхищением… Нет, ну в самом деле, такой роскоши ему еще не приходилось видеть. Разве что в кино, да в книжках и рекламных проспектах Роман читал о сиденьях из натуральной кожи, о встроенных барах, стереосистемах, телевизорах-пепельницах и всяких прочих прибамбасах. Нет, телевизора здесь не было, да и на фига он в машине, если честно. В окошко смотреть куда интересней! Или на свою спутницу (спутника, нужное подчеркнуть)…
– Да, верх здесь поднимается. Это очень удобно, и вообще, действительно, не самая хилая тачка, – согласилась Катрин. – Я ее специально подбирала под цвет курточки.
Роман мог бы голову дать на отсечение, что дело обстояло с точностью до наоборот: что Катрин исколесила весь Париж, подбирая именно курточку под цвет машины, – однако, разумеется, не стал пускаться в опасную полемику и бросил на новую знакомую один из своих знаменитых взглядов: чуть исподлобья, медлительный, обволакивающий… Он умел совершенно необыкновенно сверкать глазами, эти взгляды ослепляли, но когда надо было произвести более сильное, порою убийственное впечатление, Роман не знал лучшего средства, чем подпустить в свои глаза черного тумана…
– По-моему, – сказал он с детской непосредственностью, – эта машинка просто-таки для вас создана! И даже если бы вы ездили в ней, пардон, абсолютно голая…
Катрин сверкнула на него глазами. Еще в Лувре он заметил, что глаза у нее очень странного цвета – желтоватые, но не как у кошки, режущие, а мягкие, янтарные. Очень удачное сочетание – золотистых глаз и золотисто-рыжих волос. Конечно, баба – пальчики оближешь! И ей никогда не дашь ее лет. Фанни, кстати, тоже не дашь… Но не стоит больше о Фанни, она – пройденный этап. Сейчас имеет значение только Катрин! Это штучка тонкая, ничего не скажешь. Из тех, кому нужен не просто секс, а нечто большее, нечто иное. И все же без секса они не могут обойтись, поэтому Катрин, любовница богатейшего интеллектуала, и приперлась на встречу с красивым мальчиком.
Впрочем, откуда ей знать о постельных талантах Романа? Скорее всего, это чисто женское желание непременно завладеть тем, что принадлежит заклятой подруге. Интересно, откуда у нее такая ненависть к Фанни, что нужно второй раз вмешиваться в ее жизнь, второй раз ее разрушать?
С другой стороны, мужиков же никто не заставляет кидаться на Катрин. И этого… Лорана… не заставлял. И его, Романа, никто силком не тащит в объятия этой красивой и жадной сучки.
И все же ему без нее не обойтись, вот в чем вся штука. Она ему нужна гораздо больше, чем он ей, а потому… а потому разглядывание хромированной и кожаной отделки автомобиля что-то затянулось!
Кажется, Катрин тоже так решила, потому что наконец заговорила:
– Ты тоже очень хорошо смотришься в этой машинке. Такая игрушечка в золотистой шелковой коробочке. Шоколадная куколка, которую дарят маленьким девочкам на Рождество или к первому причастию, и они мучаются, бедняжки, от восхищения и не могут решить, что делать: отгрызть ли у куколки шоколадную головку или сохранить ее красоту нетронутой?
Ох, как любил Роман такие разговоры… такие тонкие разговоры с женщинами! Еще не флирт, еще подступы к нему, словно бы тонкий ледок ногой пробуешь… Нет, это похоже на то, как в переполненном троллейбусе будто невзначай касаешься женской груди или переднего места… летом, в жару, когда платья такие тонкие, словно их и вовсе нет… У тебя каменное выражение лица, у нее каменное выражение лица, оба вы делаете вид, будто совершенно ничего не происходит, а между тем в ваших головах молниеносно проносятся картины того, как бы вы сейчас… и тебе тесны становятся брюки, а она приоткрывает губы, пересохшие от внезапного желания.
Давнее впечатление, еще российское, фром Раша, ныне не актуальное: в Париже тесноты в троллейбусах не бывает хотя бы потому, что троллейбусов в Париже элементарно нет, а автобусы идут один за другим, так же, как и поезда метро, даже в час пик. Тут о давке, о тесноте можно только мечтать…
Роману стало неловко сидеть, и он слегка переменил позу, закинул ногу на ногу: совсем ни к чему Катрин до поры до времени знать, что происходит у него в штанах.
Еще одно облако черного тумана было выпущено, и оно довершило начатое.
– Да, ты красивый мальчик, нечего и говорить, – вздохнула Катрин со странным выражением, как будто бы красота Романа не восхищала ее, а раздражала. – Красавчиков много, но ты… но в тебе есть что-то такое… – Она запнулась, тронула золотистую прядь у виска, накрутила ее на длинный палец, увенчанный невероятно длинным, нежно-розовым ногтем и украшенный огромным перстнем с прозрачным розоватым камнем. «Не бриллиант, какой-то полудрагоценный, – подумал Роман, – но смотрится невероятно благодаря отделке и форме».
