— Так почему же вы не устроились на тепленькое местечко? — спросил Маллоу.
— Это вас не касается.
— Потому что вам нужна ваша частная практика, а все остальное — нет. Вы хотите работать так, как вы хотите. Вы лучше будете сносить унижения, терпеть сплетни, ездить на этом вашем рыдване и экономить каждый цент, но останетесь себе хозяйкой. Вас не интересует, как зовут вашего хозяина: какой-нибудь Дарлинг, Форд или Рокфеллер. Вы понимаете, чего стоит принять «выгодное предложение», и потом выполнять чужие распоряжения. Вы хотите жить по собственным правилам. И вот, вот это для вас главное! Прав я или нет?
— Мистер Маллоу, я еще раз повторяю: это мое частное дело.
— Тысячу извинений, доктор. Я только… — Маллоу махнул рукой, показывая, что не собирается продолжать неприятную тему. — Так вот, мы уже не знаем, куда деваться от его «выгодных предложений». Отказать прямо — опасно, Форд не привык к отказам. Принять — лишиться последнего спасения. Мы измучились писать галиматью.
— Не думаю, — заметила доктор. — Мистер Саммерс всегда любил фарс. Да и вы тоже.
— Нет, нет, вы не понимаете. Раньше мы писали так, чтобы галиматья не бросалась в глаза. Люди ведь никогда ни на что не обращают внимания. Чтобы увидеть галиматью, нужно было подумать. Потом решили: чтобы Форд от нас отстал, надо, чтобы реклама шокировала своей глупостью. Но…
М.Р. Маллоу запнулся. Реклама никого не шокировала.
Попробуйте слабительное от кашля!«Эссенция «Ментолаксен» быстро избавляет от кашля и простуды старых и молодых. Финиковый сироп с добавлением слабительного и мятного экстракта изгоняет болезнь, оказывает очищающее и тонизирующее воздействие. Вы можете купить флакон за 3 или 4 доллара или пинту для всей семьи. Вам хватит на долгое время.
Сделайте это! Вы больше не сможете кашлянуть!»
— Очень остроумно, — холодно ответила доктор Бэнкс.
— Остроумно? — воскликнул М.Р. Маллоу. — Это гениально! Джейк как раз умеет такие вещи. Это его конек. И потом, это же Форд! Он-то должен был заметить!
Тут М.Р. умолк. Форд ничего не заметил. Вообще не обратил внимания.
— Не понимаю, — удивилась доктор. — Ведь в этом случае вы погубили бы самих себя?
— Подумаешь! — Маллоу махнул рукой. — Не погубили бы. Сбавили бы темп — временно. Как это Джейк говорит: и у Наполеона было Ватерлоо. Сейчас оно нам просто необходимо.
Повисла тишина. Потом Маллоу произнес:
— Вот мы и решили, что выбираем из двух зол меньшее. Пусть мы не можем избавиться от Генри. Пусть мы не можем добыть этот проклятый миллион. Пусть мы потеряем деньги — но спасем заведение. Что-нибудь должно быть свободным от Форда!
Маллоу посмотрел в непроницаемое лицо доктора Бэнкс.
— А, — спохватился он. — Так я говорю: скандал. После того, как новая реклама оказалась в газете, пришел заказчик. Мы, понимаете, уже давно на него пишем — и сразу даем в газету, у него нет, как он это говорит, времени на возню. Но тут он свое объявление увидел — вот это, про слабительное — и текст ему не понравился.
— Но разве вы хотели не этого? — удивилась доктор.
Маллоу даже поперхнулся.
— Да мы другого хотели! Мы хотели, чтобы получился скандал. А что вышло? Он заявил что заказывал нечто уникальное, что так все пишут, и что он платит нам не за это. Ну, представляете?! Вы можете такое вообразить! Мы им — слабительное от кашля, и что? Форд не заметил, этот не заметил — никто не заметил! Куда катится мир!
Доктор Бэнкс вздохнула.
— Не могли бы вы покороче, мистер Маллоу?
— Да. Да, конечно. Я пообещал сегодня же переделать, и тут Джейк говорит: «Черт возьми, что такое? Похоже, люди, у которых есть мозги, вымерли! Сколько вам лет, любезный? Шестьдесят два? Забудьте наш номер. Вы нищи духом, а здесь вам не царствие небесное». Чуть не за шиворот его вывел. Постоянного клиента! Тот кричал, что подаст в суд за оскорбление. Потом я говорю, бросай покамест наши фокусы, будем писать, как все. Просто не выделяться, быть не хуже и не лучше других — ну, временно! — и это должно помочь. Тут зазвонил телефон, я отвлекся, а Джейк в это время переделывал текст. Я посмотрел и говорю, опять двадцать пять. Мы же договаривались! Джейк говорит: «Это и есть писать, как все. Придумай лучше, если можешь». Я придумал. Там ничего интересного, вы такое сотнями каждый день читаете.
