– Пани Анна Залевская со своими вервольфами расположилась, как всегда, в некотором отдалении от лагеря. Бивуак из десяти палаток находится за ручьем, в кустарнике. Вокруг – открытое поле, подходы просматриваются идеально. Охрана – четверо часовых, непрерывно перемещающихся по периметру, поддерживающих зрительную и голосовую связь, – поручик по привычке докладывал так, словно собирался ночью снимать часовых и брать языка.
Пан Голковский заметил этот забавный казус, усмехнулся, и сказал с притворной серьезностью:
– Ну что ж, ночью будем брать! Готовь группу захвата!
– Кого брать? – слегка опешил поручик, но затем, поняв, что начальство шутит, подхватил игривый тон, вытянулся по стойке «смирно»: – Слушаюсь, господин ротмистр! Разрешите мне возглавить ночной рейд!
– Отставить! Рейд возглавлю лично! А ты готовь боеприпасы! – Голковский кивком головы указал на походный сундук внушительных размеров, стоявший в углу шатра.
В этом сундуке за хитрыми двойными стенками были спрятаны плоские фляги со всевозможными винами, употребление которых во время похода и боевых действий было категорически запрещено специальным королевским указом, грозившим нарушителям суровыми карами, вплоть до смертной казни. Ясновельможный пан Голковский сотоварищи указ нарушал регулярно, но все же с оглядкой, то есть весьма умеренно, поэтому сундук до сих пор не опустел и на треть.
Разумеется, ротмистр, как словом, так и делом, лично возглавил рейд в месторасположение отряда прекрасной пани Анны. Голковский гордо шествовал по лагерю королевского войска, мягко ступая по еще не вытоптанной густой траве, раскланиваясь со встречными офицерами, многие из которых громко выражали свое восхищение как дневным подвигом пана ротмистра, так и его вечерним нарядом. За ротмистром следовал его верный поручик в сопровождении троих пахолков-оруженосцев, несших корзины с угощениями. Наверняка многие встречные были бы не прочь присоединиться к сей замечательной процессии, но целеустремленный вид пана Голковского и его хотя и учтивые, но весьма краткие ответы на приветствия свидетельствовали, о том, что пан идет по своим делам и не намерен никого приглашать следовать за собой.
Пройдя через весь лагерь, ротмистр со свитой достиг его края, находившегося на наибольшем удалении от осажденного города. Как и докладывал поручик, десяток неприметных серых палаток вервольфов стоял особняком и патрулировался по внешнему периметру двумя вооруженными часовыми. При приближении незваных гостей один из часовых остановился, преграждая им путь. Вервольф взирал на ротмистра и его людей спокойно, безо всякого вызова. Он не делал никаких угрожающих движений, держал мушкет стволом вверх, но пан Голковский, опытнейший вояка, почему-то невольно остановился перед этим молчаливым часовым, а не попер, по обыкновению, на рожон. Ротмистр красноречиво взглянул на поручика, тот сделал шаг вперед и начал переговоры.
– Герр часовой, перед вами ротмистр королевских гусар, пан Анджей Голковский. В случае прибытия в расположение вашего отряда лица столь высокого воинского звания вы, согласно уставу, обязаны пригласить не только начальника караула, но и вашего командира. А посему поспешите незамедлительно сообщить пани Анне, что к ней прибыл ротмистр пан Голковский.
Часовой на долю секунды задумался, чуть заметно усмехнулся и качнул головой, но потом все же выкрикнул положенную фразу:
– Начальник караула, на выход!
Из крайней палатки не спеша вышел подтянутый стройный офицер в скромном сером мундире. Мягкой кошачьей походкой он подошел к часовому, встал рядом с ним, и поприветствовал пана Анджея спокойным коротким наклоном головы:
– Чем могу служить, герр ротмистр?
– Пан лейтенант, доложите вашему командиру, пани Анне, что ротмистр королевских гусар, пан Анджей Голковский, желает лично засвидетельствовать ей свое почтение!
– Герр ротмистр, я попрошу вас отойти со мной в сторону, поскольку я должен сказать вам несколько слов наедине.
