Глава 1
Куда ведёт нас всех дорога,
Ведь неизвестность впереди?
Скитаться мало или много
И что нас ждёт в конце пути?
Загадки этой жизни бренной
Везде подстерегают нас;
Решать их будем, несомненно,
Пока не пробил смертный час.
Наш конный фургон ехал с обычной скоростью по безлюдному лесу, как вдруг на повороте он резко опрокинулся на бок. Обычно во время долгих переездов я уютно устраивалась на сиденье около окошка и предавалась мечтам. Но, к несчастью, как раз перед этим моментом я встала, чтобы достать себе яблоко…
Меня резко отбросило назад, и я упала на скамейку, служившей нам кроватью. Сильно ударившись плечом об её деревянный остов, я, кажется, даже вскрикнула от боли. Незакреплённые ящики разлетелись по всей повозке, хотя основная часть внутренней обстановки, прибитой накрепко, осталась в неизменном положении: всё-таки в дороге иногда случаются подобные заносы.
Розамунда, моя мать, не пострадала и бросилась ко мне на помощь. Только меня в ту секунду больше волновал вопрос, что же случилось на дороге. Так как я не понимала из-за чего устойчивый фургон мог перевернуться.
– Ты цела? – с тревогой в глазах спросила мама и, не дожидаясь моего ответа, помогла подняться.
Пребывая в некотором замешательстве, я молча утвердительно кивнула и показала на плечо. Но, судя по ощущениям, ничего не сломано, лишь ушиб. Снаружи слышалось тревожное ржание лошадей и громкие голоса людей. Забыв про боль, я пробралась через загромождавшие путь сундуки и с небольшим затруднением вылезла наружу. Следом за мной неуклюже последовала и Розамунда.
Мой отец Марк, управлявший экипажем, подбежал к нам. Убедившись, что у нас всё в порядке, он пошёл осматривать лошадь Белогривку, которая, скорее всего, споткнулась и неудачно приземлилась на передние ноги.
К нашей повозке начали сбегаться люди со всего каравана. Протиснувшись среди них, я подошла к уже поднявшейся лошади. Кроме неё в упряжке ещё находился конь по кличке Вороной, но Белогривка являлась моей любимицей. Я слышала её жалостливое сопение, а в больших глазах видела наворачивающиеся слёзы. Подойдя к ней вплотную, я поглаживала бедняжку по гриве, приговаривая утешительные слова.
Рядом суетился дядя Октавиус. Хотя ему перевалило за шестьдесят лет, это был невысокий проворный старикашка с нескончаемой энергией. Он сразу же позвал Фрэнка, который лучше всех разбирался в лошадях.
– Жить будет, только сейчас принесу мазь для колена, – бросил тот и ушёл в свой фургон.
Все, а особенно я, вздохнули с облегчением. Надо ли говорить, что выход из строя даже одной лошади заметно снижал скорость передвижения каравана, поэтому к здоровью животных нужно было относиться внимательно. Тем временем подошедшие мужчины помогли отцу поставить повозку в вертикальное положение.
– Тогда проблема решена. Через несколько минут отправляемся, – скомандовал дядя Октавиус.
Но труппа оставалась на месте и о чём-то перешёптывалась. Очевидно, артисты удивлялись произошедшему.
– Ну же, – нетерпеливо взмахнул руками дядя. – У нас впереди долгий путь, и хотелось бы добраться засветло!
Люди начали медленно расходиться по своим экипажам, ведь всем хотелось размяться после длительного пребывания в сидячем положении. Через несколько мгновений близлежащее пространство опустело.
– Что случилось? – непонимающе спросила я у отца и огляделась.
Стояло прохладное утро, самое начало зимы. Снег едва-едва припорошил лесную дорогу, на ней отсутствовали брёвна, крупные камни или другие препятствия. Широкий тракт, достаточный для разъезда двух транспортных средств, был свободен. Густой стеной его обрамляли хвойные деревья, поднимавшиеся вверх так высоко, что за ними ничего не рассмотришь вдаль кроме колеи в обе стороны до ближайшего поворота. Абсолютная тишина нарушалась только голосами артистов. За несколько часов переезда нам на встречу попалось лишь несколько карет. К тому же мы вряд ли могли разогнаться слишком быстро, так как ехали самыми последними из пяти повозок.
