– Здоровье. Я приехал на воды.
Офицер негромко засмеялся.
– Очень хорошо. Один из моих любимых фильмов. Затем Клод Рейнс говорит: «На воды? Какие воды? Мы в пустыне», – на что Боги отвечает: «Меня неверно информировали». Поистине классика. – Тут его голос стал резким. – Муанг!
Два удара шлангом, один за другим, оба по одному месту на сломанной ключице Хуана. Боль от плеча ударила в мозг – казалось, голова развалится по черепным швам.
– Мистер Смит, – любезно продолжал главный допрашивающий. – Я уже сказал, что полагаю – вы американец. Мне хотелось бы узнать вашу реакцию на пытки. В вашей стране, думаю, это больная тема. Кое-кто считает, что даже лишение сна и громкая музыка жестоки и бесчеловечны. Что скажете по этому поводу?
– Совершенно с этим согласен, – поспешно ответил Хуан.
– Думаю, человек в вашем положении должен согласиться. – Уголки губ офицера изогнулись в улыбке. – Интересно, считали вы так вчера или на прошлой неделе? Не важно. Теперь, я не сомневаюсь, вы горячо в это верите.
Он что-то сделал с механизмом под столом. Изголовье его слегка опустилось, подняв ноги Кабрильо сантиметров на тридцать выше головы. Пока это происходило, охранник возле стола сорвал с него простыню, открыв взгляду несколько сложенных полотенец и пятилитровый кувшин из пластика.
– Что я больше всего хочу знать, – продолжал офицер, – считаете ли вы водную блокаду пыткой, а?
Хуан знал, что болевой порог у него высокий. Рассчитывал продержаться пару дней, надеясь, что Макс сумеет вызволить их за это время, но ни разу не сталкивался с водной блокадой и не представлял, как на нее среагирует. В детстве Хуан дни напролет проводил на побережье Южной Калифорнии, плавая и ныряя, и хотя вода не раз попадала в нос, он никогда не был так близок к утоплению, как теперь.
На лицо ему положили полотенце, две сильных руки обхватили голову, чтобы удерживать в неподвижности. Сердце Кабрильо зачастило. Руки напряглись. Он услышал плеск воды. Несколько капель упало на шею. А потом он ощутил влагу на губах: сперва сырость, но вскоре его кожа стала мокрой. Капля скользнула по ноздре и прожгла путь в носовую полость.
На полотенце полилась еще вода, пропитала его. Хуан пытался выдыхать через нос, чтобы не допустить воду к нежным оболочкам. Это удавалось в течение почти минуты, но его легкие могли вместить лишь определенное количество воздуха, а полотенце было насквозь мокрым, на него давила громадная липкая тяжесть. Наконец не осталось больше воздуха, чтобы противиться неизбежному, и вода полилась в нос. Из-за наклона стола она скапливалась там и не текла дальше по дыхательному тракту.
В этом и заключалась суть водной блокады. Заставить жертву чувствовать, что тонет, но не топить.
Контролировать это было нельзя, даже при огромной силе воли. Когда носовые полости заполнены водой, мозг, развившийся с тех пор, как первая примитивная рыба вышла из моря и впервые вдохнула воздух полной грудью, понимал, что тело утопает. Тут существовала прямая связь. Хуан не мог контролировать реакцию тела, как не мог заставить печень выделять больше желчи.
Ему казалось, голова горела изнутри, а легкие совершали судорожные движения, поглощая воду. Это ощущение было мучительнее всего, что только он мог представить. Казалось, целый океан воды заполнил голову, опаляя, обжигая нежные альвеолярные мешочки в районе носа и над глазами.
Боль стала такой сильной, какой он еще не испытывал. А пытка продолжалась всего тридцать секунд. Тяжесть полотенца все увеличивалась. Голова его была готова взорваться. Он хотел этого. Горло двигалось вверх-вниз в рвотном рефлексе, он давился водой, стекающей по трахее.
Кабрильо услышал оживленные голоса, говорящие на незнакомом языке, и подумал, не зов ли это ангелов. А потом полотенце сняли, изголовье стола подняли так, что голова оказалась значительно выше ног. Вода хлынула изо рта и носа. Его мучительно вырвало, но он мог дышать. И хотя легкие все еще жгло и у воздуха был привкус смерти, такого удовольствия от дыхания он еще не получал.
