Макк продвигался, предварительно распространив до нелепости бесчеловечную прокламацию. Дело в том, что Шампионне, покидая Рим, оставил там в больницах триста больных, поручив их милосердию и чести вражеского генерала. Но когда король Фердинанд уведомил Макка о вылазке гарнизона замка Святого Ангела и о том, как два консула, которых собирались казнить, были похищены у самой виселицы, Макк обнародовал манифест, в котором предупреждал Шампионне, что если он не оставит свои позиции в Чивита Кастеллана, а посмеет оказать в этой крепости сопротивление, то триста больных ответят — голова за голову — за солдат, что погибнут в этом бою, и больные будут отданы на волю справедливого негодования римского народа, а это означало, что сброд из Трастевере разорвет их на куски.
Накануне того дня, когда показались передовые отряды неаполитанцев, эти листовки были доставлены крестьянами на французские аванпосты; они попали в руки Макдональда.
Этот благородный человек был возмущен до крайности.
Он взялся за перо и написал генералу Макку:
«Господин генерал,
я получил Ваш манифест. Берегитесь! Республиканцы не убийцы, однако предупреждаю Вас со своей стороны, что насильственная смерть хотя бы одного из больных, находящихся в римских госпиталях, явится смертным приговором для всей неаполитанской армии и что моим солдатам будет дано распоряжение не брать пленных.
Через час Ваше письмо станет известным всей армии, и Ваши угрозы вызовут в ней негодование и омерзение, которые превзойдет только презрение к тому, кто их себе позволил.
Макдональд».И действительно, Макдональд тотчас же раздал дюжину этих листовок и приказал командирам прочитать их своим подчиненным, сам же сел в седло и галопом помчался в Чивита Кастеллана, чтобы показать Шампионне листовку и получить от него соответствующие указания.
Он застал генерала на великолепном мосту с двойной аркадой, перекинутом через Риомаджоре и возведенном в 1712 году кардиналом Империали; Шампионне держал в руках подзорную трубу, рассматривал подступы к городу и диктовал секретарю отметки, которые тот наносил на военную карту.
Увидев взволнованного, бледного Макдональда, мчавшегося к нему, Шампионне еще издали крикнул:
— Я думал, генерал, что вы несете какие-нибудь известия о неприятеле, но теперь вижу, что ошибся, ибо в таком случае вы были бы невозмутимы, вы же, напротив, так взволнованы…
— А все-таки я собираюсь доложить вам о неприятеле, — отвечал Макдональд, соскакивая с лошади. — Вот моя новость!
И он протянул ему листовку.
Шампионне прочитал ее, не выказывая гнева, а лишь пожимая плечами.
— Разве вы не знаете, с кем мы имеем дело? — сказал он. — А что вы на это ответили?
— Прежде всего я распорядился, чтобы манифест прочитали по всей армии.
— Вы поступили правильно. Надо, чтобы солдат знал своего врага, а еще лучше — чтобы он его презирал. Но это еще не все. Я полагаю, вы ответили генералу Макку?
— Да, я написал, что каждый неаполитанский пленный будет головой отвечать за больных французов в Риме.
— А тут вы не правы.
— Не прав?
Шампионне взглянул на Макдональда очень ласково и, положа руку ему на плечо, сказал:
— Друг мой, не кровавой местью должны республиканцы отвечать своим врагам; короли и без того готовы клеветать на нас, так не дадим же им повода даже злословить на наш счет. Идите к своим солдатам, Макдональд, и прочтите им приказ, который я сейчас вам дам.
И, обратись к секретарю, он продиктовал ему следующий приказ, который тот записал карандашом:
«Приказ генерала Шампионне, данный накануне боя при Чивита Кастеллана».
— Так будет называться сражение, которое вы выиграете завтра, — прервал самого себя Шампионне.
Потом он продолжал:
«Со всеми неаполитанскими солдатами, взятыми в плен, приказываю обращаться гуманно и мягко, как то принято у республиканцев в отношении побежденных врагов.
Солдаты, которые позволят себе дурно обращаться с безоружными пленными, понесут суровое наказание.
