Сколько охватывал глаз, на холмах и в долинах, на вытоптанных полях и пастбищах, в садах и виноградниках, виднелись десятки тысяч разноцветных шатров. Между ними, как муравьи, сновали тёмные фигурки людей. Повсюду стояли возы, горели костры, паслись волы и верблюды, бродили стреноженные лошади…
Даже бывалые воины никогда не видели ничего подобного.
Генерал Штаремберг вместе с бургомистром Либенбергом и гражданским губернатором Леопольдом Колоничем поднялись на колокольню святого Стефана. С её высоты было видно всю Вену и далеко вокруг неё.
— Мой боже! — прошептал помертвевшими губами Либенберг и, сняв шляпу, вытер на лбу холодный пот. — Какая сила! Возможно ли выстоять против неё?
Штаремберг промолчал.
Колонич, высокий, жилистый, с кустистыми седыми бровями, положил бургомистру на плечо тяжёлую, в синеватых прожилках руку.
— На все воля господа бога, сын мой!
Это был человек необычной судьбы. Рыцарь, бывший кавалер Мальтийского ордена, он проявил чудеса храбрости при осаде Кандии[62], пролив при этом немало людской крови. Чтобы искупить грехи, пошёл в монахи и со временем достиг высокого сана, стал епископом Винер-Нойштадта… Услыхав, что турки приближаются к Вене, Колонич снял рясу и снова взял в руки меч. Он был назначен гражданским губернатором Вены и заместителем Штаремберга, наблюдал за больницами, заведовал продовольственными складами, руководил работами по укреплению валов, эскарпов[63], бастионов[64].
— На все воля господа бога, сын мой! — повторил он. — Никто не ведает наперёд его замыслов. Сила у Кара-Мустафы действительно велика. Но мы укрепили наши стены и наши сердца, будем драться до последнего!
Штаремберг и его помощники вновь обратили свои взгляды в поле.
Солнце поднялось немного выше и осветило весь турецкий лагерь.
Он растянулся полукольцом на две мили, от городка Швехата на востоке до Хайлигенштадта и Нусдорфа на западе, флангами своими упираясь в Дунай.
В центре лагеря, в парке, поблизости от дворца Ла-Фаворит, пламенел, как кровь, огромный роскошный шатёр сердара. Такого большого, словно настоящий дворец, шатра, безусловно, не было ещё ни у одного европейского полководца и ни у одного могущественного правителя в Европе.
Рядом с шатром на высоком шесте развевался на ветру бунчук[65] великого визиря.
В двухстах шагах от контрэскарпа[66] виднелись свежие, вырытые за ночь траншеи. В них залегли янычары. Значит, с этой стороны Вена уже отрезана от всего мира.
Опытный глаз Штаремберга сразу заметил в траншеях, в специально вырытых для этого гнёздах, пушки. Они были сосредоточены против бастионов крепости.
— Плотно обложил нас Кара-Мустафа, — задумчиво произнёс Штаремберг. — И мышь не проскочит. Если ему удастся выбить нас из Пратера и Леопольдштадта, он прервёт наше сообщение с левым берегом и полностью окружит город.
— Может, послать туда подкрепление? — спросил Либенберг.
— Мы не можем этого сделать, — возразил генерал. — У Кара-Мустафы двести тысяч воинов, а у меня — почти в десять раз меньше… Если я сниму несколько тысяч со стен, турки сомнут нашу оборону здесь и ворвутся в город. Не сегодня-завтра надо ждать штурма… Господин Колонич, пожалуйста, немедленно в самых глубоких склепах и погребах отройте ямы поглубже и уберите туда весь порох, имеющийся в крепости. Чтобы во время вражеского обстрела не взорвался…
— Будет сделано, — кивнул Колонич.
— И ещё — составьте из жителей подвижные отряды для тушения пожаров и восстановления разрушений в оборонительных укреплениях. Возлагаю это на вас!
— Не беспокойтесь, генерал, — заверил старый воин.
