Вдруг в его глазах вспыхнуло удивление. Слегка наклонив голову, он снова внимательно посмотрел на Яну.
— Мы не знакомы?
— Нет. Точно нет.
— Мы раньше нигде не встречались? До сих пор я никогда не ошибался. У меня хорошая память на лица. Где-то я вас видел…
— Может быть, на фронте? Я работала на главном перевязочном пункте. Под Ленинградом. — Она произнесла это так уверенно, что ни у кого не могло возникнуть сомнений. — Вы были на фронте?
— Нет. Я первый раз в жизни ошибаюсь. Извините, сестра. Моя фамилия Руннефельдт.
— Финдлинг, — с лёгким поклоном представился доктор Финдлинг. — Как уже было сказано, здесь не происходило никакого несчастного случая.
— Это действительно была чья-то плохая шутка. — Она бросила быстрый взгляд на Вахтера и прижала к себе сумку. — Как теперь мне выйти отсюда? В этом замке можно точно заблудиться.
— Нет проблема, сестра. — Вахтер шагул вперёд, но смотрел больше на доктора Руннефельдта, чем на Яну. — Я покажу вам дорогу. Пойдёмте.
— Спасибо. Простите за вторжение, но я в этом не виновата. — Она повернулась и вышла из зала, следуя за Вахтером. В коридоре они остались одни. Вахтер быстро взял её за руку, потянул в зал с картинами Либермана и Паулы Модерзон-Беккер, и со всхлипом обнял.
— Доченька… — запинаясь произнёс он. — Ох, доченька. Теперь все трудности позади Где ты живёшь? Где укрылась? Проголодалась? У тебя есть деньги? У тебя новое платье. Откуда ты его взяла? Ох, доченька, как я счастлив…
Некоторое время они стояли обнявшись, рядом с картинами Либерманна, после первых сбивчивых слов не произнося больше ни звука, и были счастливы. Их разлука длилась всего несколько дней, но путь Михаила Вахтера после расставания лежал в неизвестность и встреча не предвиделась. А теперь они снова вместе, Яна была здесь, в Кёнигсберге, в замке, настоящее чудо, внезапное и безмолвное.
Как только Вахтер перевёл дух, Яна освободилась из его объятий и сказала:
— Михаил Игоревич, я устроилась в хорошем месте. Здесь, в городской больнице. Работаю секретаршей у старшей сестры. Это отличное место. У меня есть комната, я получаю жалование и питание, старшая сестра оберегает меня, как коллекцию икон, я учусь печатать на машинке, могу везде свободно передвигаться, ходить в кино, в театр, в кафе, в рестораны — в общем, живу, как нормальная немецкая бюргерша… Форма медсестры избавляет меня от всякого контроля. Это нормальная форма, не украденная, как первая. У меня есть аусвайс, пропуск, продовольственная карточка, табачная карточка, спецпаёк, — она широко раздвинула руки и повернулась кругом. — Я полноценный человек. А вы, Михаил Игоревич?
— Гауляйтер и директор музея доктор Финдлинг оставили меня при Янтарной комнате. Я буду и о нейи заботиться.
— Значит, ничего не изменилось!
— Только место, доченька. Только место… но эта перемена создаст нам много сложностей. Кто знает, как закончится война?! Здесь все говорят только о победе немцев…
— Но вы ведь тоже немец, Михаил Игоревич.
— Да, верно. Я пруссак, как и мои предки… но я не такой немец, как многие, которые называют себя сейчас немцами. Которые верят в окончательную победу, кричат «хайль», поклоняются Гитлеру, сверхчеловеки, для них все остальные — лишь недочеловеки, и прежде всего вы, славяне, народы, живущие на востоке. Всё это я услышал здесь за последние дни. Доченька, неужели людям не стыдно быть такими?
На короткое мгновение Яна вспомнила про Юлиуса Пашке и покачала головой.
— Но есть и другие, Михаил Игоревич. Возможно, их много. Мы просто мало об этом знаем.
— Однако почти все верят в победу. В уничтожение России. Они стоят под Москвой, под Ленинградом, захватили Крым, двигаются на Кавказ…
— Но скоро наступит зима… об этом они не думают. И перед ними лежит Урал, потом бескрайняя Сибирь, Амур, китайская граница, Камчатка, Владивосток и дальше Тихий океан… Никто, даже немцы, не сможет завоевать Россию. Наша обширная земля — гарантия вечного существования.
