— Какую заслужила, — отрезал Виктор. — Парижи, моя милая, даром не проходят. С другой стороны, мы бы все равно рано или поздно разошлись.
— Я поняла, поняла! Я тебе наскучила! — Веселая ирония в ее голосе не могла бы обмануть даже ребенка. — Кстати, ты храпишь, как бронтозавр, не забудь предупредить свою новую пассию!
— Да ты сама храпишь, — насмешливо заметил Виктор.
Пока Таня надевала туфли, он дышал ей в затылок.
— Я храплю?! — Она так возмутилась, что даже покраснела, мгновенно покрывшись свекольными пятнами.
— Для твоей карьеры это совсем не страшно, — успокоил ее Виктор слащавым тоном.
Таня уже набрала полную грудь воздуха, решив высказать все, что она на самом деле о нем думает, но потом поймала его умный, расчетливый взгляд и опомнилась. Он специально раздразнил ее, чтобы отвлечь от самого главного — от того, что у него есть другая.
Уйти, не сказав ни слова на прощание, будет гораздо умнее. Менее драматично, да. Но чувство собственного достоинства останется при ней. Таня плотно сжала губы, надела плащ и на чувстве собственного достоинства выволокла на площадку неподъемный чемодан, решительно отвергнув предложение Потапова ей помочь.
Пока она ждала лифта, тот продолжал стоять в дверях, глядя на нее с откровенной жалостью. Тане хотелось развернуться и дать ему в нос. Вместо этого она изо всех сил удерживала на лице выражение гордого презрения. И лишь очутившись на улице, позволила себе расслабиться. Остановилась и растерянно огляделась по сторонам. Мир показался ей удивительно резким. Таким видит его близорукий человек, впервые надевший очки. Множество удивительных деталей бросилось ей в глаза. Мелких и обычно незаметных, но делавших пейзаж невероятно насыщенным и выпуклым. Она заметила конфетный фантик, застрявший в решетке водостока, треснувшую молочную лампу под крышей подъезда, стеклянную дождевую пыль на носках своих замшевых туфель…
В детстве они с Витькой и Олегом играли, взбираясь на гаражи, и однажды Таня, весело и легко перелетавшая с одной крыши на другую, внезапно сорвалась и рухнула вниз. Земля тогда прыгнула ей навстречу — огромная и тяжелая. Таня на некоторое время оглохла и долго лежала не шевелясь. Перед ее глазами качалась травинка, по которой бежал янтарный муравей. Россыпь песчинок блестела и переливалась, словно бисер на маминой театральной сумочке.
Сейчас Таня чувствовала себя примерно так же, как после удара о землю. Звуки отдалились, проходя к ней словно сквозь вату, и она видела себя со стороны — одиноко стоявшую на ступенях подъезда с шикарным чемоданом, который она так долго выбирала в дорогом магазине. В тот момент это казалось ей чрезвычайно важным делом…
— Таня! — окликнул ее кто-то.
Знакомый голос вывел девушку из оцепенения. Она повернула голову и увидела собственную мать, торопливо шагавшую по дорожке к дому. Это было неожиданно и неприятно.
— Мама?! Что ты здесь делаешь? — ошарашенно спросила Таня, спускаясь по ступенькам.
Ее мать была все еще красивой женщиной с унылым лицом и неприкаянным взглядом, который подолгу ни на чем не задерживался. Возможно, такое выражение появлялось у нее лишь в обществе дочери, а в другом окружении она была прежней — искрящейся, легкой, смешливой…
— Вот, заехала повидаться! — сказала та, хмуря брови. — Завтра отправляемся на дачу — надо там все на зиму позакрывать. Хозяйство… сама понимаешь. Вот я и решила заглянуть. А то полтора года не виделись — мне даже перед Колей неудобно…
— Что тебе неудобно? — спросила Таня опасно звенящим голосом. — Когда ты меня бросила на произвол судьбы ради своего Коли, тебе было удобно! И ему тоже было очень даже удобно!
— Это что, выговор? — поджала губы мать.
— Да, выговор! Должна же я когда-нибудь высказаться! Не представляю, как ты могла спать спокойно, зная, что я одна на другом конце города в пустой квартире… Как ты посмела быть счастливой, оставив собственного ребенка?!
