Мы ходили по рынку два часа двадцать минут, скупая упаковками сухой кошачий корм, тюки геркулеса, пшена, перловки, рыбных консервов… Я плелась позади – впереди бодро шагали мамаша с отчимом. Я наблюдала за ними – и вдруг на ум мне пришла мысль: Николай Иванович был на 13 лет старше мамы, она же, поглощенная любовью к охраннику, расцвела, помолодела, и казалось, что впереди маршируют отец с дочерью. Именно в этот момент я поняла, как трудно жить ей со старым, вечно чем-то недовольным мужем. Неравный брак какой-то! Но ничего не поделаешь – коты их связывали сильнее, чем мог бы связать общий ребенок.
В заключение Николай Иванович купил десять блоков вонючих болгарских сигарет, содержащих 18 мг смол и зверское количество никотина, и, разогревая машину, удовлетворенно сказал:
– Хорошо скупилися!
Мы ехали вон из Москвы по посыпанной реагентом трассе, оставляя позади – в прошлом – мои встречи с друзьями, волнения по поводу сломанного телефона, бурный роман с Кронским, его измену – одним словом, то счастье и печаль, которые я познала в недалеком прошлом и от которых пыталась убежать.
– Смотри-ка, 95-й уже 15 рублей. Мрак! – вдруг воскликнул Николай Иванович, оторвав меня от неопределенных и невеселых мыслей.
– Что? – непонимающе спросила я.
– 95-й бензин стоит 15 рублей за литр, – пояснила мама.
Стоило мне снова задуматься о недавних московских событиях, как Николай Иванович не преминул снова заметить:
– Смотри-ка – 14-90! А машин-то сколько – мрак!
Опять тишина. Ноги начали затекать, но я не рискнула ими пошевелить, боясь снова опрокинуть поддоны. «Лучше поспать», – решила я, глядя на низкое серое небо и темные, проносящиеся за окном голые деревья.
Я задремала. Мне даже приснился сон. Сначала зарябило разноцветными волнами перед глазами, а потом привиделось, будто я еду на машине рядом с водителем. Мне все хочется посмотреть – кто он, этот водитель, но отчего-то я никак не могу повернуть голову, словно мешает что-то. И вдруг на руле вместо рук я вижу собачьи лапы. Машину ведет огромная овчарка с лицом Власа.
Машина останавливается на высокой горе, я выглядываю в окно и вижу, что все пространство вокруг заполнено розовыми поросятами.
– А здесь 14-80, – прорезался в мой сон голос Николая Ивановича.
– Заснула и сон видела. Странный какой-то. – И я рассказала сон, только о Власе ничего говорить не стала.
– Собака – это к другу, – объяснила мама – она умела разгадывать сны. – Большая собака – к большому, хорошему другу. Поросята – к прибыли, а гора – к успеху.
– Прибыль – это хорошо, – заметил Николай Иванович.
Хорошо-то хорошо, только зачем у каждой бензоколонки кричать о цене 95-го бензина! Может, я бы еще что-нибудь важное увидела. К тому же во сне не так чувствуется, как одеревенели ноги.
– В Клину надо заправиться, там самый дешевый 95-й – и хлеб купить, – не унимался Николай Иванович.
– А хлеб-то зачем? – неосмотрительно спросила я, и отчим метнул на меня злобный взгляд.
– Там очень вкусный хлеб. Они сами выпекают, – пояснила мама. – Но куда мы его положим? Если только мне на голову!
У бензоколонки нам с мамой наконец удалось поразмять ноги и походить возле машины.
– Что ж вы дочек-то морозите?! Таких красавиц! – воскликнул здоровенный мужик с черными как смоль усами и здоровым румянцем на щеках.
Так, нас уже принимают за сестер. И немудрено, если он принял меня за старшую. Мама засмеялась, а отчим, вместо того чтобы расстроиться, потому что здоровяк набросил ему как минимум лишних десять лет, гордо раздул ноздри. Он понимал все по-своему, не так, как другие люди, – видимо, ему стало приятно, что у него такая молодая жена.
Купленный в Клину хлеб действительно пришлось положить маме на голову, ну не в полном смысле слова, конечно, но батоны от тряски постоянно на нее скатывались, пакеты с булками повисли на ушах… Пошевелиться она не могла, так и сидела, заваленная сдобами и рогаликами, чем напоминала полотна Джузеппе Арчимбольдо, в частности портрет Рудольфа II.