— Ты правильно всё говоришь, доченька. Поглядим — увидим, чем порадует нас генерал Мороз.
Им хотелось поговорить о многом, но долгое отсутствие Вахтера показалось бы подозрительным. Он осторожно приоткрыл дверь, высунулся в коридор и только потом вывел Яну из зала Либермана. Проводив её до лестницы, он кивнул ей, подождал, пока спустится, и вернулся в Янтарную комнату.
Доктор Финдлинг, доктор Руннефельдт и доктор Волтерс не обратили внимания на его отсутствие. Они стояли около разложенной на полу настенной панели и сравнивали ее с фото из старого музейного каталога Екатерининского дворца. Лицо доктора Финдлинга выражало растерянность.
— Если все панели выглядят, как эта, — как раз произнёс он, — нас ждут неприятности. Здесь отсутствует верх замыкающего настенного фриза, орнамент между фризом и потолочной росписью, который, конечно, остался в Пушкине. В панелях не хватает многих фрагментов мозаики. Мне это кажется странным. Ведь это всё было в наличии, когда вы демонтировали комнату, господа! Или нет?
— У меня в портфеле ничего нет! — оскорбился доктор Волтерс. — Мы разбирали то, что там имелось.
— Там было всё, что над настенным фризом! Янтарная комната стояла в зале в таком виде. — Доктор Руннефельдт прошёлся вокруг разложенной панели. — Ничего не пропало! Могу поклясться! Нам бы бросилось в глаза… Голые стены на метр высоты! И отсутствие орнаментов между фризом и потолком было бы заметно! Нет, комната выглядела неповрежденной.
— Спросим Вахтера. Если кто и знает, так это он…
Тут как раз вернулся Вахтер и слышал последние слова.
— Они бесчинствовали, как варвары, — громко сказал.
— Кто? — доктор Фндлинг повернулся к Вахтеру, не услышав, как он вошёл.
— Солдаты…
— Мы так и думали. Эта русская солдатня… — Доктор Волтерс сжал кулаки. — Для них нет ничего святого…
— Немецкие солдаты, герр ротмистр, — сказал Вахтер.
Волтерс качнулся, как будто Вахтер подставил ему подножку.
— Какая наглость! — закричал он, побагровев. — Ваши слова можно расценить как подрыв оборонной мощи! За это предусмотрена смертная казнь, если я о них доложу. Если я о них доложу! Немецкий солдат — это носитель культуры, ясно вам?!
— Не очень...
— Вы… вы предатель! — доктор Волтерс задохнулся от возмущения. — Вы обвиняете наши передовые части в вандализме?! Просто слов нет!
— Вам было бы интересно кое-что узнать. — Вахтер не видел предупреждающие жесты доктора Финдлинга и доктора Руннефельдта. Замолчите, Вахтер! Ради всего святого, не говорите больше ничего! Вы не представляете, к чему это приведёт! Если Волтерс разозлится, мы не сможем вам помочь. Никто не сможет… даже сам гауляйтер Кох.
— Какую? — взревел Волтерс. — Сделайте милость!
— Я могу представить вам одного свидетеля, герр ротмистр, которому можно доверять: генерала фон Коррте. Он лично видел, как солдаты бесчинствовали в Янтарной комнате. В грязных сапогах, облепленных комьями глины, они валялись на драгоценной мягкой мебели, штыками ковыряли мозаику и кусками выламывали из стены, чтобы оставить на память или отправить в качестве подарка жёнам, своими сапогами они испоганили бесценный наборный паркет. Я попытался предотвратить вандализм… И что они сделали? Ударили так, что я потерял сознание и чуть не умер, эти мерзавцы…
— Довольно! — вышел из себя Волтерс. — Описывать наших героических солдат, как бандитов… Господа, вы все это слышали! Будете моими свидетелями!
— Мы можем засвидетельствовать, что герр Вахтер, когда мы прибыли в Пушкин, носил на голове повязку. Также от генерала фон Кортте мы узнали о том, что после этого инцидента он приказал освободить Янтарную комнату, и войска разместились в другом месте. — Доктор Руннефельдт пожал плечами. — К сожалению, всё это правда, дорогой коллега… и вы это знаете. Вы тоже там были. Наши солдаты вели себя в Янтарной комнате, как в каменоломне.