– Наверное, просто оступилась, – недоумённо пожал плечами Марк.
Вместе с Фрэнком они втёрли лечебную мазь в колено Белогривке. Та, похоже, была готова продолжать путь, хотя и заметно нервничала, дёргаясь из стороны в сторону. Я подошла к ней и осторожно похлопала по крупу.
– Ну, успокойся, с тобой всё в порядке, – успокаивающе повторяла я ей.
Лошадь же смотрела на меня грустными глазами и беспокойно фыркала. Я не сомневалась, она хотела мне что-то сказать, только не могла говорить.
– Тебе больно? – взглядом спрашивала я у неё, но та лишь мотала головой.
Я чувствовала ответственность за наших лошадей и привязалась к ним почти как к членам семьи. Ни в коей мере они не были для меня бездушными животными. Белогривка и Вороной отлично ладили с нами, понимали и слова, и даже интонацию.
– Придётся немного сбавить темп, – уходя, буркнул Фрэнк.
Поёжившись от холода, так как в неразберихе я не взяла накидку, я вслед за Розамундой вернулась обратно в фургон. Мы быстро поставили по местам разбросанные ящики и тронулись в путь. Будем надеяться, что этот незначительный инцидент исчерпан, и караван спокойно доберётся до нашего следующего пункта. В растерянности я села на привычное место у окошка, взглянула вдаль и задумалась о своей жизни.
Откровенно говоря, в том, чтобы быть артистом бродячего театра – мало чего привлекательного. Посудите сами: ты постоянно едешь в разваливающейся повозке, еженедельно переезжаешь из одного городка в другой, вокруг тебя меняются лица, захудалые гостиницы и конца этому не видно. Но самым гнетущим для меня было именно отсутствие родного дома, места, куда можно вернуться после всех поездок. Как же мне не хватало маленькой комнатки, обставленной в соответствии с моим вкусом!
Будучи натурой мечтательной, раньше во время длительных переездов, когда заняться особо нечем, я частенько представляла себе этот крохотный уютный уголок. На светлых стенах – картины с морскими пейзажами, у окна – высокая кровать с белыми подушками, на подоконнике – живые цветы (даже не важно, какие) и говорящий попугай в клетке. Мне бы хотелось работать в оранжерее, выращивать экзотические растения, составлять красивые букеты. Вечером я бы приходила домой и разговаривала с моей милой болтливой птичкой.
Ещё у меня появились бы друзья. Родственники – это, конечно, замечательно. Но иногда хочется пообщаться со своими сверстниками, которые не учат тебя уму-разуму, а с ними можно играть, ходить друг к другу в гости, устраивать совместные праздники… Как вы понимаете, с кочевым образом жизни завести друзей не было никакой возможности.
Сейчас, когда я уже выросла, я мечтаю об этом меньше и меньше. Становлюсь реалистом или старею?
С другой стороны, всё могло быть гораздо хуже. За время путешествий мне довелось видеть людей, живших в гораздо худших условиях – в нищете, болезнях, унынии. А я в почти семнадцать лет не жалуюсь на здоровье, достаточно зарабатываю на карманные расходы и, как уверены окружающие, даже обладаю приятным голосом.
Впрочем, сама я отношусь к нему довольно скептически – мне кажется, люди преувеличивают. Хотя бы потому, что я вижу, как долго и тщательно готовится к новым выступлениям моя двоюродная сестра Ребекка: она часами репетирует, выполняет упражнения для голосовых связок и вечно недовольна своим исполнением. Как сейчас вижу её, прекрасную миниатюрную блондинку в длинном зелёном платье под цвет глаз, стоящую около зеркала и отслеживающую каждое движение.
Что касается меня, то, когда дядя Октавиус поручает выучить песню, я обычно откладываю задание насколько возможно, пролистывая ноты лишь перед репетицией. Но на занятии делаю вид, что усердно занималась с материалом. Наверное, он догадывается о том, как обстоит дело, и всё равно относится с терпением, не требуя изнурительной работы.
