– Конечно, – фыркала кузина. – Я достойна лучшего! Какие могут быть сомнения?
Но сомнения у меня, всё-таки, оставались. Во-первых, король был чуть ли не на тридцать лет старше нас, хотя, мужественность и обстоятельность делали ему честь. Во-вторых, до сих пор для широких масс оставалась невыясненной тайна, что же приключилось с его женой, и свободен ли он – королева Терезия вот уже два года не появлялась на публике. Ну а в-третьих, хоть в Валлории королевские особы и могут жениться на обычных девушках, такого давно не случалось.
Ребекка смеялась над моим неверием в подобную идею и проводила значительное время в репетициях, «оттачивании мастерства» – как она сама говорила. Правда, когда я приходила после неё на уроки к дяде Октавиусу, тот лишь сильно вздыхал на этот счёт и бормотал, как Ребекка безнадёжна. Тем не менее кузина являлась наглядным примером артистки, ведь у меня отсутствовал выбор стать кем-то ещё.
Когда я была маленькой, ей нравилось брать покровительство надо мной, я же относилась к ней как к старшей сестре. Но с годами я начала чувствовать неприязнь, став для неё девочкой на побегушках. Наверно, это оказалось связано с тем, что я стала подменять её в главных номерах, а иногда мне доверяли арии, которые ей даже не предлагали. Происходящее расстраивало меня, и так как я не представляла, как возможно изменить ситуацию, то просто старалась общаться с Ребеккой поменьше, чтобы избежать возможных ссор.
В третьем фургоне передвигалась группа танцоров – среди них близнецы Анна и Леопольд Конрой (сейчас и не вспомню, кем они мне приходятся, вроде бы троюродные брат и сестра). Хотя им и было около двадцати пяти лет, я спокойно общалась с ними на равных. Согласно традиции, если у кого-то отсутствовали выдающиеся вокальные или исполнительские данные, остальное, на что он мог рассчитывать – стать танцором или актёром.
Вы можете сказать, что танец – это тоже искусство и требует, как минимум, пластичности. И я соглашусь с вами. Но прилежание, тренировки с раннего детства – и вот вы готовый танцор для «Театра Конрой». Следующая и последняя ступенька в нашей иерархии оставалась за техническими работниками.
Пары танцоров не хватало для воплощения затейливых замыслов дядюшки Октавиуса, поэтому к нам когда-то присоединилась семейная пара Теоны и Джонатана, примерно такого же возраста как близнецы. С ними путешествовала годовалая малютка Эмма, с которой я с удовольствием возилась в свободное время. Стоит ли говорить, что только люди с устойчивой психикой могли выдержать длительные путешествия и тяготы бродячего театра. Теона и Джонатан выносили их достойно, чем и заслужили несомненное приятие в наш дружный круг.
Четвёртыми ехали музыканты: младший брат Октавиуса – пожилой скрипач Эмилио с супругой Одеттой, играющей на флейте, а также их двадцатипятилетний сын Клаус, гитарист. Есть такая поговорка – «в семье не без урода». Звучит грубо, но для меня Клаус и являлся именно тем самым исключением из правил. С одной стороны, он был неплохим парнем. И уж явно не его вина, что Клаус родился рыжим, из-за чего кузен с детства привлекал к себе повышенное внимание (обычно Конрои – шатены или блондины с серыми глазами). Он не особо стремился находить со всеми нами общий язык, да и не сказать, будто карьера гитариста сильно увлекала его. Проблема заключалась в том, что кузен вообще не хотел работать – ни музыкантом, ни кем-то ещё. Однако, так как из-за безалаберности Клаус один не прожил бы, дядюшка Октавиус согласился оставить его в труппе. Что не мешало ему критиковать игру племянника после каждого концерта.
Ну а замыкал караван наш фургон. Марк, сын Октавиуса, и Розамунда работали актёрами, хотя я не могу сказать, что сцена являлась их призванием. Мой приёмный отец с большим удовольствием возился с лошадьми, но так как он представлял собой крупного, атлетически сложенного мужчину, то такого типажа как раз не хватало в нынешнем ансамбле. Учитывая его немногословность и прямолинейность, ему давали роли с короткими репликами.