— Я не читаю объявлений шарлатанов в газетах, — холодно заметила доктор Бэнкс.
— Хорошо, — Маллоу махнул шляпой, которую уже совершенно смял в руке. — Тогда он говорит: «Временно, говоришь? Да с твоей политикой Форд никогда от нас не отстанет. Ничего не приносит таких денег, как эта твоя серость!»
На этих словах он переменился в лице.
— Серость! Он у нас, значит, гений, а я, видите ли, серость! Я ему говорю, выбирай выражения. Он ответил, чтобы это я думал, что делаю. А я ему…
М.Р. Маллоу уронил шляпу, которую держал на коленях, и нагнулся, чтобы ее поднять.
— Ну, в общем, слово за слово, бросили все, поехали домой. Всю дорогу грызлись, дома стали друг на орать орать, и тут он ка-ак…
Маллоу опять уронил шляпу, потом перчатки, потом все это отряхивал. Доктор Бэнкс молча ждала. Наконец, посетитель привел свои вещи в порядок.
— Никогда не слышал, чтобы он так орал, — продолжил он. — Орал, швырнул в меня омлетом — и с тех пор все. Это конец. Прошло всего две недели, а люди, которые десять лет были нашими заказчиками, переходят на другую сторону, когда встречают меня на улице. Мики никакого житья не стало — парень, кажется, виноват уже тем, что дышит. Хамит механику. Вы понимаете, что такое хамить механику?
— Мики хамит механику? — уточнила доктор.
— Джейк хамит механику.
— Поняла. Продолжайте.
— Он захлопывает окна, когда с улицы слышно, как играют дети. Злится, если где-нибудь смеются. Сходит с ума, если пытаться с ним поболтать. Вообще не выносит, если рядом кто-нибудь есть.
Доктор Бэнкс смотрела на посетителя своими пронзительными глазами.
Маллоу еще раз прочистил горло. Потрогал глаз. У него тряслись руки.
— Вчера до того сдурел, что грохнул о стену поднос с посудой. Хорошо, мисс Дэрроу не видела — я все убрал. Сказал ему, хватит буянить, совсем, что ли? — так он швырнул в меня яблоком. Ну, то есть, он в дверь им шваркнул, когда я ее закрывал.
— Это было вчера?
— Нет, доктор. Как раз это было час назад.
— А гири, о которых вы говорили, когда только вошли сюда? Тоже час назад? Вы очень сбивчивы.
— Это какие гири? — моргнул Маллоу.
Доктор откинулась на спинку кресла.
— Я вас не понимаю. В начале нашего разговора вы сказали мне, что ваш компаньон вырвал из часов гири.
— Ах, эти гири! — Дюк хлопнул себя по лбу. — Конечно, гири! Ну, эти были во вторник.
— Вы имеете в виду, что были и другие гири? — поинтересовалась доктор Бэнкс.
— Да, вчера. То же ведь — дома гири. От часов. А то в офисе, доктор. Ну, наверху, где «Рекламное Бюро». Это механика гиря, шестнадцать фунтов. Там же его комната, на втором этаже, так он гирю за дверь выставил. А тут его прорвало. Опять, понимаете, мир переустраивает. «Глобализация, — кричит, — облегчит отношения между государствами и приведет к общему подъему экономики. Европа, Америка, Россия — единый мир с едиными правилами. Государство определяет, что можно и чего нельзя, защищает и проверяет!» Джейк ему три раза сказал: «Уйдите». Но вы же знаете Халло: он опять. Вот и…
— Мне кажется, вы запутались, мистер Маллоу, — вздохнула доктор.
— Нет, нет, — отмахнулся тот. — Два раза гири: дома и в офисе.
— Прекрасно, — несколько слишком вежливо сказала доктор, пристально глядя ему в глаза. — Пожалуйста, успокойтесь и скажите: что было с гирями в первый, а что во второй раз.
Маллоу перевел дух. Он устал.
— Я говорю, — опять начал он, — что во вторник утром мой компаньон выдрал из часов гири. В нашей гостиной.