Пан Анджей поколебался несколько секунд, пытаясь определить, не является ли предложение «отойти в сторону» вызовом, на который следует отреагировать немедленно, но голос лейтенанта вервольфов звучал спокойно и вежливо. Ротмистр милостиво кивнул и проследовал за лейтенантом, но, к сожалению, не внутрь невидимого периметра, по которому охраняли бивуак часовые, а вдоль него, то есть, так и не приблизившись ни на шаг к цели своего предприятия.
– Герр ротмистр, – вполголоса произнес лейтенант, когда они удалились на некоторое расстояние от свиты ротмистра, – Я вынужден с огромным сожалением доложить вам, что фрау Анна не сможет принять вас сегодня, поскольку она отдыхает перед ночным рейдом в стан неприятеля. Разумеется, сведения о том, что сегодня ночью мы предпримем рейд, являются сугубо секретными, и я сообщаю их только вам, как старшему офицеру королевского войска.
Пан Голковский, весьма поднаторевший в искусстве добиваться лихим гусарским наскоком благосклонности девиц и дам, охраняемых всякими там отцами, братьями и даже мужьями, конечно же, ожидал услышать от лейтенанта некую отговорку, и уже приготовился дать ему достойный ответ. Однако слова, произнесенные офицером вервольфов, поставили пана Анджея в тупик. Дамы, с которыми Голковский привык иметь дело, отговаривались чем угодно – болезнью, трауром, обетом покаяния, но только не ночным разведрейдом в стан неприятеля! Ротмистр некоторое время пребывал в растерянности, не зная, что возразить этому спокойному и уверенному в себе офицеру, порушившему все его планы и надежды одним ловким выпадом. Но пан Голковский недаром был командиром гусар – стремительной легкой кавалерии, а также искусным фехтовальщиком, и быстроты реакции ему было не занимать.
– Пан лейтенант, как офицер и дворянин я не могу допустить, чтобы после столь тяжелого похода прекрасная пани рисковала своей жизнью, лично отправляясь в разведку. Доложите пани, что я готов предоставить в ее распоряжение свою разведгруппу во главе с весьма опытным и проворным поручиком, которому она сможет поставить любую задачу.
Теперь настала очередь растеряться офицеру верфольфов, также не ожидавшему от пана ротмистра подобного ответа. Но когда после секундного колебания лейтенант, открыл было рот, чтобы высказать свои возражения, его внимание, как и внимание пана ротмистром, отвлекло внезапное появление на поле военно-любовных маневров новых действующих лиц.
Из-за крайних палаток основного лагеря, находившихся на некотором отдалении от бивуака вервольфов, показалась весьма внушительная процессия из двух десятков рейтар в парадных мундирах. Возглавлял процессию не кто иной, как полковник фон Фаренсберг собственной персоной. Очутившись на открытой местности, полковник махнул рукой, и сопровождавшие его рейтары, бывшие, как тут же выяснилось, музыкантами полкового оркестра, ударили в литавры, барабаны и задудели в трубы, разрушив без остатка романтическую вечернюю тишину. Полковник, как и положено опытному полководцу, мгновенно произвел рекогносцировку, оценил обстановку и направил свою колонну не к каким-то там часовым, а сразу к стоявшему чуть поодаль лейтенанту, начальнику караула. Лейтенант и находившийся рядом с ним пан Голковский проявили завидную выдержку и, сохраняя внешнее спокойствие, молча взирали на приближающегося к ним бравого полковника. Хотя, конечно, в душе они оба высказывали в его адрес отнюдь не те пожелания, каковые предписываются христианской моралью.
Фон Фаренсберг неподражаемой – вразвалочку – походкой кавалериста приблизился к начальнику караула, остановился перед ним, окинул небрежным взглядом, махнул рукой своим оркестрантам. Те враз замолкли, резко оборвав мелодию.
– Лейтенант, – с холодной официальностью, цедя слова сквозь зубы, произнес полковник. – Перед вами полковник рейтар, барон фон Фаренсберг. Доложите фрау Анне, что родственник ее первого мужа, маркиза фон Штадена, намерен нанести ей визит.
Произнеся сей монолог, барон отвернулся от лейтенанта, всем своим видом давая понять, что он не просит, а приказывает, и ожидает от младшего офицера немедленного исполнения своего приказания. Он вновь взмахнул рукой, и выстроившиеся плотной шеренгой музыканты грянули сентиментальную немецкую балладу, исполняя ее в темпе кавалерийского марша.