Розамунда же, пышнотелая невысокая женщина, наоборот, выступала с энтузиазмом, и поэтому, на мой взгляд, слишком старалась и переигрывала. Впрочем, это лишь моё мнение. Мне нелегко оценивать родителей, ведь им уже было за сорок лет, и почти всю сознательную жизнь они провели в нашей труппе.
А у меня, как я говорила раньше, оказались неплохие вокальные способности, и с годами я перестала стесняться выступать перед людьми. Ещё я урывками научилась играть на фортепиано, но по понятным причинам у нас в передвижном театре не имелось такого музыкального инструмента.
Наверно, я не считала себя прирождённой артисткой, потому что не очень любила находиться в центре внимания. Да, мне нравилось выступать с мелодичными песнями, слышать аплодисменты в свой адрес, получать букеты от галантных юношей. Но всему этому я бы предпочла тихую скромную жизнь в маленьком домике, окружённым большим садом с цветами.
К тому же я была не совсем довольна собственной внешностью. Меня устраивали худощавость, средний рост, каштановые волосы и серые глаза: не красавица, как Ребекка, но и не дурнушка. Что мне категорически не нравилось – так это веснушки. Конечно, их насчитывалось немного, но они делали что хотели: то внезапно напоминали о себе, то неожиданно пропадали, а больше всего расстраивало то, что с веснушками я выглядела как четырнадцатилетний подросток. Хотя я считала себя уже взрослой, и хотела, чтобы также думали и окружающие.
Вообще, бродячие артисты представляли собой довольно свободных людей. Мы сами выбирали что делать и когда. У нас отсутствовала привязанность к конкретному месту. Труппа несла искусство, дарила наши таланты и фантазию людям, которые были их лишены. На представлении публика забывала о своих горестях и заботах и попадала в волшебный мир, где рулады звонкого голоса соседствовали с полётом человеческого тела в танце, а через миг смеялась во время забавной сценки. От артистов ждали волнующих переживаний, и нам следовало оправдывать надежды.
И именно поэтому мы считали себя важнее, чем бродячий цирк. Заботой циркачей было удивить зрителей – жонглированием, дрессированными зверями, шпагоглотанием и другими подобными вещами. Их номера, на мой взгляд, выглядели однообразными. Наша же труппа хотела поделиться с аудиторией прекрасным, пробудить эстетику, приобщить к тому, что возносит людей над обычным миром… Не говоря уже о том, что всё происходящее в театре одновременно является и истиной, и обманом. Каждый концерт являлся уникальным, поскольку в нём находилось место и для импровизации. Впрочем, мы уважали труд циркачей и всегда относились к ним по-дружески.
Да, во многих крупных городах существовали собственные стационарные театры. Но их репертуар был хорошо известен жителям, и зачастую определялся с учётом мнения городских властей. Я не могу сказать, что наши номера выглядели чересчур независимыми и критично настроенными. Тем не менее в них чувствовался глоток свежего воздуха. К тому же, по сравнению с обычными театрами, мы стремились создать живую, близкую, ни с чем ни сравнимую по отдаче и восприятию связь со зрителем.
Приезд труппы особенно ждали в небольших поселениях, где отсутствовали развлечения. Мы как будто служили проводниками между жителями таких деревень и остальным миром, вдобавок рассказывая о том, где путешествовали и что видели. Именно ощущение нужности и значимости помогало «Театру Конрой» преодолевать все невзгоды, присущие кочевому образу жизни.
Так как вкусы у жителей разных провинций отличались, порой даже значительно, нам пришлось освоить большое количество номеров. Мы с Ребеккой отвечали за вокальную часть – исполняли песни дуэтом и по отдельности. Обычно они были о любви или горестной разлуке. Особенность выступлений родителей кузины составляли комичные сценки, когда они изображали ссорящуюся семейную пару: сварливая жена постоянно находила причины недовольства своим мужем, а тому приходилось выкручиваться из непростых ситуаций. Когда к ним присоединялись родители, вчетвером они уже разыгрывали небольшие пьесы. А музыканты, кроме аккомпанемента, также выступали и с отдельными номерами. Танцы делились на балетные и фольклорные, причём именно последние публика постоянно принимала на «ура».