— Не приувеличивайте, Руннефельдт! — Доктор Волтерс прошёлся несколько раз вокруг сложенной на полу настенной панели. — Я почти ничего не заметил.
— А я заметил значительно больше. — Вахтер не позволил себя запугать. Он был прав, за плечами у него лежала безупречно прожитая жизнь, и он был честен до конца. — Я находился там, хотел это предотвратить и меня в ответ чуть не убили.
— Наши пехотинцы не могли украсть весь настенный фриз.
— Верно.
— А речь сейчас идёт как раз об этом, а не о нескольких выковыренных камешках. Настенный фриз не был повреждён. Это так?
— Да.
— Тогда закройте рот, Вахтер и не превращайте мелкие проступки в клевету на немецких солдат! Прозвучало так, будто наша доблестная армия представляет собой свору грабителей произведений искусства!
— Нет… это случилось только один раз. Одно подразделение.
— Ну вот! Зачем делать из мухи слона? Нам безразличны ваши стоны…
Волтерс не замечал, что строевым шагом торопится в ловушку. Доктор Финдлинг и доктор Руннефельдт уже распознали двойной смысл слов. Они с интересом посмотрели на Михаила Вахтера, ожидая дальнейших событий, а Руннефельдт затаил дыхание, когда понял, что ротмистр не осознает готовящийся удар.
— Давайте оставим эту тему, господа, — предложил Руннефельдт. — Мы должны довольствоваться тем, что привезли из Пушкина. Кроме того, не все ящики ещё открыты.
— Но это же просто свинство! — возмутился Волтерс. — Из грузовиков ничего не могло пропасть, мы все это подтвердим. Если в Янтарной комнате что-то отсутствует, то эти фрагменты остались в Пушкине. Как такое возможно? Где эти ящики? Или, чтобы было понятнее: кто их украл?
— Если ящики исчезли здесь, то мы этого никогда не узнаем, коллеги. — Доктор Руннефельдт сел на край стоящего у стены открытого ящика. — Мы можем только отметить, что произошло. А после окончательной победы мы восстановим всё исчезнувшее по фотографиям. Задействуем самых известных резчиков по янтарю. Это не проблема… Но что меня раздражает, так это наглая изощрённость, с которой нас обманули!
— Это сделали не простые солдаты, — сказал Вахтер совершенно спокойно. — У них просто не было возможности.
— Увы, мы можем распрощаться с кое-какими важными фрагментами, господа, — вмешался доктор Финдлинг. — Из трёх бесценных дверей, резных и покрытых сусальным золотом пропали две! Прибыла только одна. Почему?
— Чёрт побери! — доктор Волтерс сжал кулаки. — Если сам за каждым винтиком не присмотришь...
— Две огромные двери трудно не заметить, — зло вставил директор музея. — При распаковке отдельных частей я сразу обратил на это внимание. Надо немедленно позвонить в Пушкин.
— Нам вряд ли предоставят линию для частного разговора. — Доктор Руннефельдт покачал головой. — Пушкин расположен в зоне боевых действий, а после приказа фюрера об окружении Ленинграда там проходит передний край линии фронта. Поэтому связь только для военных. Если удастся воспользоваться телефоном, мы должны поговорить с начальником службы снабжения 18-ой армии. Только он может найти эти двери и, возможно, настенные фризы, если они там, и отправить в Кёнигсберг.
— Ну так попробуйте, господа! — доктор Финдлинг обвёл рукой пустой зал. — Иначе как нам заполнить все эти пробелы?
— Гауляйтер должен помочь, — прошептал Руннефельдт.
— Да, гауляйтер. — Вахтер с надеждой кивнул. — Теперь он может показать, действительно ли имеет такую власть, как об этом говорят.
— Кто-нибудь может призвать этого старика к порядку? — раздражённо воскликнул Волтерс. — Теперь он критикует гауляйтера. Послушайте, во всём только ваша вина. Вам велели заботиться о Янтарной комнате еще двести двадцать пять лет назад, как вы сами заявляете! Вы обязаны были заметить пропажу! Почему же не заметили?!
Когда начальник чувствует себя загнанным в угол, он обвиняет подчинённых. Элегантным и всегда безопасным способом он возлагает вину на беззащитных. Клятвы обвиняемых не имеют значения. Прежде чем покатится его собственная голова, ее должны лишиться другие. Жертвенный агнец должен умереть. Но Вахтер не собирался становиться жертвенным животным. Одним предложением он сбросил ротмистра с коня.