Ему дали меньше минуты, потом стол вернулся в прежнее положение, и к лицу снова прижали пропитанное водой полотенце. Полилась вода галлонами, тоннами, волнами цунами. Теперь он смог выдыхать всего несколько секунд, потом вода снова скопилась в его голове. Полости заполнились водой до краев ноздрей и больше ее не вмещали. С ней появились боль и страх. Мозг настоятельно требовал что-то делать – сражаться, бороться, высвобождаться.
Кабрильо не внимал жалким крикам разума и принимал жестокое обращение, не двинув ни мышцей, так как знал, что не утопает, что эти люди снова дадут ему дышать и что действия тела контролирует он, не инстинкт, не спинной мозг. Его действиями управлял интеллект. Он лежал спокойно, неподвижно, словно дремлющий.
Одного из охранников послали принести еще один кувшин воды, и в течение пятнадцати минут Хуан то утопал, то получал возможность дышать. Всякий раз военные ожидали, что он сломается и попросит пощады. И всякий раз, подышав, он ложился снова и кивком побуждал их, приводя в ярость, проделать все сначала. В последний раз это продолжалось так долго, что он потерял сознание, из-за чего им пришлось быстро открыть браслеты наручников, вылить всю воду из тела и привести его в сознание, похлопав по щекам.
– Очевидно, – сказал допрашивающий, пока Хуан тяжело дышал и с фырканьем удалял воду из ноздрей, – вы не хотите сказать мне то, что я хочу знать.
Кабрильо бросил взгляд на него.
– Как уже говорил, я приехал на воды.
Его сняли со стола и потащили в камеру по короткому голому коридору. Там было невероятно жарко, не ощущалось ни малейшего движения воздуха. Хуана бросили на бетонный пол, металлическая дверь захлопнулась, щелкнул замок. В камере была единственная зарешеченная лампочка высоко на стене, помойное ведро и несколько охапок грязной соломы на полу. Его товарищем по камере был чахлый таракан.
– А ты за что здесь, приятель? – спросил он насекомое.
Таракан в ответ пошевелил усиками.
Наконец Хуан получил возможность ощупать затылок и с удивлением обнаружил, что кость цела. Рана наверняка кровоточила, но водная блокада очистила ее. Несмотря на сотрясение мозга, он мог мыслить ясно, память не пострадала. Медицинский миф гласил, что если нет симптомов повреждения мозга, человек с сотрясением должен после удара не спать, но с горящими легкими, ноющим телом сон все равно бы не пришел, и Кабрильо это знал. Он нашел, что единственное удобное положение – лежать на спине, положив больную руку поперек груди.
Хуан стал вспоминать перестрелку в джунглях, обдумывал каждую секунду, как после нападения террористов в Сингапуре. Представлял Линду, стоящую на одном колене за каменной опорой, ее маленькое тело содрогалось при каждом выстреле. Представлял спину Макда, бегущего впереди, вспоминал, как его нога едва не соскользнула с каната. Там был Смит, достигший дальнего утеса и спрятавшийся за второй опорой. Хуан вспомнил, как взглянул на свои ступни, и старался не смотреть на бешеную реку внизу.
Затем он поднял взгляд, увидел, что Смит открыл огонь, а потом канат порвался перед Макдом. Кабрильо восстанавливал по памяти эту сцену снова и снова, как полицейский, просматривающий пленку из видеокамеры. Сосредоточился на винтовке Смита, стреляющей очередями. Он целился через пропасть в преследующих их солдат. Хуан был в этом уверен.
Тогда кто выпустил пули, попавшие в канатный мост? Этого не мог сделать никто из находившихся позади него на утесе. Все они были в укрытии так далеко от края, что не могли прицелиться в канат. Два солдата, что упали в ущелье, когда канат порвался, не могли бы сделать это.
Он ясно представлял стреляющую Линду, но Смит вспоминался нечетко.
Хуан винил головную боль. Обычно он мог припомнить все подробности и оттенки, но теперь не получалось. Кроме того, от бетона шел холод и проникал в кости. Он встал и почувствовал сильное головокружение. Оперся рукой о стену. Без протеза он ничего делать не мог. Подождал, чтобы голова перестала кружиться, но не настолько полагался на свою устойчивость, чтобы прыгать на одной ноге по камере. Шутки ради воспользовался своим немалым ростом для измерения ее площади. Оказалось три с половиной на три с половиной метра. Произвел расчеты в уме. Диагональ будет чуть больше пяти метров. Проверил результат, зная, что его ботинок длиной тридцать два с половиной сантиметра. Все оказалось правильно.