— Очень хорошо. А во второй раз? Сегодня?
— А во второй раз было вчера. Он ее швырнуть хотел, но это же гиря! Чугунная. Шестнадцать, я говорю, фунтов[2]. Ну, представляете?
Некоторое время доктор Бэнкс молчала.
— Верно ли я поняла вас, мистер Маллоу: ваш компаньон собирался швырнуть в мистера Халло чугунной гирей?
— Вы же знаете Халло: всюду лезет со своим социализмом. А Джейк и так не в духе. Ну, он и пустил этой гирей за ним по лестнице!
Маллоу увидел, что доктор стала подниматься из кресла и тоже начал привставать.
— Видите ли, он не то, чтобы неправ, но ведь, понимаете, нельзя же гирей! Так и дел натворить можно! И я ему это говорю, а он мне…
— Что с мистером Халло? — оборвала его доктор.
— Ну, э, ничего. То есть, я говорю, он убежал.
— Никто не пострадал?
— Нет, нет.
Доктор села обратно.
— Вы хотите, чтобы я приехала в «Мигли», — проговорила она. — Вы утверждаете, что это необходимо. Пострадавших нет. Почему вы обратились ко мне, а не в полицию?
— Не надо в полицию. Я же говорю: нужны именно вы. Другой врач ничего не поймет!
— Мистер Маллоу, я тоже ничего не понимаю.
— Видите ли, — промямлил визитер, — он там все крушит и ломает. Я не могу к нему войти. И…
Маллоу посмотрел в окно и решился:
— Он объявил мне бойкот, но все время с кем-то разговаривает. С кем-то, кого нет в комнате.
Глава третья, в которой доктор Бэнкс вынуждена прибегнуть к радикальным мерам
Итак, спустя некоторое время после разговора с доктором Бэнкс Маллоу открывал дверь в комнату компаньона.
— Осторожно, доктор, — предупредил он.
Его слова подтвердил вылетевший из комнаты туфель, и оба отскочили, прижавшись к стене.
— Ничего страшного, — сказала доктор своим хладнокровным тоном. — Идемте, мистер Маллоу.
Они вошли без стука и доктор оглядела комнату.
Прямо напротив двери находились два больших окна. Было уже одиннадцать часов утра, но шторы на них были задернуты, а на полу горел ночник. В его слабом свете клубился, заволакивая помещение, табачный дым.
Кровать раполагалась так, что лежащий на ней человек находился лицом к окну и головой к двери. Слева от нее валялся туалетный столик в окружении посудных осколков. Из опрокинувшейся пепельницы рассыпалась на ковер куча окурков и конфетных фантиков. У окна стояли стол и козетка с расшвырянными по ним пиджаком, галстуком и ремнем с кобурой. Слева от кровати, у дубового гардероба, сбросили в кучу стулья. Овальное зеркало в вертящейся раме стояло торчком. Далее находился камин. Перед ним валялось на боку кресло. Словом, в комнате действительно был разгром.
Д.Э. курил, лежа поверх неразобранной постели. На нем были жилет и брюки.
— Что, доктор Бэнкс, — произнес он, даже не потрудившись встать, — пришли сказать: «Сегодня отличная погода»? Или мне нужно дышать воздухом? А может, курение вредит здоровью? Валяйте, что у вас там.
Коммерсант давно не брился, рубашка была несвежей. На груди и рукаве светлую, в голубую и желтую полосу ткань покрывали бурые пятна. «Шваркнул… — вспомнилось доктору Бэнкс, — … когда я дверь закрывал». Доктор перевела взгляд на дверь, где уже подсохли остатки вдребезги разбитого яблока.
— Оставьте нас вдвоем, пожалуйста, — обратилась она к Маллоу. — Я позову вас.
Дюк вернул туалетный стол на место, принес стул для доктора. Затем поднял кобуру, нож, вилку, собрал осколки посуды, нашел под кроватью второй туфель компаньона и унес все это с собой. Доктор села, поставив, как всегда, на колени саквояж.
— Я прошу не относиться ко мне враждебно, — сказала она. — Мистер Маллоу пригласил меня, чтобы помочь вам.
— Тьфу, — скривился коммерсант и стряхнул пепел на пол. — Можно как-нибудь без реверансов?
— Да, конечно. Как вы себя чувствуете?
— Отлично. Лучше и быть не может.
— Вы плохо выглядите, мистер Саммерс. Вас что — то беспокоит.
— Очень. Меня беспокоит, что ко мне приглашают врача без всякой надобности.