– Изабелла, сегодня ты превзошла себя! Я всегда знал, что ты способна на многое, – искренне говорил дядя после некоторых особенно удачных исполнений, и мне было приятно это слышать. Но вот чтобы жить так постоянно – нет, я не хотела.
Ах да, я не представилась. Меня зовут Изабелла Конрой. Всю жизнь я путешествую с моей большой семьёй – мы труппа бродячего «Театра Конрой», колесящего по разным городам королевства с концертными номерами. Среди нас есть и чужие артисты, которые, тем не менее сроднились с нами. Однако, рождение в нашей семье подразумевает, что со временем ты тоже станешь членом коллектива и продолжишь традицию.
Принадлежность к единому роду сплачивала всех. Мы дружно делили невзгоды, а счастливое событие в жизни любого становилось поводом для радости остальных. Мудрое руководство старших подбадривало молодые поколения, бесценный опыт жизни и искусства накапливался и передавался дальше.
Также как нам в труппу попадали и пришлые артисты, так бывали и случаи, когда отпрыск клана находил в себе мужество (а чаще проявлял полное отсутствие таланта и неспособность даже к вспомогательным работам) и покидал родное гнездо, обустраиваясь где-нибудь фермером или служащим в ростовщической конторе. Нужно ли упоминать, что этим он терял репутацию стоящего человека в глазах театрального семейства и иначе как с пренебрежением о нём и не говорили. Что, впрочем, не мешало всему каравану останавливаться в доме отщепенца на постой дольше обычного срока, когда мы проезжали через его город.
Лично я не воспринимала таких людей изгоями. Наоборот, они являлись для меня путеводной звездой, горевшей очень тускло, порой не заметной сквозь тучи, но благодаря которой я всё равно знала – есть другая жизнь, где я могла бы быть себе хозяйкой и принимать свои решения.
Только наша судьба редко складывается так, как нам хочется, не правда ли?
Моим главным устремлением было стать взрослой и наконец-то самой выбирать, чем заниматься. У меня почти нет сомнений, что через полтора года, став совершеннолетней, я найду в себе силы и покину семейный театр.
Конечно, я не могу сказать, что Розамунда и Марк проявляли строгость по отношению ко мне или многое запрещали. Наоборот, им нельзя отказать в доброжелательности. В то же время я и не чувствовала от них сильной любви, между нами всегда существовало пространство, дистанция.
Хотя, чему тут удивляться. Ведь фактически они являлись не моими настоящими родителями, а дядей и тётей, и удочерили меня потому что у них не было собственных детей. Оба их ребёнка трагически погибли – мальчик утонул в реке, а девочка умерла от неизвестной болезни, подхваченной на гастролях в далёкой стране.
Увы, людей, давших мне жизнь, я практически не помнила. На память от них остался лишь совместный маленький портрет и чудо-амулет – волшебные кости, хранящиеся в изящном мешочке у меня на шее. Марк и Розамунда рассказывали, что моя матушка получила их в дар от загадочного поклонника, очарованного её танцевальным выступлением. Кости являлись моей единственной ценной вещью и были тайным другом. Они представляли собой два кубика с множеством граней и слов на них. Я любила бросать их и получать ответ на вопрос или даже какую-то призрачную поддержку. Ребёнком я представляла, что это родители общаются со мной таким образом. В трудные моменты кости помогали мне почувствовать, что я не одна и всё не так плохо. Оставалось только дождаться восемнадцатилетия, и затем я буду свободна, как птица!
В данный же момент мы направлялись в западную часть королевства, в средний по величине Туманный город, лежащий между двух горных вершин. Он располагался довольно далеко от последней стоянки и вроде бы труппа прежде никогда в него не заезжала.
Несколько дней назад, ещё пребывая в Озёрном городе, я случайно оказалась рядом, когда дядя Октавиус вертел в руках замусоленную карту и обсуждал детали с местным торговцем. Тот дал ему адрес постоялого двора и записку к секретарю из мэрии, к которому следовало обратиться насчёт организации представления. И вот уже трое суток мы находились в дороге.
