— Смех — ответил я резко. — Иногда богам достаточно услышать смех.
Ясна моргнула, затем вернулась к госпоже походкой нагруженной поклажей лошаденки, и они зашептались. Краем глаза я заметил Торгунну, которая сердито смотрела на меня, пока я забавлялся, играя с ребенком.
— Это неподобающе, — прозвучал знакомый голос, заставивший меня вздрогнуть и отвлечься от хохота Хельги. Сигрид стояла прямо передо мной с мрачным видом, сложив руки на большом животе.
— Неподобающе?
Она взмахнула миниатюрной рукой, облаченной в меховую рукавицу. Ее лицо было острым, как у кошки, довольно привлекательное, если бы не плотно сжатые губы.
— Ты здесь годи, жрец. Это не... не ценная жертва.
— Ты говоришь, как последователь Христа, — ответил я, опустив Хельгу на землю.
Девочка поскакала к матери, Ингрид поймала ее. Я заметил, как Торгунна быстро приближается к нам, словно летящий под парусом драккар.
— Последователь Христа!
Это был вопль, от которого мне пришлось отвернуться, словно рядом взорвалась ледяная глыба. Я пожал плечами, взглянув на Сигрид, ее молодое и красивое лицо исказил гнев, и это раздражало меня все больше. Еще я совсем забыл, что ее отцу и народу была навязана вера в Христа, и она помнила это, что ее и разозлило.
— А еще они путают нытье и молитву, — добавил я и услышал хихиканье Льва.
Торгунна поспешно оттолкнула меня ударом локтя под ребра.
— Госпожа, — сказала она Сигрид со сладкой улыбкой. — Я уже все подготовила, пойдемте, — эти мужчины ничего не смыслят в жертвоприношениях!
Немного смягчившись, Сигрид позволила увести себя, сопровождаемая Ясны, бросившей на меня ядовитый взгляд. Вездесущая и вечно молчаливая мазурская девочка последовала за ними, но остановилась, бросив на меня быстрый взгляд темных глаз. Позже я понял, почему мне запомнился этот момент. Впервые она прямо смотрела на кого-либо.
Я снова услышал тихий смех, который отвлек меня от мыслей о девочке, я повернул голову туда, где стоял закутанный в плащ Лев, спрятав руки в глубоких складках.
— Мне кажется, что даже торговец, окажись он на твоем месте, вел бы себя более учтиво с женой конунга, — заявил монах, я промолчал, зная, что он прав, и мое поведение было по меньшей мере ребячеством.
— Но она все же сварливая, да? — произнес он, будто прочитав мои мысли.
— Здесь еще меньше почвы, чем нужно твоему Христу, чтобы посеять свои семена, — возразил я. — Даже если ты доберешься до двора конунга, твой визит в Уппсалу закончится неудачей.
Он улыбнулся луноликой улыбкой, словно не считал, что его миссия окончится неудачей, затем, склонив голову, отошел, оставив меня одного наблюдать, как «Черный орел» распустил парус и полетел в серую морскую даль.
Я почувствовал, как дождь закапал по шее, и поежился, глядя на оловянное небо и посылая молитвы грозному Тору, Эгиру — повелителю волн, и Ньорду — богу земли, чтобы они принесли хороший ветер и волны с пеной на гребнях. Штормовое море может нас спасти...
Я поднялся ночью и покинул ложе, пробормотав спящей Торгунне, что мне нужно помочиться, хотя это было ложью. Я пересек темный зал, полный ворчащих и храпящих людей, миновал очаг с серым пеплом, маленькие красные угольки подмигивали мне красными глазами, и наконец вышел на улицу.
Свежий воздух заставил меня пожалеть, что я не накинул плащ. Шел дождь, шторм все еще не начался, меня охватил страх. Мои сны... ятра Одина, всю жизнь меня одолевали сны — странная, бесформенная полужизнь, словно ты «драугр», — оживший мертвец, и из-за этого я часто просыпался в ознобе.
Никогда раньше, да и с тех пор тоже, я так не чувствовал силу носовой фигуры драккара, как она пожирает дух земли, как той ночью, устрашающие и рычащие тени во мраке. Уже тогда я знал, что Рандр Стерки скоро придет.