Ответственность за исполнение этих двух пунктов возлагаю на генералов…»
Шампионне уже взял в руки карандаш, как вдруг в конце моста показался конный егерь, раненный в лоб и весь забрызганный грязью. Он направил свою лошадь прямо к Шампионне.
— Генерал, — сказал он, — неаполитанцы захватили в Баккано наш передовой отряд численностью в пятьдесят человек и всех их перебили в караульном помещении. А из боязни, как бы кто-нибудь из них не выжил и не убежал, они подожгли здание, и оно рухнуло на наших под радостные крики простонародья и брань королевских прислужников.
— Что вы теперь скажете, генерал, об образе действий неприятеля? — спросил Макдональд, торжествуя.
— Скажу, что это только подчеркнет наш образ действий, генерал.
И Шампионне подписал приказ.
Его собеседник явно не одобрял такой умеренности, а потому Шампионне добавил:
— Поверьте, Макдональд, именно так цивилизация должна отвечать варварству. Прошу вас как друг объявить этот приказ тотчас же, а не то я буду вынужден как начальник приказать вам это.
Макдональд минуту молчал, как бы колеблясь; потом вдруг бросился Шампионне на шею и поцеловал его, говоря:
— Бог будет сопутствовать вам завтра, дорогой генерал, ибо вы олицетворенная справедливость, отвага и доброта.
И, вновь сев на коня, он отправился к своим частям, выстроил солдат и объявил им приказ Шампионне, вызвавший бурю восторга.
То были последние славные дни Республики; нашими солдатами еще владели великие человеколюбивые чувства, над ними еще реял дух революции 1789 года, которому вскоре суждено было выродиться в преклонение перед одним-единственным человеком и в преданность ему. Они оставались такими же благородными, но стали уже не так добры.
Шампионне тотчас послал к Лемуану и к Казабьянке курьеров с предупреждением, что их, вероятно, атакуют на следующий день; он приказывал в случае нападения немедленно известить его, чтобы он мог принять необходимые меры. Лаюр тоже был уведомлен о том, что произошло в Баккано. Ему сообщил об этом все тот же конный егерь, случайно ускользнувший при избиении французов; еще весь в крови после стычки, происшедшей накануне, он просил, чтобы завтра его одним из первых послали в бой, так хотелось ему отомстить за товарищей и за самого себя.
Около трех часов пополудни Шампионне спустился с Чивита Кастеллана и стал обходить передовые посты командира бригады Лаюра, потом части Макдональда. Он беседовал с солдатами, напоминая им, что они ветераны Арколе и Риволи, что драться один против троих они уже привыкли, и, следовательно, их не должна пугать необходимость драться одному против четверых.
Потом он разъяснил смысл последних приказов: своего и генерала Макка; он говорил, что республиканский солдат — это вооруженный апостол, в то время как солдаты деспотизма — всего лишь наемники, не имеющие собственных убеждений. Он спрашивал, любят ли они свою родину и считают ли, что целью всякой умной нации является свобода, а также думают ли они, что, подобно тому как триста спартанцев, любя родину и свободу, чуть было не победили несметную армию Ксеркса, десять тысяч французов могли бы справиться с сорока тысячами неаполитанцев.
Слушая эти отеческие речи, понятные каждому, ибо Шампионне не употреблял ни высокопарных выражений, ни иносказаний, все улыбались и лишь беспокоились, хватит ли им боевых припасов.
В ответ на заверения генерала, что этого опасаться не следует, люди отвечали:
— Все пойдет отлично.
Вечером Шампионне распорядился выдать на каждую роту по бочонку вина из Монтефьясконе, то есть приблизительно по полбутылки на человека, превосходного свежего хлеба, испеченного в его присутствии в Чивита Кастеллана, и по полфунта мяса. Для людей, которые уже три месяца терпели нужду во всем и не получали жалованья уже полгода, это была прямо-таки трапеза сибаритов.
Потом Шампионне предписал не только командирам, но и солдатам величайшую бдительность.
Вечером на французских биваках заполыхали большие костры, а полковые оркестры сыграли «Марсельезу» и «Походную песню».