– Ты тоже раньше никогда не бывала в Туманном городе? – обернувшись, спросила я у матери, по обыкновению занимавшейся вязанием во время переездов.
– Нет, не доводилось, – она покачала головой. – Туда долго и сложно добираться, ты же сама видишь.
– А что-нибудь слышала про него? – поинтересовалась я.
– Захолустье, пара десятков тысяч населения. Обычный провинциальный город со скучной размеренной жизнью. Ничего особенного. Ну, кроме того, что он расположен неподалёку от Чёрных Земель.
Я внутренне вздрогнула:
– Но ведь там безопасно? В смысле…
– Да, конечно. Иначе Октавиус не стал бы так рисковать, – рассеянно ответила Розамунда и снова углубилась в рукоделие.
Наш караван состоял из пяти конных фургонов, перевозящих шестнадцать артистов, концертные костюмы и декорации. Сами повозки, довольно небольшие по размеру, служили нам не только транспортным средством, их также можно было назвать домом – фактически мы жили в них. Тем не менее при первой возможности труппа обязательно заезжала на постоялые дворы. Там люди отогревались, мылись, стирали вещи, да и просто комфортно ночевали.
Первым ехал глава нашего клана – дядя Октавиус. По правде говоря, правильнее звать его дедушкой. Но он не любил это слово, так что дядя так дядя. Октавиус числился директором театра и решал как все организационные моменты (маршрут поездок, переговоры с местной администрацией), так и вопросы концертной программы, включая отбор репертуара и репетиции. Ему нравилось держать дела под контролем, везде засунуть свой нос, дабы убедиться, что всё идет как надо. Порой мы уставали от его чрезмерной опеки, постоянного желания внести улучшения в исправно налаженные процессы. Хотя потом понимали, что жить по-другому дядя не может, и примирялись с ним.
Театральная труппа и её благополучие составляли главную цель, ради которой он не щадил ни себя, ни других. Руководство коллективом давным-давно перешло к нему от отца, умершего довольно рано. Поэтому дядя сросся с театром так прочно, что невозможно было уже представить одно без другого. Причём, несмотря на солидный возраст, он считал, что проживёт безо всяких болячек ещё лет сто и даже не думал потихоньку передавать дела какому-либо преемнику.
Вместе с ним ехал его правая рука и основной помощник во всех технических работах – Фрэнк. Кстати, он-то как раз и не происходил из рода Конрой. Но так как в нашей семье все в основном являлись творческими личностями, нам не хватало именно работящего человека, умеющего обустраивать площадки для концертов, ухаживать за лошадьми, ремонтировать повозки, мастерить новые декорации, а также добывать еду в экстренных ситуациях, когда приходилось останавливаться на ночлег в безлюдных местах. Мы мало знали о прежней жизни этого немногословного пятидесятилетнего мужчины. Просто однажды, видя, как мучаются дядя Октавиус и Марк, ставя новый шатёр для представления, он предложил помощь, и с того же дня остался с нами. Наверное, в родной деревне его мало что держало, и ему нравилось быть причастным к нашему театральному делу.
Во втором экипаже перемещалась семья дяди Густава и тёти Августы, старшей дочери Октавиуса, и их восемнадцатилетней дочери Ребекки. Дядя с тётей, степенные и милые люди, считались главными актёрами в наших постановках и души не чаяли в своём ребенке, в котором хотели видеть и тщательно взращивали гениальную артистку. И, похоже, им удалось убедить в этом не только себя, но и её – мечтой Ребекки было выступать в королевском театре.
Помню, как она говорила, крутясь около зеркала:
– Изабелла, разве я не прекрасна? На что я трачу красоту и талант? Как же мне осточертела эта повозка и захолустная публика! Когда у нас будет большой концерт в столице? Нужно лишь попасть с сольным номером во дворец, как король будет очарован мною…
– Неужто ты думаешь, что король Фредерик сможет влюбиться в тебя? – не верила я своим ушам.