Тем не менее, мир оставался всё тем же — вытравленный всего двумя цветами, черным и серебряным, клочья тумана виднелись даже в темноте. Где-то далеко за пастбищами пролаял лис; великая тьма Гиннунгагапа, первичного хаоса, все еще покрывала искры Муспельхейма, огненного мира, которые бросили во тьму братья Одина — Вили и Ве. Среди несущихся облаков я, немного поискав, увидел Палец Аурвандилль — утреннюю звезду, и Глаза Тьяцци, но сразу же нашел Звезду-Повозку, которая всегда укажет путь драккару. Вероятно, носовая фигура корабля Рандра идет по ней прямо сейчас, как волк по следу.
Мягкий свет лился из приземистой постройки неподалеку, это была кузница Рефа, и я направился туда, надеясь согреться. В нескольких шагах от кузницы я услышал голоса и остановился, уж не знаю как, но я точно знал, кто там: Реф и Ботольв, и с ними мальчишка — трэлль по имени Токи.
Реф ковал гвозди, простые вещи, но в усадьбе постоянно требовалось большое их количество, и он любил даже такую простую и монотонную работу. Он брал тонкие полосы обработанного болотного железа, расплющивал один конец и заострял другой, два удара на один конец, четыре на другой, затем закаливал гвоздь, окуная его в воду, доставал и кидал в ящик. Даже для этой простой работы в его кузнице висел тусклый светильник, чтобы он мог видеть цвет пламени и раскаленного железа.
Токи похожий на куклу, стоял спиной ко мне, он работал кузнечными мехами, между делом обхватывая плечи худыми руками; несмотря на жар от пламени он дрожал от холода в своем рубище из одного куска ткани, его ноги были босы, на почти лысой голове отсвечивало красное пламя.
В кузне пахло паленым волосом, обугленными копытами, канатами с привкусом морской соли, древесным углем и лошадиной мочой. В тусклом свете кузнечного горна и небольшого светильника над головой Ботольва, Реф выглядел гномом, а Ботольв — великаном, один ковал какой-то волшебный предмет, другой же, озаренный красным светом, говорил низким басом, словно валуны трутся друг о друга.
— Опять этот лис, похоже, он пришел за курами, — произнес Ботольв.
— Поэтому они и заперты в курятнике, — ответил Реф, сосредоточившись.
Тук-тук, пауза, тук-тук, тук-тук. Всплеск, шипение. Затем все повторялось.
— Он не подойдет ближе, побоится собак, — ответил Ботольв, слегка подтолкнув Токи, и тот несколько раз налег на меха.
— Почему он боится? — спросил мальчик. — Он может убежать от них.
— Потому что собаки бегают медленнее, но они выносливее, и рано или поздно настигнут лиса и убьют, — ответил Реф. — Вот потому он и боится.
Мальчишка вздрогнул.
— Я боюсь всего, что вижу во снах, — ответил он, и Ботольв взглянул на него.
— Сны, маленький Токи? Какие сны? Моя Хельга тоже иногда видит сны, которые ее пугают. Что тебе снится?
Мальчик пожал плечами.
— Падение с высоты, как говорила Ива моему отцу.
Ботольв кивнул с серьезным видом, вспомнив, что Токи усыновлен трэллем по имени Гейтлеггр, который получил это прозвище не из-за волосатых козлиных ног, а из-за умения собирать чаячьи яйца на узких скалистых уступах. Мать мальчика умерла от непосильной работы, голода и холода, и теперь Ива присматривала за Токи, потому что больше никому не было дела до мальчишки.
— А я люблю высоту, — сказал Ботольв, подбадривая мальчика. — Что-то высокое всегда присутствует в моих снах.
Реф рассеянно ущипнул внезапно оказавшийся на старой прожженной рубахе алый уголек, вряд ли его огрубевшие пальцы даже почувствовали жар. Он никогда не отрывал своего взгляда от железа, смотрел за цветом пламени в горне, даже если ковал гвозди.
Тук-тук, тук-тук — всплеск, шипение.
— О чем твои сны, Ботольв? — спросил Реф, положив в угли еще одну полосу болотного железа, и кивнул Токи, чтобы тот поработал мехами.
Ботольв стукнул своей деревянной ногой по дубовому пню, на котором стояла наковальня.
— С тех пор как я обзавелся этим, о крыльях. Я мечтаю обзавестись крыльями. Большими, черными, как у ворона.
— На что это похоже? — спросил Токи, поглядывая на деревяшку с любопытством. — Это как настоящая нога?