Раньше она никогда так не разговаривала с матерью. Ей всегда удавалось держать себя в руках, контролировать эмоции. Скрывать то, что в ее сердце живет страшная, обжигающая обида. Эта обида была ее личным чудовищем, которую, как какую-нибудь собаку Баскервилей, приходилось скрывать ото всех на свете… Но, кажется, сейчас чудовище готово было вырваться на свободу.
— Нашла виноватую! — неожиданно рассердилась мать, сурово сдвинув брови. — Не знала я, что ты такая злопамятная. Сколько лет прошло! И кроме того, тебе не на меня надо злиться, а на своего папашу. Он во всем виноват! Сбежал, как трус с поля боя. Ты была тогда совсем маленькой, а у нас, между прочим, ни бабушек, ни дедушек… Я пять лет подъезды ради тебя мыла! Про личную жизнь даже и не думала! А теперь ты меня обвиняешь?!
— Ага! — иронически воскликнула Таня. — И чем, интересно, ты лучше папочки? Он меня бросил, когда я в пеленках лежала, а ты дотерпела до совершеннолетия! Конечно, тебя это оправдывает!
— Если ты подзабыла, тебе тогда уже исполнилось семнадцать лет, — продолжала кипятиться мать. — И я, между прочим, тебе квартиру оставила! Родовое гнездо!
— Родовое гнездо! — возмутилась Таня. — Ты говоришь так, как будто речь идет о замке в Шотландии, а не об «однушке» на окраине.
— Еще неизвестно, что дороже стоит — замок в Шотландии или «однушка» в Москве, — парировала мать. — Да ведь девчонки в семнадцать лет о таком только мечтать могут! Одна, ни от кого не зависишь, творишь что хочется…
— Я мечтала жить с тобой!
— Знаю, знаю… — Мать немного сбавила обороты. — Но что я могла поделать? Я, между прочим, ребенка ждала. У меня новая жизнь начиналась! Неужели ты не можешь меня понять?! У нас с Колей такая любовь закрутилась!
— Да что это за любовь, ради которой можно выбросить из жизни собственную дочь?! — Таня почувствовала, как ее губы поехали вниз, а нос набряк от слез. Она пнула ногой чемодан, повалившийся набок. — Это не любовь, а какое-то уродство! У тебя с отцом были уродские отношения, и с Колей тоже — такие же уродские! У меня из-за тебя вся жизнь наперекосяк!
И Таня разрыдалась, не в силах больше справляться с болью, которая разрывала ее изнутри. Мать испуганно посмотрела на нее, но не рискнула сунуться с утешениями — только стиснула руки. Таня вообще не помнила, чтобы эта женщина обнимала или ласкала ее. Когда она видела, как чужие матери целуют своих малышей в макушку, в щечки, в ладошки, на нее нападала звериная тоска.
Она подумала, что ненавидит Виктора еще и за то, что он не хотел ребенка.
— Таня, перестань истерить, люди смотрят! — сдавленным голосом сказала мать, нервно озираясь по сторонам. Пошел мелкий моросящий дождь, и от этого дождя волосы вокруг ее лица завились мелкими колечками, сделав ее моложе и свежее.
— А плевать я хотела на твоих людей! — заявила Таня, вытирая нос платком, завалявшимся в кармане. — Ненавижу эту твою игру на публику! Образцовая мамаша на свидании с дочерью!
— А почему это ты с вещами? — спросила мать, пропустив ее шпильку мимо ушей и глядя на раздутый чемодан. — Ты что, съезжаешь от своего Потапова?
— Да, съезжаю! — язвительно ответила Таня. Слезы оставили на ее щеках жгучие следы, и теперь щеки пылали. — Если бы у вас с отцом была нормальная семья, я бы знала, как строятся отношения. Но вы меня ничему не научили! Особенно ты!
— Да неужели? — язвительно возразила мать. Выражение ее лица неожиданно изменилось. Она даже глаз прищурила, приготовившись от души высказаться. — Разве я не предупреждала, что Потапов рано или поздно от тебя сбежит?
— Ты не предупреждала, а просто каркала! Из вредности! — огрызнулась Таня.
В душе же она вынуждена была признать, что мать действительно высказывала некие опасения. Но Таня, разумеется, махнула на них рукой.
— Любить ее не научили! Да разве тебя научишь? Ты любовь у себя под носом не замечаешь! Про Олега своего вспомни. Сколько лет ты над ним издевалась? Настоящая мымра! Парень по тебе с ума сходил. Как он был в тебя влюблен! У меня сердце кровью обливалось. А ты? Ты его просто растоптала.