Враждебно настроенные жители селений, затерявшихся в горных теснинах, с удивлением наблюдали за людьми, которым предстоит завтра сражаться и, вероятно, умереть, а они, готовясь к бою и к смерти, распевали песни и веселились. Но и для тех, кому это было непонятно, зрелище представлялось величественным.
Ночь прошла спокойно. Солнце, взойдя, осветило армию генерала Макка; она наступала тремя колоннами; о четвертой, двигавшейся на Терни и невидимой, можно было догадываться лишь по облаку пыли, поднявшемуся на горизонте; наконец, пятую, выступившую накануне вечером из Баккано в сторону Асколи и не могло быть видно.
Три колонны под командованием генерала Макка насчитывали около тридцати тысяч человек; шесть тысяч должны были атаковать наши передовые отряды на крайнем левом фланге; четырем тысячам было приказано занять селение Виньянелло, возвышавшееся над всем полем сражения; наконец, самой мощной части армии — она насчитывала двадцать тысяч человек и состояла под личным командованием Макка — предстояло атаковать Макдональда с его семью тысячами воинов.
Шампионне разместил резервные отряды по склонам горы, на которой сам он стоял с подзорной трубой в руках.
Его окружали адъютанты, готовые передать приказы генерала в любое место, куда потребуется.
Первою была обстреляна полубригада Лаюра.
Он разместил своих людей перед деревней Риньяно, превратив в боевые укрепления ее первые дома.
Лаюра атаковали те самые солдаты, что накануне в Баккано перебили пленных. Макк предоставил им, как тиграм, напиться крови, чтобы они стали если не храбрее, то свирепее.
Они смело двинулись к позициям противника, но во французской армии живо традиционное представление об отваге неаполитанских войск, и потому этот наскок не особенно устрашил наших солдат. Лаюр силами своей 15-й полубригады, то есть располагая тысячей бойцов, к великому удивлению неаполитанцев, отбил первую атаку; они предприняли новую яростную попытку и были отброшены вторично.
Тогда Мишеру, командовавший неприятельской колонной, подвел артиллерию и разгромил первые дома, где засели наши стрелки; дома рухнули, и защитникам их больше некуда было спрятаться. Среди французов возникло недолгое смятение, и неаполитанский генерал воспользовался им, чтобы бросить в атаку отряд в три тысячи человек, который ринулся на деревню и занял ее.
Отступив, Лаюр перестроил за холмом свой небольшой отряд, так что при выходе из деревни неаполитанцы попали под такой сильный огонь, что теперь уже им пришлось отойти.
В ответ Мишеру атаковал французов тремя колоннами — одной в три тысячи человек, продолжавшей наступать по главной улице деревни, и двумя по полторы тысячи, двигавшимися с боков.
Лаюр храбро ждал неприятеля за естественной преградой, где он устроил засаду, и запретил солдатам стрелять иначе как в упор; солдаты точно исполнили это, но неаполитанцы шли густой массой и продолжали наступать, ибо задние ряды напирали на шедших впереди. Лаюр понял, что его окружат; он приказал солдатам построиться в каре и постепенно отступать к Чивита Кастеллана.
Маневр осуществился словно на параде: три батальона тотчас же перестроились под огнем неаполитанцев и выдержали, не нарушая построения, несколько атак отличной неаполитанской кавалерии.
Шампионне с вершины холма наблюдал эту блистательную оборону; он следил за отступлением Лаюра вплоть до моста Чивита Кастеллана, но в то же время заметил, что погоня вызвала беспорядок в рядах неаполитанцев; он тотчас послал к отважному командиру 15-й полубригады дежурного офицера с приказанием возобновить наступление, для чего он направляет ему в помощь пятьсот солдат. Лаюр немедленно передал это сообщение по рядам сражающихся, и они встретили его криками «Да здравствует Республика!». Увидев, что обещанное подкрепление мчится во весь опор, со штыками наперевес, слыша барабанный бой, призывающий к атаке, они бросились на неаполитанцев так стремительно, что те, не ожидавшие ничего подобного и уже считавшие себя победителями, сначала удивились, потом, после минутного колебания, сломали строй и кинулись врассыпную.