Я уже с трудом выдерживала многочасовое путешествие – все части тела свело, а до заветной деревни оставалось еще три с половиной часа как минимум. Стоило нам только отъехать от Клина, как позади меня послышалось пронзительное мяуканье – неестественное, нетерпеливое, исходившее, казалось, из самого нутра животного.
– Рыжик, успокойся, ну тихо, тихо, – уговаривала мама подобранного ею у мусоропровода кота в день рождения Мисс Бесконечности, когда я фотографировала виновницу торжества в незабываемой шелковой сорочке. Когда я еще не знала, чем закончится мой роман с «Лучшим человеком нашего времени», да и вообще не ведала, будут ли между нами хоть какие-то отношения. В то время мне лишь очень сильно хотелось этого…
Рыжик не унимался. Я молчала и проклинала себя за то, что уехала из Москвы. По крайней мере, могла бы отправиться своим ходом, чем ехать, упираясь подбородком в кошачьи поддоны, и слушать надрывные вопли!
– Да что это такое, в конце-то концов! – после долгого молчания гаркнул Николай Иванович. – Совсем распустилися!
– Ты-то хоть молчи! – в сердцах воскликнула мама.
– Конечно, я еще и виноват! – буркнул он, а я почувствовала себя как на пороховой бочке.
Замолчали все, кроме Рыжика. Я отвлеклась на пейзаж за окном – сначала все поля да леса – бесконечные, заснеженные, навевающие сон. Потом проезжали какую-то деревню – то ли Ложки, то ли Чашки: домики, занесенные до окон чистым, нетронутым снегом. Кое-где горел тусклый свет, кто-то топил печку. Как необычно! Все-таки хорошо, что я поехала – я так давно не была на природе, забыла эти деревенские домики, среди которых ходила с Мисс Бесконечностью в далеком детстве на подмосковной даче, оценивая качество покраски.
– 14-90 – смотри-ка, здесь опять дороже.
Проехали Тверь.
– 15 рублей. Мрак!
Выехали из города – опять километры лесов и белых, словно мертвых полей… Тоска…
По дороге изредка попадались населенные пункты, полуразрушенные церкви с облупившейся краской на стенах и стертой позолотой на куполах. Запущение…
– О! Наша полоса пошла! – радостно заметила мама, когда мы миновали вытянутый почти до трассы сосновый мыс.
– Да ты только посмотри, какая ясность! – воскликнул Николай Иванович.
Теперь, когда бензоколонки кончились, а по обе стороны дороги радовала глаз девственная природа, отчим сменил пластинку: вместо цен на бензин он то и дело повторял:
– Нет, вы только посмотрите, какая четкость!
Я уже не чувствовала ног и подумывала о том, что мне придется учиться ходить заново.
– Какая яркость!
Сзади послышался тяжелый вздох мамы.
– Ясность какая, надо же!
На истошное мяуканье Рыжика уже никто не обращал внимания, у меня же было только одно желание – открыть дверцу машины и вывалиться на ходу. Я больше не могла терпеть столь напряженную обстановку в салоне.
– Какая четкость!
Нет, это просто ненормально, повторять одно и то же тысячу раз. Я сейчас взорвусь! И тут мама, к счастью, воскликнула:
– Мань! Видишь вдалеке блестящую крышу?
То, что это крыша, я, конечно, не видела, но вдалеке действительно что-то блестело.
– Ну, – тупо произнесла я, и голос прозвучал, как со дна колодца.
– Это наш дом.
Наконец-то. Прибыли.
Машина остановилась на обочине. К дому, хоть он и стоял у самой дороги, пройти (не говоря о том, чтобы загнать машину в гараж) не представлялось никакой возможности.
– У нас тут зимой своя система, – заявила мама, когда Николай Иванович вылез из машины.
– Куда это он?
– Сейчас пролезет в мастерскую, возьмет лопату, снег расчистит, потом все из машины выгрузим, котов в последнюю очередь – дом ледяной. Печку растопим. Два дня холод будет собачий.
На улице смеркалось. Николай Иванович лихо раскидывал снег налево и направо.
– Может, ему помочь? – неуверенно спросила я.
– Сиди, куда там! Ты посмотри, сколько снега-то – утонуть можно! – остановила меня мама.