— Но ваш партнер волнуется о вас.
— Пусть идет к дьяволу. Обо мне нет нужды волноваться. Доктор, ну? Время — деньги. Что вы хотите со мной делать? Пульс? Горло? Температура? Может, вы хотите сделать мне клизму? Нет?
— Нет, что вы, конечно, нет. Я осмотрю вас, но сначала мне хотелось бы с вами поговорить.
— Вот здорово. Вы меня так обрадовали, вы себе даже не представляете. Давайте тогда к делу, без этих ваших…
Саммерс презрительно пощелкал пальцами.
— Пьете? — спросила доктор Бэнкс.
— Нет. Я никогда не пью, когда мне плохо. Пить надо, когда хорошо. Это вон этот — вот ему бы ваши лекции.
Он сделал паузу, но из-за двери не было слышно ни одного звука.
— Слушайте, сколько вам дал этот тип? — поинтересовался Саммерс. — Я дам больше, только объясните ему: хватит пить! И оставьте меня в покое! Оставьте в покое! Оставьте, черти бы вас драли, меня одного!
Крики утомили его и он умолк.
— Не хотите никого видеть? — спросила доктор Бэнкс.
— Как вы догадались?
— Хорошо. Раздражают громкие звуки?
— Ах, вот что, — коммерсант усмехнулся. — Мило, мило. А скажите, доктор, как вам кажется: имею я право побыть в тишине? Чтобы хоть сколько-нибудь времени рядом со мной никто не вопил, не тявкал, не хихикал, не гоготал, не пел, не визжал, не обсуждал погоду, не пилил своего полоумного мужа, не звал своего кота, не скакал, как последний придурок, с велосипедным звонком, не крякал резиновой уткой, не свистел, не звенел обручем, не мяукал, не дудел клаксоном, не шаркал, не голосил младенцем и не колотил мячом о стены моего дома? Или за такие желания теперь отправляют в психушку?
— Не спешите, мистер Саммерс. Я спросила вас об этом потому, что раздражительность подобного рода обычно предшествует мигрени. У вас болит голова?
Повисла пауза.
— Да, случается. Довольно редко, — нехотя отозвался коммерсант.
— Сейчас тоже?
— Сейчас — нет.
— Бессонница?
— Ну, у кого же ее не бывает.
Маллоу испугался. Доктор спрашивала об этих вещах и его тоже. Он вдруг понял, что то и другое означает, что с у вас головой не все в порядке. А между тем М.Р. Маллоу и сам не мог иногда уснуть, и мучился мигренями… иногда. Именно это он бы ответил, если бы спросили его. Но тут выяснилось, что краткий разговор превратился в прочувствованный монолог компаньона.
— Мешают звуки? — говорил Д.Э. Саммерс. — Шутите. Да я от них завыть готов. Никогда не понимал, почему людям трудно перестать докладывать подробности своей частной жизни всему кварталу. Такое ощущение, что им кажется, что вокруг больше никого нет. Никак не пойму: то ли им даже в голову не приходит, что они могут кому-то мешать, то ли воображают себя на сцене. Сил никаких нет слушать с утра до вечера этот общественный театр!
— Тревожные или кошмарные сновидения? — спросила его доктор.
— Сколько угодно.
— Почему вы бросили гирю в мистера Халло?
— Это единственный способ заставить его заткнуться.
— Но вы понимали, что может произойти несчастье?
Коммерсант фыркнул.
— Несчастье! Да его хоть под поезд бросай. Палкой не убьешь, колесами не задавишь, в уборной топить начнешь — выплывет! Это вообще его родная стихия — плавать в…
— Мистер Саммерс, — тон доктора звучал деликатно, — я хочу спросить у вас одну вещь. Обещаю, что это останется между нами.
Доктор выждала паузу и спросила:
— Не кажется ли вам иногда, что ваши мысли и ваши чувства известны окружающим?
Коммерсант оглядел ее с ног до головы.
— Раз вы здесь — вряд ли. Вряд ли известны, вряд ли интересны и вряд ли когда-нибудь…
— А не кажется ли вам, что эти мысли и чувства не зависят от вашей воли? — вежливо перебила доктор.
— Мне сейчас пришла в голову мысль, что у меня такое чувство, что от моей воли должна зависеть хотя бы возможность побыть в одиночестве.
— Я не займу много времени, — заверила доктор Бэнкс. — Скажите, а нет ли у вас ощущения, что какая-то посторонняя сила заставляет вас совершать различные поступки?