Лейтенант вервольфов мгновенно подобрался, словно волк перед прыжком, в его глазах блеснул недобрый огонек, и он наверняка дал бы заносчивому полковнику достойный, но не предусмотренный уставом ответ, однако, как иногда бывает даже во время боевых действий, помощь пришла с нежданной стороны. Пан Голковский выступил чуть вперед, успокаивающим жестом остановил лейтенанта и воскликнул с веселой насмешливостью:
– Полковник, а не кажется ли вам, что сейчас не время для светских визитов?
Фон Фаренсберг искоса, не поворачивая надменно поднятой головы, взглянул на Голковского, и ответил, но уже не командным, а своим обычным высокомерным тоном:
– А вы сами-то что тут делаете, ротмистр?
– Я прибыл, чтобы обсудить с командиром отряда, пани Залевской, детали совместного разведрейда! – подмигнув лейтенанту, отчеканил лихой гусар. – Подчеркиваю: с пани Залевской, а никакой не маркизой фон Штаден. Кстати, я тоже родственник пани по мужу, безвременно ушедшему пану Залевскому.
Фаренсберг повернулся лицом к Голковскому, смерил его с ног до головы долгим задумчивым взглядом:
– А не кажется ли вам, господин ротмистр, что мундир на вас мало подходит для разведрейда? Неприятель будет ослеплен его блеском всего лишь за две мили, а не за четыре. Жемчуга маловато!
Голковский закусил ус, положил руку на эфес сабли:
– Готов занять жемчуг у вас, полковник!
Фон Фаренсберг подчеркнутым жестом поправил свою портупею с висящим на ней длинным палашом:
– Вы же знаете, что я взаймы не даю!
– Не угодно ли вам прогуляться со мной, герр полковник?
– Всегда к вашим услугам, пан ротмистр!
Они смотрели в упор друг на друга, рядом по-прежнему гремел оркестр, поэтому соперники не заметили и не услышали, как к ним со стороны основного лагеря подошел человек, и, вероятно, мгновенно оценив происходящее, решительным властным жестом положил им обоим руки на плечи, с силой развел Фаренсберга с Голковским в стороны, встал между ними:
– Добрый вечер, господа! Надеюсь, я не пропустил ничего интересного в вашем увлекательном споре о рыцарстве?
Человек, посмевший встать между двумя прославленными рубаками, связываться с которыми боялись почти все офицеры королевского войска, был худощав и на голову ниже обоих противников. Однако и фон Фаренсберг, и пан Голковский почему-то послушно расступились, убрали ладони с эфесов.
– Генрих, какой черт тебя принес! – проворчал фон Фаренсберг, причем вовсе не грозно и раздраженно, а скорей чуть заискивающе.
– Маркиз фон Гауфт! – в свою очередь воскликнул пан Голковсий. – Вы что, из-под земли выросли?
– Ну что вы, господа, черт и подземный ход здесь ни причем. Я просто проходил мимо, и, увидев столь приятную компанию, посчитал своим долгом засвидетельствовать свое почтение лучшим офицерам его величества, – совершенно серьезно, без тени иронии произнес маркиз.
– Вот как? Случайно проходили мимо? – усмехнулся пан Анджей. – Тогда это все объясняет. А я, признаться, сперва было подумал, что вы, как и барон, тоже являетесь родственником пани Анны и также намереваетесь по-родственному пожелать ей спокойной ночи.
– Вы как всегда весьма остроумны, пан ротмистр, – спокойно отреагировал на эту шутку, граничащую с вызовом, маркиз. – Но я, к сожалению, не имею чести быть родственником госпожи начальницы отряда вервольфов. А ты, мой старый приятель, – обратился он к барону, – действительно собрался пожелать пани спокойной ночи столь оригинальным способом? – маркиз указал на оркестр, продолжавший с энтузиазмом исполнять балладу.
Фон Фаренсберг открыл было рот, чтобы достойно отреагировать на приятельскую колкость маркиза, но в этот момент лейтенант вервольфов, до сей поры молча стоявший чуть в стороне от основных действующих лиц, вскинул голову, вытянулся и воскликнул:
– Господа офицеры!
