— Да, господин генерал!
— За письмо и службу — благодарю. Теперь иди. — И Штаремберг, не дожидаясь, пока Кульчек выйдет, приказал адъютанту, стоявшему навытяжку у дверей: — Франц, мой мундир и шпагу! Поднимай штаб! Командиров — ко мне! У нас совсем мало времени, нужно поскорее усилить отряды Львиного и Замкового бастионов…
3
Целую неделю Ян Кульчек с Якобом Шмидтом ждали гостя с той стороны. С вечера до самого утра всматривались в темноту, вслушивались — не пропустить бы свист.
Служба эта была не обременительна. Жди и жди. Дежуря у Швехатских ворот, Ян нет-нет да и поёживался, вспоминая тот день, когда турки атаковали Львиный и Замковый бастионы.
С восходом солнца ударила турецкая артиллерия. Бомбы и каменные ядра падали как град. Они вгрызались в земляные стены, дробили кирпичные парапеты, а некоторые, перелетая крепостную стену, поджигали крыши ближайших строений.
Но людям вреда не причиняли — всем было приказано на время обстрела укрыться в погребах и подвалах.
Потом обстрел прекратился — на штурм пошли янычары. С какой яростью атаковали они! Казалось, никакая сила не выдержит этого первого яростного натиска. Бюлюк[70] за бюлюком, орту[71] за ортой посылали паши на приступ — и все напрасно! Полуразрушенные бастионы выстояли до вечера.
Ров заполнился телами убитых, но в город ворваться янычары так и не смогли. В последующие дни установилось непривычное, странное затишье.
Венцы торжествовали. Ещё бы! Это была настоящая победа!
И никто, кроме Штаремберга, Яна Кульчека и ещё нескольких лиц в городе, не знал, кто был истинным вдохновителем, душой этой победы.
Каждое утро генерал находил минутку, чтобы спросить Яна:
— Ну как?
Кульчек виновато разводил руками.
— Нету, господин генерал.
— Ждите! Следите! Если живой — обязательно придёт!
Наконец среди ночи послышался долгожданный свист. Ян Кульчек встрепенулся, перевесился через стену и посмотрел вниз. Но никого в темноте не увидел.
Свист раздался вторично.
— Опускай лестницу! — шепнул Кульчек.
Якоб Шмидт стоял наготове. Лестница прошуршала по стене и тут же натянулась. Кто-то сразу наступил на её нижнюю перекладину, стал подниматься наверх.
Вскоре из темноты показалась янычарская шапка. Незнакомец ловко перемахнул через парапет. Сказал коротко:
— К генералу!
Штаремберг принял его немедленно.
— Так вот ты какой, мой друг! — шагнул он навстречу молодому незнакомцу. — В тебе нет ничего турецкого, кроме платья, Кульчицкий! Спасибо за неоценимое предупреждение!
Кульчицкий улыбнулся и снял шапку. Легко поклонился.
Волосы темно-русые, густые, непокорные. Лицо — мужественное, загорелое, привлекательное. На верхней губе темнеют небольшие стриженые усы. Выразительные серые глаза смотрят внимательно, изучающе.
Штаремберг предложил сесть.
— По-немецки говоришь? Если нет — нам поможет понять друг друга Ян Кульчек.
— Совсем плохо. Научился только ругаться от немецких рейтаров[72], которые служили в войске польского короля.
— Значит, как я и думал, ты поляк? Мы ждём со дня на день Яна Собеского с твоими земляками… Каким образом ты попал к туркам?
— Был у них в плену. Теперь у меня есть возможность отомстить недругам!
— Ты очень помог нам, пан Кульчицкий. Если мы отобьём врага, император тебя наградит. Я позабочусь об этом.
— Благодарю. Но до награды ещё далеко, герр генерал. Сперва надо победить!
Штаремберг с любопытством взглянул на молодого человека, мысленно отметив, что он далеко не так прост, как показалось вначале.
— Несомненно. К этому и стремимся… И твоя помощь, думаю, сохранит жизнь многим моим солдатам, станет весомой частью нашей будущей победы!
— Я тоже надеюсь на это, — ответил Кульчицкий. — И появился я у вас именно сейчас неспроста: на завтра Кара-Мустафой назначен генеральный штурм Вены!