В конце концов этот сумасшедший день закончился, и все мы расположились на первом этаже: Николай Иванович, мама, кошки и я. Температура в доме была, кажется, ниже, чем на улице. Я легла спать в чем приехала – в пуховом свитере, джинсах, под тремя ватными одеялами. На мою подушку пришел сначала Рыжик, потом Дашка прогнала его, и крикун лег мне на грудь. Минут через десять со мной в кровати уже лежало семь кошек – в этом доме они были главными хозяевами, им тут позволялось все.
– Маша, ты не переживай, первый день всегда такой сумбурный, завтра все встанет на свои места, – успокоила меня мама. «Но что может измениться? Разве только температура в доме повысится…» – подумала я и мгновенно уснула.
* * *Пробудил меня дикий грохот. «Срочно в душ!» – подумала я, лежа с закрытыми глазами, но когда их открыла, увидела обитые вагонкой стены, черного кота с белым треугольником на морде, термометр на стене возле соломенного светильника и поняла, что душ – только несбыточная мечта.
– Чав, чав, чав, чав, чав! – кричали мама с Николаем Ивановичем наперебой – черный кот сорвался с места и побежал на кухню.
Я встала, ощущая себя совершенно разбитой, с налетом гари и сажи после вчерашней дороги, будто сутки ехала в поезде, в общем вагоне. В доме было так же холодно, как и вчера, меня бил озноб.
Войдя в кухню, я увидела незабываемую картину: над мисками сидело двадцать пушистых комочков разных цветов и пород – не было видно даже линолеума. И это ни на что не похожее чавканье двух десятков зверьков доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие маме, продлевая жизнь и, по ее словам, наполняя энергией.
– Здравствуйте, – поприветствовала я маму, Николая Ивановича ну и трапезничающих.
Николай Иванович не имел привычки здороваться, как, впрочем, и говорить «спасибо» после еды, желать спокойной ночи перед сном и прощаться.
– Ну, как ты? – спросила меня мама. – Мы уже напахались. Сейчас поедят, и сядем завтракать. Хочешь есть?
Нет, есть совершенно не хотелось, тянуло снова залезть под одеяло и заснуть.
– Что-то вид у тебя сегодня не очень, – обеспокоенно сказала она и, пробираясь между питомцами, подошла ко мне вплотную, потрогала лоб и заявила: – Да у тебя жар! Еще не хватало тут разболеться! Ложись в кровать!
– Мрак! Ну и молодежь пошла – дохлятина какая-то!
– А ты дрова иди принеси – в доме холод собачий!
Так, не успев приехать в деревню, я заболела. То ли от двухчасового хождения по оптовому рынку, то ли в этом была виновата отлетевшая верхняя пуговица моей дубленки, то ли все сразу.
Не знаю, что было лучше, – лежать в кровати или бесцельно метаться по холодному, необжитому дому.
На третий день моей болезни решили затопить баню – мама была уверена, что после бани мне станет легче. «Главное – прогреться», – говорила она. Я была счастлива – мне даже не верилось, что наконец-то смою с себя всю грязь.
Подготовка к бане была целым ритуалом, и день этот отличался от остальных: смена постельного белья, печку в доме топили с утра, а не как обычно – вечером, убирали комнату, чтобы после мытья прийти в чистоту.
– Какой везде бардак! – возмущалась мамаша – она вот уже минут двадцать рылась в шкафу и не могла найти лифчик.
Я же с удовольствием звякнула «молнией» своей огромной сумки-кишки. «Вот так тут все есть! Как же! Даже элементарной вещи найти не может! Зато я предстану во всей красе!» – подумала я и принялась выгребать на кровать содержимое баула. Глаза мои с каждой минутой округлялись от удивления и отчаяния. Тогда, в тот бестолковый день перед отъездом, я только и делала, что болтала по телефону, выслушивая советы членов содружества, что бы мне взять с собой. Сборы продолжались двое суток, но результат был неожиданным и ошеломляющим. Сверху была навалена косметика, которую я так безрассудно смахнула со стола. Там было много чего, кроме того, что может пригодиться зимой в деревне: три пузырька с молочком против загара, тоники, всевозможные жидкости для снятия макияжа, морская соль в пузатом флаконе с красной ленточкой на горлышке, пена для ванн… Зачем мне зимой молочко против загара? Зачем жидкость для снятия макияжа, когда я не взяла даже пудры, – спрашивается, что этим молочком смывать? А морская соль для ванн? А пена?