— Как я мог это сделать? — спросил он спокойно и с сожалением пожал плечами. — Вы выгоняли меня из Янтарной комнаты десятки раз, пока занимались разборкой, герр ротмистр. Я не мог больше заниматься своим делом...
— Ага! — только и произнёс доктор Финдлинг. Больше ничего, но этого оказалось достаточно, чтобы Волтерс снова взорвался. Он выпрямился, приосанился и бросил уничижительный взгляд на доктора Финдлинга.
— Ваше замечание совершенно излишне! — заорал он. — Я беру на себя ответственность за всё, что произошло в Пушкине! Этого достаточно?!
— В принципе, да. — Доктор Финдлинг покачал головой, что, в сущности, противоречило этому «да». — Но дверей и фризов это не вернет...
Тем временем на лестнице произошла роковая встреча: спускавшаяся вниз Яна наткнулась на поднимавшегося гауляйтера Коха. Она его никогда раньше не видела, но опознала по форме с золотым галуном и описанию внешности. Коренастый мужчина среднего роста смотрел на всё оценивающим холодным взглядом, над его верхней губой топорщились усики, нос с широкими ноздрями. Его широкие брюки-галифе выглядели как крылья и придавали значимость невысокой фигуре. Это наверняка он, мгновенно решила Яна. Уж больно похож.
Кох, как и все люди небольшого роста, стремился компенсировать этот изъян через власть, решительность, грубый приказной тон и жуткую несговорчивость.
Гауляйтер никогда не проигрывал и не капитулировал. Его ужасные и беспощадные методы оправдывали преувеличенную самоуверенность и льстили параноидальному стремлению быть великим, недосягаемым и всегда правым. Его окружению всегда было жарко… все дрожали от страха, а Кох считал это высшим достижением.
Яна и Кох резко остановились на лестнице и посмотрели друг на друга. Гауляйтер оказался на две ступеньки ниже Яны, это был определённый недостаток, ведь смотреть сверху вниз лучше, чем снизу вверх. Эта ситуация была для него непривычна.
— Ого, кто это?! — восторженно воскликнул Кох. Он окинул Яну наглым, раздевающим взглядом, исследовал её фигуру от стройных ног до чёрных волос, вернулся к груди, обтянутой платьем медсестры, и остановился. — Какая чудесная сестричка пришла к нам в замок! Здесь кто-то заболел? Кому понадобилась ваша помощь? Какая мука для пациента… теперь у него появится новая болезнь: повышенное давление и учащённое сердцебиение!
— Ложная тревога, герр гауляйтер. Никто не болен.
— Вы меня знаете? — кокетливо спросил Кох, хотя был уверен, что в Восточной Пруссии его знает каждый. Его нельзя сравнить с другими гауляйтерами: ни с Мучманом в Заксене, ни с Грое в Кёльне, ни с Вагнером в Вестфалии. Они тоже известны, но такой сомнительной популярности, как у Коха, не достигнут никогда.
— Кто же вас не знает, герр гауляйтер? — ответила Яна. Она не стала подходить ближе и осталась на той же ступеньке, глядя на Коха сверху вниз. Он тоже не стал подниматься, его вполне устраивала текущая позиция.
— Даже если, как вы сказали, тревога была ложной, она сделала доброе дело: я встретил вас. Иначе этого никогда бы не случилось… к большому сожалению. Как вас зовут, сестричка?
— Яна Роговская, герр гауляйтер.
— Это звучит по-восточнопрусски.
— Я родилась в Лыке.
— Это в Мазурии?
— Да, герр гауляйтер.
— Яна, быть мазурской девушкой — значит всегда быть верной долгу и обещаниям…
— Как это понимать, герр гауляйтер?
— Мазурская девушка в любви пылкая и ненасытная, рай и ад в одном лице. Ты пылкая, Яна?
Само собой разумеется, он перешёл на «ты» после первых же слов и продолжил нагло и обстоятельно разглядывать её фигуру. При этом он улыбался… это должно было подбадривать, но Яна стала ещё более осторожной. Как ему ответить? Как повели бы себя другие женщины? Если улыбнуться, это можно расценить как согласие. Покачать головой — это спровоцирует его на новые вопросы. С любым другим можно было бы поступить просто — оставить его без ответа и уйти, но можно ли так поступить с гауляйтером? С тираном вроде Коха? Она решила уклониться от прямого ответа.