Подав эту команду, означавшую приближение старшего начальника, лейтенант развернулся и церемонным шагом направился навстречу невысокому юноше, вышедшему из одной и палаток. Пан Голковский, как и фон Фаренсберг и даже сам начальник контрразведки, фон Гауфт, в первую секунду весьма удивились, почему начальник караула кинулся с докладом к какому-то юноше, но тут же поняли, что это не юноша, а женщина в мужском обмундировании вервольфов.
Пани Анна жестом дав понять лейтенанту, что доклада не требуется, направилась к трем непрошенным визитерам, остановилась в двух шагах, обвела их холодным взглядом:
– По какой причине, господа офицеры, вы нарушаете внутренний распорядок и мешаете отдыхать личному составу моего отряда? – ее чуть хрипловатый голос звучал жестко и требовательно, без малейших признаков обычного женского кокетства и жеманства.
Нарушители внутреннего распорядка некоторое время молчали, заворожено глядя на стоявшую перед ними женщину. Пан Анджей, повидавший на своем не то чтобы очень длинном, но весьма бурном веку множество прелестниц, был потрясен необычайной красотой пани Анны еще сегодня утром, когда увидел ее в роскошном дамском наряде. Но сейчас она была одета в неприметный серый мужской мундир. Удивительно, но в этом необычном для женщины облике пани казалась еще прекраснее. Возможно, секрет потрясающего впечатления, производимого начальницей вервольфов на искушенных зрителей, заключался в сочетании юношеской гибкости и тонкости стана с округлостями груди и бедер, подчеркиваемых мужским нарядом. Обычные громоздкие женские юбки и тугие корсажи скрывали сии достоинства.
Молчание явно затягивалось. На лице пани Анны промелькнула откровенная насмешка, и, с явной издевкой в адрес пожирающих ее глазами мужчин, она повторила свой вопрос, заданный ею по-польски, на немецком, а затем и на английском языке. Пан Анджей и фон Фаренсберг, наконец, встрепенулись и почему-то оба повернулись к маркизу фон Гауфту, предоставляя ему право ответа. Маркиз, единственный из всей компании сохранивший свое обычное спокойствие и меланхоличный вид, лишь пожал плечами:
– Господа, вопрос фрау начальницы вервольфов адресован именно вам, ибо я сам прибыл сюда на шум и попытался восстановить нарушаемый вами порядок.
Фон Фаренсберг побледнел, а пан Анджей покраснел, и, внезапно для себя, выпалил:
– Мы лишь пришли пожелать пани Анне спокойной ночи!
А оркестр рейтаров, которому герр полковник, увлеченный созерцанием стоявшей перед ним прекрасной дамы, забыл отдать приказание умолкнуть, продолжал играть.
Пани Анна в ответ на неожиданную реплику бравого гусара изумленно вскинула брови и вдруг расхохоталась. Она смеялась заливисто и звонко, запрокинув голову. Не в силах справиться со смехом, пани сдернула с головы берет, и ее густые золотистые волосы рассыпались по плечам. Качнув головой из стороны в стороны, так, что роскошные локоны закружились, создав вокруг лица изумительный сверкающий ореол, пани Анна выговорила сквозь смех:
– Простите, господа, но последние три дня у меня были воистину тяжелые, мой отряд понес потери, и я не была расположена праздновать никакие события, даже столь выдающиеся, как основание осадного лагеря. Но вам все-таки удалось каким-то чудом меня развеселить, – она лукаво взглянула на пана Анджея, и сердце того радостно затрепетало.
Полковник фон Фаренсберг, заметивший этот взгляд, помрачнел и наконец, вопреки всякой логике, дал команду своим музыкантам прекратить игру.
– Нет-нет, полковник, – обратилась к нему пани Анна. – Позвольте просить вас велеть оркестру продолжать. Только пусть сыграют что-либо не столь бравурное. Господа, окажите мне честь пройти в мой шатер, где мы отметим радостное событие: начало осады Пскова нашим войском.
– А у меня найдется, чем отметить наш праздник! – восторженно воскликнул пан Анджей, делая знак пахолкам подтащить к нему объемистые корзины с запрещенными напитками, и затем доверительно обратился к фон Гауфту. – Маркиз, я надеюсь, что вы здесь не на службе и не станете конфузить нас перед дамой, если мы позволим себе некоторое отступление от указов?