Чудилось, это задумчивое движение помогло Катрин найти нужные слова, потому что она отпустила весело закрутившийся локон и заговорила вновь:
– Я поняла, что в тебе такое особенное. У тебя внешность романтическая, вот что. Ты похож на того мальчика, о котором, как об объекте для первой любви, мечтают все девочки лет в пятнадцать-семнадцать. Очень, очень печально, когда жизнь такой девочки проходит среди совсем других мальчиков, а потом и среди других мужчин. Вообще плохо, когда мечты не сбываются вовремя, потому что рано или поздно этот красавец ей все-таки встречается… вот как ты мне встретился, к примеру… и тогда она сходит с ума, бросает ему под ноги свою жизнь или превращает его в свою забаву, в свою игрушку, которую ей очень хочется и потискать, и… сломать.
На миг Роман оторопел: во-первых, оказывается, непременное желание насолить Фанни тут ни при чем, а во-вторых, эта Катрин далеко не такая дура, какой кажется из-за своих невероятных грудей и сияющих глазок. Впрочем, как говорит Эмма, с возрастом женщины хотят не хотят, а все-таки умнеют, только беда, что они уже не знают, что с этим умом делать.
Ладно, эти мысли лишние. Теперь его ход.
– Понятно… – протянул Роман. – Я правильно понял, что похож на вашу несбывшуюся девичью мечту? Ну и что вы намерены теперь со мной сделать?
Глаза Катрин загадочно мерцали.
– Пока не знаю, – проговорила она неторопливо. – Нет, честное слово, не знаю. Нужно время, чтобы понять. Время и… место.
Она протянула руку к приборной доске.
– Куда вы меня повезете? – с индифферентным видом спросил Роман.
– Зачем везти? В этой машине поднимается не только верх. Вот, видишь?
Катрин нажала на кнопку, и в то же мгновение из паза с легким шелестом выползли тончайшие темные фильтры и закрыли окна.
– Вообще-то, можно было поставить стекла-хамелеоны, которые сами делаются непроницаемыми, но это отражается на их качестве, они немного искажают изображение, а это опасно. Поэтому я попросила поставить цейсовские стекла и их же фильтры, – с тем несколько высокомерным видом, с каким обычно говорят на темы научные или технические все женщины (особенно если ни черта в этом не соображают!), пояснила Катрин. – А впрочем, это детали. Главное, что теперь нас с улицы не видно, даже если кому-то взбредет в голову прижаться носом к стеклу. Поэтому… – Она на миг умолкла, облизнула губы и продолжила чуть охрипшим голосом: – Поэтому я хотела бы знать, в этой машине поднялись только крыша и фильтры или что-то еще?
Роман сбросил ногу с ноги, и Катрин обнаружила ответ на свой вопрос.
– Ага… – промурлыкала она, глядя на натянутую ткань его джинсов. – А у тебя тут какая застежка? Пуговицы? Вот хорошо, я люблю джинсы с пуговицами.
Она его чуть с ума не свела, пока расстегнула эти тугие (джинсы были куплены всего три дня назад, как раз перед приснопамятным посещением Лувра, и петли еще не растянулись) «болты». Страшная сила таилась в ее мягоньких, цепких пальчиках!
С нескрываемым удовольствием Катрин оглядела то, что наконец-то открылось ее взору. Потом сказала:
– Ну, теперь можно кое-что и опустить! – нажала еще на какую-то кнопку, и сиденье Романа медленно откинулось назад. Как только оно окончательно утвердилось горизонтально, Катрин ловко вспрыгнула на Романа верхом, повыше поддернув юбку с разрезами по бокам.
Он схватил Катрин за обнажившееся тугие бедра и с изумлением обнаружил, что на ней надеты не колготки, а чулки и пояс с резинками. На ней были не трусики, а стринги, поэтому пыльцы Романа мигом проникли в ее лоно… Ух ты, как там было тесно, как влажно, как жарко!
– Я сразу понял, что ты шлюха, – пробормотал он, стаскивая с нее курточку и пуловер (на сей раз голубой, но с таким же глубочайшим вырезом, как тот, розовый, в котором она была в прошлый раз). Гладкое, налитое тело… Застежка черного кружевного бюстгальтера была спереди. Потрясающе удобно, разок нажал – и вот оно, почти ненатуральное бело-розовое богатство. Ну и буфера, в ладонях не умещаются!
Стиснул пальцами коралловые соски, начал их поглаживать. Катрин запрокинула голову, охнула. И когда заговорила, голос ее был осипшим:
– Почему это я шлюха?
– Потому что ты не носишь колготки, а носишь чулки и эти трусишки. Чтобы можно было сразу, не теряя времени, тебе пальчик засунуть.
Она вздрогнула, начала нервно гладить его.
Да куда еще, он и так на последнем издыхании!
Роман рывком задрал ей юбку и увидел, что стринги на ней тоже кружевные, тоже черные.
– Сними это, – пробормотал, мучительно закидывая голову и трогая кончиками пальцев кружево, уже повлажневшее спереди. – Сними, а то я сейчас кончу прямо на тебя, черные трусики беленьким запачкаю…
Она взвыла, резко отодвинула перегородку стрингов и насадила себя на Романа так стремительно, что он на какой-то миг испугался, что продырявит ее. Катрин сильно наклонилась вперед, так что один из сосков оказался возле его рта. Только Роман примерился ухватить его губами, как она выдохнула:
– Скажи, быстро! Что-нибудь еще скажи!
Он понял, что ей нужно. Сразу понял.
– Ну погоди…. Я боюсь тебя… Я не знаю, как… я не умею это делать… я в первый раз… О, все, не могу больше, не могу!