— Я не топтала! — горячо возразила Таня.
Как это ни странно, она никогда не смотрела на свои отношения с Олегом с такой точки зрения. То есть не считала его пострадавшей стороной. Возможно, потому, что он всегда был сдержанным, и это сбивало ее с толку.
— Да? А что ты выкинула на выпускном вечере? — продолжала наседать мать. — Мальчик хотел признаться тебе в любви, а ты заявила, что собираешься замуж за своего спортивного тренера.
— Я действительно собиралась замуж за спортивного тренера. Хотела тебе отомстить!
— Но я-то не видела, как ты целовалась с этим тренером перед школой. А Олежек видел!
— Откуда ты знаешь?
— От верблюда. Не такая уж я бесчувственная, как ты хочешь представить.
Мать вскинула руку и посмотрела на часы.
— Беги, беги, а то Коля устроит тебе семейную сцену, — насмешливо воскликнула Таня. — Сколько он выделил тебе времени на общение со старшей дочерью? Как всегда — двадцать минут?
— Ты настоящая мымра, — с чувством повторила мать. — На месте Олега я бы разочаровалась в тебе еще в пятом классе. Конечно, я не образцовая родительница, но не такая жестокая и черствая, как ты.
— Спасибо, что навестила, — сказала Таня, раздув ноздри и доставая из сумочки ключи от машины. — Было очень приятно поболтать.
— Олег в курсе, что ты ушла от Потапова?
— Какая разница?
— На твоем месте я бы вцепилась в этого парня обеими руками и не отпускала до конца жизни. Это если тебя интересуют материнские советы…
— Твои — не интересуют, — отрезала Таня и, не оглядываясь, направилась к своей машине. Чемодан послушно покатился за ней, подскакивая на выбоинах.
* * *Олег любил приезжать на дачу осенью. Зимой в поселке было мрачно, уныло и жутковато. Казалось, время здесь остановилось навсегда, и это его слегка пугало. Посидев денек с книжкой и бутылкой красного вина возле камина, он с превеликой радостью прыгал в машину и несся обратно, к огням и суете вечно бурлящего муравейника под названием Москва.
Весной и летом, наоборот, раздражал постоянный шум. На сопредельных участках орали дети, вывезенные из пыльного, жаркого города на подмосковные лужайки. С утра до позднего вечера монотонно зудели газонокосилки, визжали пилы, стучали топоры — вырвавшиеся на волю офисные работники возвращались к простой крестьянской жизни, максимально используя для этого светлое время суток. Ближе к ночи запах жарящегося на мангалах мяса забивал аромат сирени, липы и розовых кустов, которые мама в изобилии высадила вокруг дома.
И только осенью, где-то в середине сентября, наступала волшебная гармония, чарующая пауза между буйным летом и угрюмой зимой.
Было тихо, но пока еще не безлюдно — пенсионеры караулили дозревающий урожай и готовили участки к следующему дачному сезону. Днем светило нежаркое уже солнце, а с наступлением сумерек начинался дождик, под который уютно было засыпать. И можно было долго бродить по лесу, как в детстве поддевая ногой шуршащие желтые и красные листья, сидеть на веранде в любимой старой качалке, любоваться закатом, размышлять обо всем на свете.
Олег потянулся, разминая мышцы, легко поднялся и пошел в дом — сигареты остались на каминной полке, курить же хотелось страшно. Уже стемнело, и по дороге он щелкнул выключателем — зажег красивые кованые светильники, висевшие по углам веранды, устроив себе праздничную иллюминацию. Вернувшись, сел уже не в качалку, а на крыльцо, и сделал первую, самую душевную затяжку. Рассеянно подумал, что уже который год собирается бросить курить. Чего он только не предпринимал: давал клятвы матери и заключал с друзьями пари на крупные суммы, клеил антиникотиновый пластырь и пил какие-то отвратительные витамины. Грыз семечки, сосал леденцы, требовал от коллег, чтобы те не давали ему закурить. Сколько раз в мусорное ведро летели все имеющиеся в доме запасы никотина, включая уникальные сигары и трубочный табак! Однажды он даже расколотил замечательный, страшно дорогой хьюмидор, который ему подарили коллеги на день рождения, и выбросил в мусоропровод несколько коллекционных трубок. Помнится, Таня ему тогда сказала…
Олег еще раз затянулся и резко потушил сигарету. Таня… Она сейчас в Париже со своим Пожидаевым. С этим выскочкой и плейбоем.