— Похоже, — ответил Ботольв. — Но, если она чешется, ты не сможешь ее почесать.
— А что, она чешется? — спросил Реф, застыв в изумлении. — Как настоящая живая нога?
Ботольв кивнул.
— Может быть, плотник применил какое-то заклинание, чтобы она чесалась? — поинтересовался Токи, и Ботольв усмехнулся.
— Если плотник действительно сделал это, я надеюсь, что он вернется и исправит, или хотя бы сделает так, чтобы я мог ее почесать. Я мечтаю об этом, когда не мечтаю о крыльях.
— А больше ты ни о чем не мечтаешь, о чем-нибудь стоящем? Реф перевернул в углях полоску болотного железа. — О богатстве, славе, женщинах?
— У меня все это есть, — ответил Ботольв. — Зачем мне об этом мечтать?
— А я чаще всего думаю о еде, признался Токи, и взрослые рассмеялись — мальчики редко ели вдоволь, а трэлли и того меньше.
— Спой песню, — сказал Реф, — только тихо, чтобы никого не разбудить. Выбери какую-нибудь хорошую, чтобы она попала в железо, и мои гвозди стали крепче.
Токи начал петь, это была детская песня, тихая песня о море и сгинувших в нем. Эта мелодия заставила меня замереть на пороге хижины, несмотря на то, что я замерз. Я удивился — почему он выбрал именно эту песню из всех других, не приложил ли сам Один к этому руку?
Я слышал эту песню раньше, в другом месте. Мы сошли на берег той ночью, нас окружала тьма, чернее, чем сама ночь, нас переполнял страх и ненависть; невидимые, безмолвные, мы подкрались к усадьбе Клеркона на острове Сварти, ожидая рассвета, чтобы напасть. Его усадьба чем-то напоминала нашу, и я запомнил, что тогда замерз и чувствовал себя отвратительно. Когда мы напали, среди них оказался лишь один мужчина, способный сражаться, его легко зарубили Квасир и Финн.
То, что произошло дальше, должно было быть обычным грабежом, но все закончилось кровавым безумием, потому что мы охотились на Клеркона, похитившего Тордис, сестру Торгунны. В итоге его там не оказалось, там были лишь женщины и дети его воинов, и пока мы рыскали в поисках врага, я неожиданно услышал тихое пение в рассветных сумерках — кто-то пел, чтобы прогнать страх.
Вдруг песня оборвалась. Я наткнулся на воина со спутанными волосами, который одним движением перерезал девочке горло, его клинок почернел от крови и прилипших к нему прядей волос. Он обернулся, с диким оскалом во всю бороду, и я узнал его наконец, это был Рыжий Ньяль, хромоногий Рыжий Ньяль, который сейчас играет с Хельгой, дочкой Ботольва, и вырезает для нее деревянных кукол.
За ним — испуганные лица трех малышей, тесно прижавшихся друг к другу, они и пели песню. Капли крови, брызнув на раскаленные камни очага, дымились и шипели. Там же находилась их нянька, рабыня, ее рука была сломана в отчаянной попытке защититься от удара топором. Рыжий Ньяль ползал на коленях в кровавой луже, шаря в поисках добычи.
Затем раздались крики, я последовал на них. На земле лежал умирающий бык, на котором прежде пахали землю, он мотал большой головой, кровь пузырилась на морде, он дико вращал огромными от ужаса глазами. На его массивной, судорожно подрагивающей туше, словно на тюфяке, трое мужчин срывали одежду с женщины, начав сверху — обнажив ее белую грудь, живот, и добрались до лобка, она тяжело дышала, упорно сопротивляясь.
Ее светлые косы вертелись во все стороны, она трясла и мотала головой, пытаясь вырваться, двое воинов старались удержать ее, пока третий стаскивал штаны и изо всех сил пытался втиснуться между ее ног. Женщина харкнула ему в лицо кровью, он взревел, отступил на шаг, и ударил ее по лицу, голова женщины резко дернулась на подрагивающий бок быка, который пытался мычать, но вместо этого его морда пузырилось еще большим количеством крови.
Они тяжело дышали и пыхтели, будто бы насаживали новое колесо на ось тяжелой телеги, давали друг другу советы, бранились, проклиная дергающегося быка; все трое неустанно работали — один между ног женщины, этот был мне хорошо знаком, — ему никак не удавалось раздвинуть ее плотно сжатые колени, которыми она продолжала упираться.
