16 мая, понедельник. Снова целый день пасмурно и холодно. Время от времени хлопьями падает снег. Большими стаями пролетают кулики.
Утром ходил на лед и видел трех нерп. К одной удалось подойти шагов на триста. Выстрелил. Опять неудача.
17 мая, вторник. В 2 часа пополуночи приехал с северной стороны Ивась. Доставленные им туда продукты оказались кстати. У жены Клю началась было цинга. Но после трех дней усиленного питания она уже поднялась на ноги и принялась за домашние работы. Жена Тагью еще лежит, но чувствует себя много лучше. Об этом свидетельствует приезд в колонию ее мужа. Ведь ни эскимос, ни чукча никогда не оставит свой дом, если кому-нибудь из членов семьи грозит опасность.
Уже на второй день после своего выезда на север Ивась увидел в пути большие стаи уток. С каждым днем их количество увеличивается. На обратном пути над тундрой Академии он наблюдал уже целые тучи птиц. Утки летят с востока на запад. Проезжая тундру Академии, он не видел ни одной проталины — это результат последних майских снегов.
Сегодня и я видел большую стаю уток, пролетевшую вдоль берега острова в западном направлении.
25 мая. Ходил на лед. Сделал девять выстрелов по нерпе, но она ушла. Ивась убил двух нерп, Таян — трех. Старцев остался без добычи. Видел прилетевших гусей.
26 мая. Убил нерпу, Таян — двух. Сегодня вернулся ездивший на северную сторону Кивъяна.
27 мая. Туман. Я отправился на охоту и заблудился. Хорошо, что хоть вовремя остановился перед самой трещиной. На обратном пути обнаружил первый цветок. Следом за мной вернулся Таян, тоже без трофеев.
28 мая. Сегодня начался массовый прилет гусей. С утра было ясно, к вечеру — туман. Усиленное таяние снега.
30 мая. Вчера без отдыха проработали всю ночь Напролет» чтобы предотвратить потоп. Сегодня в 5 часов утра вышли с Ивасем смотреть перелет, но через полчаса нас накрыл густой туман, который держался в течение всего дня.
1 июня. День ясный, теплый. Приехали Нноко и Етуи и с увлечением рассказывают о птичьем рае. Но это на берегу, а в глубине острова снег.
2 июня. Видели несколько чаек, много куликов, песца. Зеленеют стебельки ив. Тумана нет, почти все небо покрыто густой сеткой мелких перистых облаков. Ходил вдоль берега к востоку. Гуси исчезли, но зато видел четырех гаг.
4 июня. Ни одного дня не проходит, чтобы не было тумана То он бывает утром, а потом разъяснит, то наоборот — до обеда хорошая погода, ясно, зато к вечеру налетает туман.
5 июня К вечеру подул свежий восточный ветер, который потом перешел в северо-восточный. Есть надежда на открытую воду. Ивась с доктором занялись на всякий случай подготовкой байдар.
6 июня. Сырой северо-восточный ветер, туман. Ранним утром — проливной дождь. После обеда несколько раз начинался снег. Сперва крупа, потом редкие хлопья. К вечеру склоны гор от выпавшего снега стали грязно-серыми.
8 июня. Опять туман. Временами накрапывает дождь. Свежий северо-восточный ветер. После обеда ходил на охоту и подстрелил гагу. Лед еще крепок, но сверху много воды, местами она доходит до колен и выше. Лед покрыт галькой.
9 июня. Густой туман. Горизонт — в километре. Делать нечего. Сижу за отчетностью.
15—18 июля. В жизни нашей колонии произошло событие чрезвычайной важности. Совершенно неожиданно к нам прибыли два самолета с Большой земли. Эти самолеты, пилотируемые летчиками Кошелевым и Лухтом, направлялись для обслуживания колымских рейсов и попутно доставили нам письма и годовой комплект газеты «Правда». Ровно год мы не имели никакой связи с материком — ведь радио у нас не было.