— Вы, господин Либенберг, чтобы успокоить войска и жителей столицы, отпечатайте прокламацию. Напишите в ней, что Вена выстояла при грозном нашествии Сулеймана в 1529 году — выстоит и теперь! Стены наши надёжны, пороха и провианта достаточно, а сердца защитников не дрогнут перед смертельной опасностью в тяжкое время. И ещё напишите, что на левом берегу Дуная стоят войска Карла Лотарингского, а на помощь нам спешат князья имперские и король польский.
— Хорошо, господин генерал, — ответил Либенберг и вдруг воскликнул: — Смотрите, смотрите! Над шатром Кара-Мустафы взвилось знамя!
Над красным шатром развевался зелёный стяг. Даже отсюда была видна большая группа людей на лужайке, повернувшихся лицом в сторону Киблы[67]. Стоя на коленях, они совершали намаз. И как раз перед ними, в том же направлении, развевалось по ветру это знамя.
— Знамя пророка! — прошептал Штаремберг. — Кара-Мустафа объявляет газават, священную войну против неверных, и молится аллаху о даровании победы. Сегодня он начнёт атаку… Двести тысяч врагов пойдут на приступ, чтобы уничтожить нас!
Он ещё раз посмотрел на зеленое знамя над красным шатром, на высших военачальников турецкого войска, на ужасающий своей многочисленностью вражеский лагерь, железной подковой охвативший Вену, и надолго задумался…
Штаремберг думал о предстоящем штурме, о том, как отбить наступление Кара-Мустафы. Знал, насколько тяжелой, кровопролитной будет эта оборона: на каждого защитника города приходится по десять вражеских воинов, многие соотечественники, может быть, уже сегодня сложат головы на городских валах.
Не знал только старый генерал, что где-то там, среди тысяч и тысяч завоевателей, пришедших к стенам его родного города, есть люди, тайно желающие гибели не Вене, а Кара-Мустафе с его союзниками, ждущие удобного случая, чтобы избавиться от нестерпимого гнёта османов — невольники, которых заставили идти в поход, а также выходцы из Болгарии, Сербии, Греции, Валахии, из арабских стран. Они хоть сейчас готовы были бросить оружие и вернуться домой… Не знал старый генерал и того, что где-то там, среди этого круговорота, стоят два воина в янычарском одеянии, смотрят на залитый солнечными лучами прекрасный город и размышляют о том, как помочь ему, спасти от разрушения…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
[69] генерал, я подмастерье Ян Кульчек…— И ты разбудил меня для того, чтобы сообщить об этом?
— Нет, я принёс письмо… Выстрелили из лука с той стороны…
— Вот как! — В глазах генерала загорелось любопытство. Он повертел листок перед глазами. — Это что — по-польски?
— Да.
— О чем там написано? Ты понимаешь? Переведи!
Кульчек слово в слово перевёл письмо на немецкий.
— Майн готт! — воскликнул потрясённый генерал. — Этот доброжелатель, если только не лжёт, предупреждает нас о страшной опасности, угрожающей нам!
— Да, герр генерал, — скромно вставил Кульчек. — Я тоже понял это, потому и осмелился разбудить вас…
Штаремберг окинул взглядом молодого подмастерья в одежде обычного рабочего, на которого в иное время не обратил бы внимания. Он ему понравился. Кряжистый, сильный, в глазах — умная лукавинка. И держится смело, не смущается перед генералом.
— Ты чех?
— Да.
— Так вот что, Кульчек… — Генерал вдруг подозрительно глянул на юношу. — Постой, постой… Что за странное совпадение: Кульчек и Кульчицкий? Вы не родственники?
Кульчек пожал плечами.
— Я его и в глаза никогда не видел! Какой же он мне родственник? Вовсе не думал об этом. Похоже, но не то…
— Значит, случайность. Ну, вот что: возьми ещё одного надёжного парня и каждую ночь ждите этого Кульчицкого. Если появится — немедленно ко мне! Понял?