Но это еще что! Я полезла дальше, в глубь проклятого баула, и убедилась окончательно, что его нужно было оставить дома. Почему-то вещи, что красовались в последний день перед отъездом сверху той самой необъятной горы, оказались исключительно летними: мой любимый сарафан из крепдешина на широких бретелях с юбкой, скроенной по косой, густого шоколадного цвета, с приглушенно-желтыми, размытыми подсолнухами (обычно к нему я надеваю крупные янтарные бусы – очень эффектно). Но какой сейчас от него прок! Тоненькая шерстяная майка с короткими рукавами до локтя, юбка из штапеля необычной расцветки – в огурцах, строгий густо-красный пиджак для деловых встреч, который я обычно надеваю весной под темно-серые брюки. Брюки остались лежать в куче, в шкафу, в Москве. Везет же им! Хотелось бы мне сейчас быть на их месте! Джинсовые шорты, бриджи, топики, маечки! А самым ужасным был костюм садомазохистки из черной тончайшей кожи, который шутки ради мне купил Овечкин в прошлом году перед самым моим днем рождения, когда мы, по обыкновению, бродили с ним по секс-шопам и отделам женского белья: бюстгальтер с мощными металлическими заклепками и юбка с неровным подолом, в некоторых местах неприлично откровенной длины.
Мне решительно нечего надеть после бани. Хорошо еще, что, послушав Женьку, я каким-то чудом захватила нижнее белье.
И не было другого выхода, как попросить у мамы свои старые джинсы, которые неприлично носить даже дома, и один из тех вытянутых, протертых свитеров времен института.
– А что в твоей набитой до отказа кишке, позволь узнать? – ехидно спросила она.
– Там кое-что другое, но очень нужное, – уклонилась я от ответа.
– Вот и надевай на себя это «очень нужное». – Мама злилась – она все еще не нашла лифчик. – Я не знаю, где твои джинсы, кофты, юбки! Не знаю! Может, на чердаке, может, в гараже, может, в мастерской! Не знаю! – И, подумав, добавила: – Ой, какая же ты, Машка, росомаха!
Нет, росомаха лучше, чем я. Где-то читала, что этот хищный зверь, обитающий в сибирской тайге, по крайней мере, хоть приносит пользу – как санитар леса, уничтожает трупы животных. Я же не приношу тут, кажется, никакой пользы – не успела приехать, как сразу заболела, теперь вот сижу перед сумкой с летними вещами, не зная, что мне надеть. Может, нацепить на себя все вещи сразу?.. Однако маме я решила не раскрывать степень своей никчемности и ядовито сказала:
– «Не бери с собой ничего! Там все есть!» Я это предвидела. Предвидела, что тут давно уже нет ничего моего. Хорошо, не послушала тебя!
– Тогда какие проблемы?
– Никаких. Решила тебя проверить. Просто не представляю, что было бы, если б я не взяла с собой, как ты выражаешься, свою «кишку»! – победоносно заявила я, но легче от этого не стало – неизвестно, сколько предстояло ходить в том, в чем приехала – не надевать же на себя, хоть и любимый, открытый крепдешиновый сарафан, когда на улице минус 25 градусов!
Вообще не представляла раньше, что способна несколько дней не менять одежду, впрочем, как и то, что смогу столько времени выдержать без мытья – мои пышные, блестящие волосы превратились в крысиный хвостик, тоже, правда, блестящий, но далеко не от чистоты… На лбу вскочило два отвратительных прыщика.
– Это от грязи, – уверенно сказала я маме.
– Какая тут грязь? – удивилась она. – Это у тебя простудного характера.
– От простуды могут быть лихорадки, а не прыщи.
– Не спорь со мной! И вообще, хватит меня доводить с двух сторон! – взорвалась она и поддала кипятка.
Париться я не люблю, но, несмотря на это, в бане я торчала довольно долго из-за того, что ужасно соскучилась по воде, и все думала, что я еще недостаточно отмылась. Мама от души хлестала меня можжевеловым веником, отчего я вся покрылась красными пятнами (оказалось, что у меня аллергия на можжевельник), а потом нечаянно обдала крутым кипятком коленки. На этом мытье можно было считать оконченным.