– Мозг еще работает, – сказал он таракану, ползающему по разбросанной соломе. – Ладно, думай! Что, черт возьми, беспокоит меня?
Что-то было связано с разгромленным лагерем. Он вспомнил замешательство, обнаружив, что одна вещь была не на месте. Нет! Она отсутствовала. Женщина возьмет с собой кое-какие принадлежности, если собирается больше месяца жить на природе, и мужчине забирать их нет смысла. Рюкзак Солей Круассар лежал в палатке и был опустошен. В нем не было ни кремов для лица, ни губной помады, ни каких-то женских вещиц.
Было ли тело, которое он едва не вытащил, женским? Лица Хуан не видел, но телосложение и цвет волос как у Солей. Должно быть, она. И женские украшения, которые она взяла в Мьянму, видимо, находились в рюкзаке, который он нашел и передал Смиту. Рюкзак был пропитан водой, поэтому определить его подлинный вес, догадаться о содержимом было невозможно, но, должно быть, принадлежал ей. Солей и ее спутник, да, Поль Биссонет – память все же не такая уж скверная, – должны были видеть или слышать приближение армейского патруля. Она схватила свои личные вещи, они вместе побежали из джунглей и в конце концов оказались в разрушенном буддийском храме.
Вроде все логично. Но червь сомнения не давал Хуану покоя. Если бы он видел ее лицо, все встало бы на свои места. Но он не видел. Не мог произвести положительного опознания. А это прокол. Хуан ненавидел такие недочеты лично и профессионально. Само собой, нужно было беспокоиться о более важных вещах, чем прошлое.
Вопреки всему Кабрильо надеялся, что бирманцы оставят Макда в покое. По возрасту его и Лоулесса было ясно, кто старший, поэтому они должны сосредоточить все внимание на нем. Он не думал, что это может произойти. Представлял, из какого теста слеплен Лоулесс. Макд крепкий, находчивый, но есть ли у него необходимая стойкость, чтобы не сломаться? Кабрильо до сих пор не знал этого о себе, поэтому не представлял, как может парень воспринять эту пытку.
«В конце концов, – думал Хуан, – что из того, если Макд сломается? Что он знает? Фамилию клиента и миссию найти его дочь, бродящую по бирманским джунглям. «Орегон»? Он знает название судна, но не знает его возможностей. Моя личность? Кого она интересует? Я так давно ушел из ЦРУ, что меня нельзя считать агентом разведки. Нет, Макд может выложить все, что знает, и это ничего не изменит. Надеюсь, у Лоулесса хватит ума это понять и избавить себя от пытки».
Когда изнеможение притупило боль и появилась сонливость, он почему-то решил, что Макд будет молчать уже хотя бы затем, чтобы проявить себя достойным вступления в Корпорацию.
Кабрильо не представлял, сколько времени прошло – он пришел в сознание уже без часов, – когда вдруг проснулся. Он обливался потом и тяжело дышал.
– Сукин сын, – произнес он вслух.
Во сне он ясно увидел Джона Смита, стреляющего в канат. Тот нарочно расстрелял его в клочья. В крови Хуана забурлило бешенство.
«Смит подставил нас. Нет. Подставил Ролан Круассар. Тело в реке не было женским, это был стройный мужчина. И в рюкзаке были не женские туалетные принадлежности. Там было что-то похищенное из храма, что-то спрятанное под платформой, на которой некогда стояла статуя Будды, и я отдал это Смиту».
Дело было не в спасении дочери. Круассар отправил в джунгли свою команду, и эти люди не нашли какую-то вещь, поэтому он нанял Корпорацию для завершения их миссии.
– Господи, какой я идиот!
Потом сквозь дымку гнева пришло осознание, что Линда Росс сейчас со Смитом и понятия не имеет, что у него совсем другая цель.
Убьет Смит ее теперь, получив то, что ему нужно? Этот вопрос горел в сознании Хуана. Логика говорила, что нет. Ему будет проще, если Линда объяснит Максу и остальным, что случилось с Макдом и Кабрильо. И, оказавшись на борту «Орегона», ему останется только ждать, когда вернется к цивилизации.