Лаюр бросился им вслед, взял пятьсот пленных, уничтожил семьсот или восемьсот человек, захватил два знамени, а также все четыре пушки — те самые, огонь которых разнес в щепки укрепленные дома, и победоносно вступил в Риньяно, где занял ту же позицию, что и до сражения.
Тем временем командир третьей колонны, стоявшей на правом фланге главного направления атаки и захватившей Виньянелло, увидев генерала Мориса Матьё во главе колонны, которая была на две трети меньше, чем та, что состояла под его началом, приказал своим людям подойти к деревне, поставить перед нею батарею и атаковать французов. Приказ был выполнен. Но генерал Морис Матьё так воодушевил своих солдат, что они, хотя и были утомлены форсированным маршем, отнявшим у них много сил накануне, сначала отразили атаку неприятеля, а затем сами напали на него с таким ожесточением, что ему пришлось укрыться в Виньянелло, причем это бегство было поспешным и беспорядочным, поэтому канониры не успели вывезти свои пушки, давшие всего лишь один залп, и бросили их вместе с повозками. Все это было захвачено кавалерией Мориса Матьё, состоявшей всего лишь из пятидесяти драгунов. Генерал Матьё приказал направить пушки на деревню, жители которой стали на сторону неаполитанцев и стреляли во французов, и объявил, что сметет с лица земли все дома и уничтожит всех крестьян и солдат, если они тотчас же не покинут деревню.
Испугавшись этой угрозы, неаполитанцы ушли из Виньянелло и, преследуемые по пятам, остановились лишь в Боргетто.
Они потеряли пятьсот человек убитыми, еще пятьсот было взято в плен, к тому же французы захватили знамя и четыре пушки.
Атака в центре была серьезнее. Тут командовал лично Макк, и под началом у него было тридцать тысяч человек.
Авангард Макдональда, разместившийся между Отри-коли и Канталупо, находился под командованием генерала Дюгема, недавно переведенного из Рейнской армии в Римскую. Как известно, Рейнская армия и Итальянская — соперницы; вторая гордится тем, что воевала на глазах у самого Бонапарта и одержала более блистательные победы. Дюгему хотелось сразу же показать солдатам с Тичино и Минчо, что он достоин командовать ими. Не ожидая вражеской атаки, он приказал двум батальонам 15-го легкого полка и 11-го линейного напасть очертя голову на колонну, что двигалась навстречу, поставил две небольшие пушки против правого фланга врага, сам возглавил три эскадрона 19-го полка конных егерей и атаковал противника, когда тот вообразил, будто атакует он. Захваченный, таким образом, врасплох, неаполитанский авангард был отброшен к основной части армии. Видя, что маленький отряд французов почти поглощен накатывающей волнами массой неаполитанцев, Макдональд приказал своим двум тысячам поддержать его; тем самым была вызвана сумятица в первой колонне неаполитанцев, и она слилась со второй, численностью в десять — двенадцать тысяч человек.
При отступлении неаполитанская колонна оставила две пушки, так и не успевшие начать стрельбу, шесть ящиков боеприпасов, два знамени и шестьсот пленных. Около шестисот убитых и раненых неаполитанцев остались на пустом пространстве, между тем местом, откуда двинулся французский авангард, и тем, куда он дошел. Но пространство это недолго пустовало, ибо Дюгему и его частям пришлось отступать перед второй колонной; обстреливаемые вдобавок с флангов остатками авангарда и крестьянами, они отходили медленно, но все же отходили.
Макдональд послал к Дюгему адъютанта с приказом вернуться на прежнюю позицию, остановиться, составить каре из батальонов и встретить неприятеля в штыки; в то же время он приказал батарее из четырех орудий, расположенной на холме и державшей неаполитанцев под косым прицелом, открыть огонь, а сам с остальной частью своих войск, то есть приблизительно с пятью тысячами человек, разделенными на две колонны, обошел по правую и левую сторону каре Дюгема и начал атаку как простой полковник.