Мы давали представления в столице и в захолустье, для аристократов и фермеров. Летом выступали на открытых пространствах – площадях и парках, ставили подмостки на ярмарках. В холодное время года, чтобы зрители не мёрзли на улице, договаривались об аренде театральных залов. И хотя Валлория – большое королевство, расположенное в центре мира, труппа совершила несколько поездок и в соседние государства.
Однако в последнее время на выступления приходило не так много зрителей, как раньше. На это имелся ряд причин.
Во-первых, наш театр гастролировал последние тридцать лет почти всегда по одним и тем же городам с периодичностью в год. Поэтому для местных жителей мы уже не являлись такой диковинкой, на которую обязательно хотелось посмотреть. Несмотря на то, что программа регулярно обновлялась, труппа выкладывалась в полную силу и по праву считалась одним из лучших путешествующих коллективов королевства. К тому же, именно семейственность и преемственность позволяли нам надолго сохранять коллектив практически неизменным. Каждый из Конроев более-менее приспосабливался к общим интересам, и это делало нас сильнее. Тогда как артисты других сборных групп по разным обстоятельствам постоянно менялись и о стабильности не могло идти и речи.
Вторая причина заключалась в том, что последние годы в западных краях оказались не совсем урожайными. Доходы населения снизились, а налоги, наоборот, повысились. Пусть даже плата за представление устанавливалась не очень высокой, не каждый человек мог себе её позволить.
Именно по данной причине театр отправился в отдалённый Туманный город, где раньше никогда не бывал. День в пути прошёл незаметно. Чтобы доехать побыстрее, караван останавливался только один раз – в придорожном трактире. Белогривка больше не спотыкалась, и вскоре мы смогли продолжить движение в привычном темпе.
– Города так и не видно? – устало спросила Розамунда, отложившая вязание из-за ухудшегося освещения – болтающийся керосиновый светильник лишь номинально справлялся со своими обязанностями.
Очнувшись от размышлений, я выглянула в окно, чтобы посмотреть, где мы проезжали. Смеркалось, уже близился холодный зимний вечер. Несколько часов назад караван выехал из лесистой местности, и теперь я видела только серые горы – ни деревца, ни строения, ни живого огонька вдали…
– Пока нет, – грустно ответила я, растирая плечо, которое ещё давало о себе знать после ушиба.
Но через несколько минут последние лучи заходящего солнца осветили вывеску «Добро пожаловать в Туманный город». Мы проехали через высокие каменные ворота, где суровые стражники внимательно проверили наши документы и заглянули внутрь фургонов. К счастью, никаких претензий у них не оказалось, и караван поехал дальше.
За воротами сразу же стали появляться первые дома и фермы, дорога из грунтовой перешла в мощёную. Всё как обычно: типичное поселение, рядовые постройки. Ничего не предвещало неожиданностей. Мы направлялись к гостинице с радостным ожиданием того, что скоро будем ночевать в тёплых кроватях, а завтра устроим большой концерт. Он должен пройти отлично, как всегда. Если публика будет хорошо принимать нас, то сможем дать парочку дополнительных представлений.
И кто мог подумать, что утренний случай служил недобрым предзнаменованием и не все артисты «Театра Конрой» вернутся живыми из Туманного города?
Глава 2
Ночь – радостный, родной приют
Таинственных и тёмных сил,
Всегда отраду здесь найдут
Изгои, кому свет не мил!
Нам ночь опасна потому,
Что страх внушает и сомненье.
Но есть избранники, кому
Она – источник вдохновенья.
Было довольно поздно, когда мы всё-таки добрались до постоялого двора «Тысячелетний дуб». Именно здесь нам предстояло разместиться на покой. Пока караван ехал по городу, мне с трудом удавалось разглядеть окружающие дома через окошко фургона: всё вокруг плотной белёсой завесой окутал туман. Экипажи много раз останавливались – наверное, потому, что из-за плохой видимости дяде Октавиусу приходилось уточнять дорогу у местных.