Хуан ощутил облегчение. С Линдой ничего не случится. Но мысль о Смите и Круассаре резко повышала кровяное давление. Как он мог не понять этого? Стал вспоминать признаки или улики. Сообщение, которое Круассар предположительно получил от дочери, было явно поддельным. В нем имелась нужная нота тайны и отчаяния, чтобы возбудить интерес Кабрильо. Он захотел взяться за эту миссию, потому что там была испуганная молодая женщина, находящаяся в бедственном положении – он с горечью подумал о своем нелепом рыцарстве, – которую нужно спасти.
Круассар обвел его вокруг пальца. Кабрильо взглянул на террористов-смертников в новом свете, но не видел, как случившееся могло быть на руку швейцарскому финансисту. Это не было подстроено. Эти типы хотели убить как можно больше людей. То, что он и Макс уцелели, просто везение. Круассар никак не мог организовать теракт. В этом он был уверен.
Кабрильо не мог припомнить, когда последний раз его одурачили. Не мог вспомнить даже, когда его обманули в покер. Он всегда гордился тем, что знает все уловки, думает на три шага вперед, обладает преимуществом над всеми, с кем имеет дело.
«Как это я не понял замысла Круассара?»
Этот вопрос не давал ему покоя. Ответа на него не было. Марк и Эрик наводили справки о Круассаре. Просто бизнесмен.
«Что за игру он вел, черт возьми? Зачем это ухищрение? И что было в мешочке, ради чего стоило отправлять первую пару исследователей, а потом тратить миллионы на Корпорацию, когда те исчезли с радара?»
Кабрильо лежал, привалившись спиной к бетонной стене, и мозг его заполняло море вопросов.
Глава 12
К удивлению Смита и к ее чести, женщина не возразила, когда он сказал, что нужно удалиться в джунгли, после того как канатный мост оборвался. Они находились там достаточно долго и видели, что бирманские солдаты поднимают двух новых пленников, до того как побежать и укрыться в зарослях.
Без моста военные не могли преследовать их, если не смогут найти место для посадки вертолета. Смит и Линда ушли далеко вперед, чтобы избежать пленения. Но на тот случай, если у бирманцев есть такой следопыт, как Лоулесс, они заметали за собой следы.
Через час трудной ходьбы, когда они прошли расстояние, только что покрытое этим утром, Смит попросил пятиминутного отдыха. Его спутница даже не запыхалась. Смит плюхнулся на землю, тяжело дыша. В отдалении слышался непрерывный шум птиц и насекомых. Линда села рядом со Смитом. Выражение ее лица было суровым, она явно думала о судьбе схваченных товарищей.
Линда протерла глаза и отвернулась от Смита. Он ждал этой благоприятной возможности: бесшумно достал пистолет и приставил дуло к ее затылку.
– Осторожно брось винтовку, – приказал он.
Линда втянула сквозь зубы воздух и застыла. «РЕК-7» лежала у нее на коленях. Она медленно положила ее на землю перед собой. Смит, не отводя пистолета, протянул руку и оттащил винтовку за пределы досягаемости.
– Теперь вытащи свой пистолет. Двумя пальцами.
Двигаясь как робот, Линда расстегнула кобуру и вытащила большим и указательным пальцами свою любимую «беретту». Едва разжав пальцы, прогнула голову и повернулась, вскинув блокирующую руку, чтобы выбить у Смита пистолет. Она знала, что его внимание сосредоточится на ее оружии, и воспользовалась этим. Ткнула напряженными пальцами Смита в горло, чуть повыше того места, где сходятся ключицы. Потом ударила в висок левым хуком. Удар получился не из лучших, потому что они находились близко друг к другу, но поскольку дыхательные пути у него были сжаты от тычка, он ошеломил бывшего легионера.
Линда подскочила на ноги и отступила назад, чтобы ударить Смита ногой в голову. Быстрый как змея, Смит схватил в воздухе ее ступню и вывернул так, что Линда упала на землю. Он вскочил ей на спину обоими коленями, выгнав воздух из ее легких. Его тяжесть мешала ей наполнить их снова. Упер ей в затылок дуло пистолета.
– Попробуй выкинуть еще что-то такое, и тебе конец, – сказал он. – Ясно?
Не получив ответа, повторил вопрос и глубже вдавил дуло в ее плоть.
– Да, – кое-как прохрипела Линда.