— О-о! — Штаремберг порывисто встал. Зашагал по кабинету, не скрывая волнения. — Сведения достоверные?
— Да.
— Это крайне важное сообщение! Спасибо тебе, друг мой! Мы приготовимся и встретим врага как следует… Ах, сколько крови прольётся! Сколько разрушений предстоит!
Кульчицкий тоже поднялся.
— Разрушения будут невелики. Турецкой артиллерии, как и в прошлый раз, приказано обстреливать только валы и укрепления. Кара-Мустафа хочет сохранить город для себя.
— Для себя?
— Да. Ходят слухи, что он мечтает основать в Европе новую исламскую империю, а Вену сделать её столицей. Акынджи и татары сжигают села, уничтожают жителей, чтобы со временем своими ордами заселить эту землю.
Светло-голубые глаза Штаремберга вспыхнули гневом.
— Подлые цели! Но достичь их Кара-Мустафе легко не удастся. Мы будем драться до последнего!
— Я верю в это — иначе не помогал бы вам, господин генерал, рискуя жизнью, — с достоинством произнёс Кульчицкий. — Чем ещё я могу быть полезен?
— У нас нет связи с левым берегом, с главнокомандующим Карлом Лотарингским. Мы не знаем, что там решили… Не знаем, на что можем рассчитывать…
— Я налажу такую связь! — уверенно пообещал Кульчицкий.
— Как ты это сделаешь?
— Из города выйду так же, как и входил. Через турецкий лагерь проберусь беспрепятственно: там я свой человек…
— А через Дунай?
— Я плаваю, как рыба!
— Тебя сам бог послал нам! — обрадовался Штаремберг. — Тогда слушай… Карлу Лотарингскому скажешь, что у нас всего достаточно — пороха, ядер, бомб, провизии. Но не хватает людей. Много убитых, раненых. Начала свирепствовать дизентерия — от неё гибнет масса венцев.
— В турецком лагере тоже, — вставил Кульчицкий. — Если так пойдёт и дальше, то через месяц заболеет половина войска.
— Однако у Кара-Мустафы и в этом случае останется не менее ста тысяч! А у нас? Месяц-другой осады — и все мы перемрем здесь. Так и скажи Карлу. Пусть поторопится с помощью…
— Передам.
— И ещё узнай, не пришёл ли король польский. Не прибыли ли с войском немецкие князья? Нам это тоже важно знать.
— Хорошо. Узнаю. — Кульчицкий надел шапку. — Ждите меня в ближайшее время… Сейчас главное — отбить завтрашний штурм! Желаю успеха, герр генерал!
Штаремберг обнял его, поцеловал.
— Благодарю тебя, голубчик…
4
Генеральный штурм, как и говорил Кульчицкий, начался рано поутру.
После нескольких залпов из трехсот пушек, бивших по стенам и бастионам, лавина янычар пошла на приступ.
Ян Кульчек с Якобом Шмидтом выскочили из погреба, где прятались от артиллерийского обстрела, и заняли своё место на Швехатских воротах. У каждого по мушкету, через одно плечо — кожаная сумочка с оловянными пулями, через другое — пороховница на ремешке. На левом боку — шпаги, пролежавшие на складах, должно быть, со времён крестоносцев, ибо они изрядно поржавели.
Солнце только что взошло и слепило глаза. Кульчек прикрыл глаза ладонью — посмотрел вниз, на залитый солнцем вражеский лагерь.
Какое это было жуткое и вместе с тем величественное зрелище!
Тысячи воинов в широких цветных шароварах, с разноцветными флажками под звуки тулумбасов и труб выскакивали из шанцев[73] и, неся штурмовые лестницы, бежали к городу.
За каждой лестницей торопился юз-баша, десятник, назначенный со своими людьми брать приступом стены.
Как только передние ряды приблизились на расстояние полёта картечи, с валов ударили пушки. Крики боли и неистовой ярости донеслись в ответ. Десятки янычар, не добежав до рва, упали на землю и корчились в предсмертных муках.
Пока артиллеристы перезаряжали пушки, выстрелили из мушкетов солдаты и ополченцы. Упали ещё несколько десятков нападающих. Но остальные добежали до рва, попрыгали в него, взобрались по эскарпу вверх и приставили к стенам штурмовые лестницы. Янычары полезли по ним, как муравьи. Все вокруг сотрясалось от громового крика «алла, алла!».