Незнакомый город для меня – это всегда новые впечатления. По первым минутам пребывания я старалась предугадать его атмосферу, характер жителей, понравится ли им наше выступление или нет. Но по прошествии многих лет, проведённых в разъездах, могу смело заявить, что города королевства не сильно отличаются друг от друга.
Когда мы подъехали к нужному дому, все люди вышли из экипажей с радостным предвкушением долгожданного ночлега в уютных кроватях. Дядюшка Октавиус и мой отец отправились к главному входу в гостиницу, и я решила присоединиться к ним.
Здание представляло собой длинный двухэтажный дом тёмно-коричневого цвета. Судя по его запущенному внешнему виду, оно стояло здесь уже лет сто. Рядом находилось несколько служебных флигелей и подсобное хозяйство, а по периметру двор был огорожен низкой деревянной изгородью. Ни в одном окне не виднелось света даже от маленькой свечки. Ночную тишину нарушали лишь тихие переговоры членов труппы.
На наши стуки никто долго не отвечал. Я поёжилась, частично от холода, частично от волнения – вдруг гостиница закрыта, и мы не сможем найти здесь ночлег? Тогда нужно будет искать другую или опять тесниться в фургонах. Ничего другого не оставалось, как продолжать стучать, всё громче и громче.
Внезапно дверь со скрипом отворилась, и на пороге перед нами возник свирепого вида грузный мужчина лет пятидесяти с чёрной всклокоченной бородой. Он был одет в засаленный халат и не производил впечатление дружелюбного человека.
– Вы хотите перебудить весь город? – мужчина набросился на нас. – Я что, должен сломя ноги бежать навстречу?
– Любезный хозяин, – вступил дядя Октавиус, склонив голову в приветствии, – просим прощения за столь поздний визит. Но дорога выдалась долгой, мы впервые в ваших краях, и конечно сами бы хотели приехать засветло, чтобы никого не тревожить…
Владелец гостиницы поднёс зажжённый светильник ближе к его лицу и вгляделся, затем перевёл взор на меня и отступил вглубь, что, скорее всего, означало приглашение войти. Что мы молча и сделали, оказавшись в пустом холодном холле.
– Кто такие? Сколько человек? Надолго? – задавал он рычащим голосом вопросы один за другим, всматриваясь поверх нас на повозки во дворе.
– Меня зовут Октавиус Конрой, – представился дядя. – Мы – путешествующие артисты, члены одной семьи, люди приличные и не доставим больших хлопот. Приехали на три-четыре дня, чтобы дать несколько представлений, которые, я уверен, придутся по душе жителям Туманного города. С удовольствием пригласим на них вас и ваших почтенных друзей. Всё, что нам нужно – восемь комнат для шестнадцати человек.
Хозяин зажёг несколько керосиновых ламп в гостиной, подошёл к конторке и без особой охоты стал перебирать ключи в связке. К счастью, он уже немного утихомирился, но всем своим видом показывал, что до смерти устал от постояльцев, и рад бы никого не принимать, только вот отказать в силу неведомых причин не может.
– Значит так, Октавиус Конрой. Можешь звать меня Фридрихом, и на твоё несчастье осталось лишь семь свободных комнат. К тому же они не очень большие, вашему табору придётся потесниться. На каждом этаже – одна общая ванная на всех. Плата – пятьдесят валлориев за ночь. Деньги вперёд.
Как я поняла, стоимость проживания оказалась довольно высокой, и дядюшка, будучи человеком с богатым жизненным опытом, начал вести переговоры. Как он уверял, каждая монета сэкономленная есть монета заработанная. Страстью дяди было торговаться так долго, насколько возможно. Порой это принимало крайне болезненные формы, и многие люди видели в нём скупердяя. Октавиус подобного подхода не стыдился, и наоборот считал противоположное отношение к финансам признаком непредусмотрительности и расточительности.