Павел Пожидаев был довольно известным художником с большими связями, о нем часто писала пресса. Это он пригласил Таню в свою команду работать над новым проектом. С момента их отъезда Олег начал пристально следить за новостями. Мэтр появлялся то тут, то там — худой, длинноногий, с седоватой бородкой и ледяными глазами. Тани рядом с ним не было, но Олег чувствовал ее незримое присутствие.
Олег вдруг подумал, что когда жалуется на усталость, обманывает сам себя. Плюнул на все дела, бросил горящие проекты, оставив подчиненных биться над ними самостоятельно, отменил встречу с важнейшим и богатейшим заказчиком — и все ради того, чтобы полюбоваться золотой осенью? Как бы не так!
Почему умный, здоровый и успешный мужик вдруг потерял вкус жизни? Почему впереди вместо привычных, ясных и четких перспектив — черная дыра, из которой дует зловещим ветерком? Уж себе-то он мог признаться в том, что просто боится будущего. Он знал, что Таня скоро вернется, и тогда… Что будет тогда?
Начнется все сначала? Бессонные ночи, ревность, страдания… Черт побери, ему надоело быть на вторых ролях! Надоело быть нелюбимым. Без Тани он несчастлив, но и рядом с ней — тоже несчастлив. Как она мучила его, демонстрируя свою любовь к Витьке! Она отлично знала, что Олег не может устоять перед ее улыбкой, и управляла им как хотела. Распоряжалась его личным временем, его настроением, его судьбой… Нет, так больше продолжаться не может. И не будет продолжаться! Он должен принять решение — окончательное и бесповоротное.
«Когда она вернется, я не стану скакать от радости. Не стану смотреть на нее собачьими глазами. Мне вообще уже давно пора жениться, — неожиданно подумал он. — Неужели не найдется женщины, которая меня полюбит? Я буду ей благодарен, буду верен. У меня появится своя семья. Разве я этого не заслужил?»
До сих пор только Таня постоянно присутствовала в его мыслях, в его жизни, рядом с ним. Все свои юные годы он был в нее влюблен. Однако она ни разу не дала понять, что Олег тоже ее волнует. Что она считает его особенным, что он дорог ей не только как друг. Он отчаянно ждал от нее хоть какого-то знака, намека, позволения… И не дождался. Когда она целовала его в щечку, он каждый раз сгорал дотла. А потом Виктор неожиданно очухался и тоже понял, что Таня — лучшая девушка на свете. И со всей отпущенной ему богом храбростью бросился ее завоевывать. И победил. «Ну, извини, брат, — сказал он Олегу, когда Таня уже собирала чемодан, готовясь к переезду. — Она выбрала меня, а не тебя. Тут ничего не поделаешь. Химия!»
Олег передернул плечами, почувствовав, что ему и вправду стало холодно. Чтобы немного согреться, он прошелся по участку, который родительскими стараниями превратился в небольшой сад. Постоял возле любимой яблони, на которой остались висеть несколько крупных яблок, сорвал одно, положил в карман — все-таки еда. В магазин по дороге из города он не заехал, дома пусто, кроме сухарей и макарон ничего нет. А варить на ночь глядя макароны — брр. Лучше уж лечь спать голодным.
Стало довольно прохладно, но запираться в доме ему совсем не хотелось. Свежий воздух бодрил и гнал прочь тягучую и липкую тоску. Олег сделал несколько энергичных наклонов и приседаний, возвращая телу ускользающее тепло. Потом вернулся на сверкавшую огнями веранду и снова плюхнулся в качалку, скрипнувшую под его мощным телом.
Поднявшийся к ночи ветерок разогнал облака, и небо сейчас было высоким, темным и звездным. «Когда смотришь на звезды, — думал Олег, — любые проблемы кажутся никчемными, мелкими и пустыми. Жаль, что мы редко на них смотрим. Да их почти не видно в городе, из-за смога. Если у человека есть будущее, то оно, скорее всего, именно там, где мерцают эти волшебные, загадочные искорки… В кладовке есть бутылка коньяка, — неожиданно вспомнил он. — Осталась после отцовского дня рождения. Может быть, тупо напиться? Хоть немного полегчает. И закусить есть чем — яблочко вот».