С этой минуты для подмастерьев-пивоваров время остановилось. Им казалось, что они погрузились в кошмарный сон, которому не будет конца. Сначала стреляли в нападающих. Ян заряжал и передавал мушкет худощавому, белесому и нежному, как девушка, Якобу. Тот, вопреки своей внешности, имел мужественное сердце и твёрдую руку. Ни один его выстрел не прогремел напрасно. Он почти не целился: янычары, взбиравшиеся по лестнице, сами подставляли свои головы и груди — назад им, живым, ходу не было. Сражённые с дикими криками падали вниз.
Якоб раскраснелся. Глаза его блестели. На лбу выступили крупные капли пота. После особенно удачного выстрела он восклицал:
— Гох! Гох! Славно! А что — угостил я вас, дьяволов? Туда вам и дорога, кровавые собаки! Убирайтесь ко всем чертям, паршивые свиньи!
Мушкеты не могли уже сдерживать натиск атакующих, янычары влезали на стены, и друзья схватились за шпаги. Раньше им не приходилось действовать этим оружием, и было страшно ощущать, как упругое тонкое железо легко входит в тело врага. Но в разгар боя не до переживаний. Ибо жили и действовали они как в чаду… Вместе со всеми кричали, вместе кидались на врагов врукопашную и радовались, когда очередной янычар, не успев взобраться на стену, летел вниз, сражённый ловким ударом…
Бой бушевал повсюду, от Швехатских ворот на востоке до Шотландских на западе. Генерал Штаремберг скакал на коне из одного конца города в другой, поднимался на стены, подбадривал защитников.
— Крепче держитесь, друзья! Отступать некуда — разве что в могилу или в турецкую неволю… Бей врага! Не жалей пороха — в погребах его хватит! Коли, руби проклятых!.. Засыпай им глаза песком!.. Лей на головы кипяток и смолу!..
Он был немолод, но ловок и безгранично смел. Появлялся в самой гуще сражения, где тяжелее всего. И его громовой голос перекрывал шум боя и вселял в бойцов новые силы.
— Держитесь, друзья! Крепко держитесь!
Убедившись, что держатся, мчался дальше…
В полдень, когда напряжение битвы достигло наивысшего предела, Штаремберг поднялся на башню собора святого Стефана. Она, стройная, высокая, словно шпага устремилась в небо.
Здесь уже сидел со зрительной трубой Колонич. Штаремберг взял у него трубу — поднёс к глазу.
Все стало видно как на ладони: и тёмные колонны янычар, которые подходили на смену поредевшим и уставшим бюлюкам, и красный шатёр Кара-Мустафы, и группа всадников перед ним, и огонь, вылетающий из крепостных пушек, и суета на стенах… Турецкая артиллерия молчала, хотя могла закидать бомбами почти весь город. Теперь это не удивляло генерала, предупреждённого Кульчицким о причине странного поведения противника.
Кульчицкий! Вот к кому чувствовал сейчас отеческую любовь и сердечную благодарность старый генерал. «Друг мой! Сама судьба послала тебя нам на помощь! — думал он, переводя трубу с одной части города на другую. — Дважды за последние десять дней ты предупреждаешь венцев о вражеских наступлениях! Если ещё сообщишь Карлу Лотарингскому о нашем положении, твоему благородному подвигу не будет цены!»
Вдруг рука генерала со зрительной трубой вздрогнула: что там за возня на валу, у Швехатских ворот? Неужели янычарам удалось захватить этот участок стены?
— Пан Колонич, посмотри-ка, пожалуйста, ты! Что-то там неладно!
Колонич взял трубу.
— Все хорошо, мой генерал! Оснований для беспокойства нет. Продержимся час-другой — и турки сыграют отбой. Разрази меня бог! Я чувствую, Кара-Мустафа будет полностью посрамлён…
Но тут он умолк, присмотрелся внимательнее, потом выругался:
— Гром и молния! Действительно, у Швехатских ворот творится что-то странное. Кажется, там идёт резня. Пошли!
Они быстро спустились вниз. Пока Колоничу подводили коня, Штаремберг вскочил в седло ил сопровождении эскорта адъютантов помчался к восточной части города.