В конце концов, потеряв терпение, он вытащил из сапога сакс и полоснул женщине по горлу, так что она стала издавать булькающие звуки и захлебываться собственной кровью, словно выброшенная на берег рыба. Ее колени опустились; мужчина вонзил сакс в тушу быка, а член в женщину, и начал трахать ее под смех остальных.
Мальчик появился непонятно откуда, из темноты, где он прятался, наблюдая за мучительной смертью своей матери, жены Рандра Стерки. Парнишка подкрался тихо, как заяц, и ухватился за сакс, пока воин судорожно дергался на его матери, становясь еще безумнее и уже ничего не замечая вокруг, а женщина, захлебываясь собственной кровью, умирала под ним.
Мой клинок снес мальчишке затылок мгновением раньше, чем тот опустил сакс. Его затылок взлетел вверх, а волоски на нем шевелились, словно паучьи лапки. Мозги и кровь брызнули веером на последнего любовника умирающей женщины, который все еще дергался на ней. От неожиданности он отскочил, озираясь вокруг, его член болтался, как шея мертвой курицы.
— Ятра Одина... Хороший удар, Орм. Этот мелкий засранец запросто мог выпустить мне кишки.
Смеясь, Финн натянул штаны и вытащил сакс из ладони мальчика. Парнишка выглядел так, будто упал и вот-вот поднимется. Но он был мертв, лежал поперек своей матери, и Финн плюнул на него, прежде чем скрылся во тьме…
— Почему ты стоишь там?
Голос вернул меня назад — в ночь, к кузнице. Они повернулись ко мне, Ботольв усмехнулся, Токи обернулся, залитый кровавым светом от печи, и в этот момент я увидел лицо убитого мной мальчика. Токи был одного с ним возраста. Слишком молодой, чтобы умирать. Но сын Рандра мог убить Финна, позже тот, смеясь, рассказывал, что мальчишка помогал своей матери обрить налысо голову Вороньей Кости, а также приковывать его к нужнику в наказание за побег. Все, что плетут норны — непостижимо, это может быть как черным и отвратительным, так и прекрасным.
— Тот, кто подслушивает из-за угла, не слышит ничего хорошего, — произнес нараспев Ботольв.
Токи отпустил рукоять меха и изобразил защитный знак.
— Немудрено, что не спится, — проворчал Реф, — в доме слишком много пердунов и храпунов.
Но мы все знали, что я оказался здесь по другой причине, и то, что я подошел тайком, вызвало их недовольство.
Реф, наклонив голову, заметил, что цвет пламени изменился. — Вернись к мехам, мальчик, — позвал он Токи, но мальчишка продолжал стоять, уставившись куда-то за мою спину, во тьму, — туда, где я расставил наблюдателей.
— Что это за огонь? — спросил он.
Мне не нужно было оборачиваться, я спиной почувствовал этот жгучий, безумный жар от сигнального костра, запылавшего в милях отсюда. Когда я заговорил, то уставился на Ботольва, потому что он должен был знать и помнить рассказы о произошедшем тогда в усадьбе Клеркона на Сварти.
— Этот огонь означает, что сюда идут жестокие воины, убивать детей и трахать их матерей на мертвом быке, — произнес я, мой голос прозвучал сухо и резко, словно карканье ворона.
— Жестокие воины, такие же, как и мы.
Жестокие воины следовали за носовой фигурой «Крыльев дракона», их корабль проскользнул в наш фьорд, враги в жажде мести крались тайком, ликуя в предвкушении резни, а не честного боя.
Мы вынуждены носить то, что соткали норны. И мы отправили всех остальных в горные долины и снарядили «Сохатого» для встречи с Рандром Стерки. Воины сражались и умирали, выкрикивали боевые кличи, зверели от крови среди неспокойной и черной, цвета воронова крыла, воды фьорда. Носовые фигуры покачиваясь и рычали друг на друга, воины продолжали сражаться и умирать в последних лучах этого длинного, тяжелого дня, и вышло так, что оба корабля познали тайну греческого огня, горящего даже на воде.
Глава 3
Гестеринг, после битвы
Обугленная голова трупа воняла, этот резкий запах раздражал нос и глотку, но именно это и вернуло меня к жизни, заставив прокашлялся. Горло горело огнем, было тяжело дышать, в ушах шумела и булькала вода. Вокруг — ночь, луна маячила сквозь бегущие облака.