Навстречу на забрызганных кровью подводах везли раненых. Бледные лица, искажённые болью, окровавленные повязки, широко открытые глаза, запёкшиеся губы… Кто стонал, кто просил пить… Некоторые лежали молча, крепко стиснув зубы.
Генерал окидывал их взглядом, но не останавливался — мчался во весь опор дальше. Главное сейчас — отбить врага. Не пустить в город. Сбросить со стен.
На валу и на площади возле Швехатских ворот шёл жестокий бой. Бились на саблях, резали ятаганами, кололи шпагами, разбивали головы боздуганами и боевыми топорами…
Штаремберг спрыгнул с коня, выдернул шпагу — ринулся в самое пекло боя.
— Вперёд, братцы! Вперёд!
Адъютанты обогнали его, закрыли от пуль и сабель.
Появление генерала и двух десятков его адъютантов и телохранителей влило новые силы, вселило уверенность в сердца изнемогающих защитников.
— Генерал с нами! Генерал с нами! — раздались голоса. — Наддай, братцы! Перебьём бешеных псов!
Янычарам, которые прорвались на площадь, и так было нелегко, а теперь на валу их отрезали от своих свежие воины, приведённые Штарембергом. Поэтому дрались они с яростью обречённых — отступать им было некуда.
Ян Кульчек и Якоб Шмидт держались друг друга. Они забыли обо всем, кроме одного — бить врага! Одежда их была насквозь пропитана потом, залита своей и чужой кровью…
Смертельный вихрь уже полдня кружил их в неистовом танце, которому, казалось, не будет конца.
Увидев генерала, кинувшегося в бой со шпагой в руке, Ян и Якоб ещё сильнее насели на противника и потеснили его к стене.
Янычары яростно оборонялись. Их осталось около двадцати, но по всему было видно, что это опытные воины, их сабли снесли головы многим защитникам Вены.
Не миновал этой ужасной участи Якоб Шмидт.
Увлечённый рукопашным боем, он не заметил, как со стороны налетел на него ещё один янычар, и вражеская сабля со всего размаха опустилась на его темя.
— Ох! — вскрикнул он глухо и повалился наземь.
Ян Кульчек ничем не мог помочь другу: тот уже не дышал. Лежал навзничь, худой, белолицый, с мёртвыми невидящими глазами.
Когда пал последний янычар из прорвавшихся в город, чех склонился над другом и пальцами закрыл его веки. Долго и горестно глядел на лицо Якоба, а у самого из глаз катились слезы.
В это время ему на плечо легла чья-то рука. Он поднял голову — рядом с ним стоял генерал.
— Молодец, паренёк! Я видел, как ты дрался… Но впредь я запрещаю тебе рисковать жизнью! Ты мне нужен для другого дела. Понял?
— Понял, господин генерал.
Кульчек выпрямился, вложил шпагу в ножны. Вытер разорванным рукавом закопчённое, забрызганное кровью лицо и только теперь почувствовал, как у него пересохло во рту и как дрожат от длительного напряжения руки.
5
Это была ужасная ночь. Давно стихла пушечная канонада, умолкли мушкеты, не слышно было жуткого рёва распалённых атакой воинов. Но все это сменилось душераздирающими криками умирающих, стонами и мольбой, руганью и проклятиями раненых, лежащих вперемешку с убитыми вокруг города.
Никто не мог спать — ни венцы в своих домах, ни турки в шатрах.
Утром Штаремберг послал к Кара-Мустафе офицера — передать, что австрийцы прекратят огонь до тех пор, пока не будут вынесены раненые и похоронены убитые.
Несколько дней над Веной стояла полная тишина, воздух был насыщен трупным смрадом. Обе стороны не сделали ни единого выстрела. Турецкие похоронные команды беспрепятственно уносили раненых и тех, кто уже отошёл в «райские сады аллаха». И только когда во рвах не осталось ни одного трупа, в турецком лагере раздался сигнальный выстрел гаубицы, оповещая, что затишье закончилось. С этой минуты начался ежедневный обстрел валов и бастионов.
Штаремберг ждал нового штурма, с тревогой осматривал поредевшие отряды защитников столицы. Но турки вели себя спокойно. И это удивляло старого генерала. Почему Кара-Мустафа не наступает? Что он задумал? Ведёт подкопы и закладывает мины под валы? Или выжидает удобное время, чтобы застать врасплох?