Пока первый самолет, опустившийся в бухте, подруливал к берегу, сюда сбежались все обитатели нашего поселка. Людей охватило вполне понятное возбуждение. Встреча была радостная, сердечная. Мы интересовались новостями с родины, нас расспрашивали о нашем житье.
На следующий день прилетел второй самолет, на борту которого был начальник летной экспедиции Г. Д. Красинский. Я воспользовался возможностью связаться с Владивостоком и послал туда донесение о проведенной работе. В этом донесении я изъявлял желание пробыть на острове не два года, как намечалось первоначально, а три, чтобы успеть выполнить весь план намеченных мною работ.
Проводили наших дорогих гостей и с жадностью набросились на привезенные газеты. Но тратить особенно много времени на чтение пока нельзя себе позволить. Нужно готовиться ко второй зимовке, учитывая опыт прошлого года, то есть интенсивно продолжать заготовку мяса, осваивать новые промысловые участки.
15 августа. Сегодня утром мне сообщили, что за кромкой льда появилось неизвестное судно. Выйдя на берег, я увидел небольшую шхуну, стоявшую примерно в 10 километрах от берега к югу от мыса Гаваи. Неожиданное появление судна не могло не взволновать всех обитателей нашего острова. На всякий случай нужно подготовиться — цель посещения острова неясна.
16 августа. Замеченное нами вчера судно подошло ближе и остановилось в четырех километрах к югу от бухты Роджерс. Теперь уже ясно, что это моторно-парусная шхуна под американским флагом. Память о посягательстве иностранных держав на остров Врангеля еще слишком свежа, чтобы спокойно отнестись к появлению у наших берегов американской шхуны. Я собрал наших людей, предложил всем вооружиться и вести неослабное наблюдение за действиями незнакомого судна. От прибрежной воды его отделяет лишь небольшая лента легко проходимого разреженного льда, шириной не более километра. Можно ожидать, что оно в любую минуту войдет в бухту или вышлет шлюпку.
17 августа. Американцы продолжают крейсировать между мысом Гаваи и бухтой Роджерс, но по-прежнему не проявляют стремления к сближению. Положение остается напряженным.
18 августа. Льды, двигавшиеся к юго-западу и западу, значительно разредились, облегчая подход к берегу. Однако шхуна исчезла с горизонта. Некоторое время мы продолжали усиленное наблюдение, но больше она так и не появилась.
Глава XII
Первая попытка уточнения карты острова. — Метепь. — Мы терпим поражение и берем реванш. — Томик Пушкина. — Падь Вьюжная и остров Скелетон. — В пути. — На косе Бруч. — Четыре дня в районе мыса Уэринг
Первая карта острова Врангеля была составлена в 1881 году капитаном корабля «Роджерс» Берри. Некоторые исправления в очертания западной части острова внесла гидрографическая экспедиция Северного Ледовитого океана, когда в 1911 году к острову подходило экспедиционное судно «Вайгач». С этими уточнениями карта Берри была издана Гидрографическим управлением, причем сплошной линией нанесены только берега, исследованные русскими гидрографами; остальные участки побережья намечены пунктиром.
При более близком ознакомлении с островом выяснилось, что карта во многом расходится с действительностью. Особенно сильно бросалось в глаза это несоответствие на северной стороне острова. Поэтому я счел необходимым сделать попытку исправить существующую карту, предприняв для этого поход с целью описи побережья.
Опорными точками я наметил два астрономических пункта: один в бухте Роджерс, определенный Давыдовым в 1924 году, а второй в бухте Сомнительной, на мысе Томас, определенный экипажем «Вайгача» в 1911 году. Работу решил распределить в следующем порядке:
1) обойти с маршрутной съемкой вокруг всего острова, приняв за исходную точку астрономический пункт Давыдова в бухте Роджерс;
2) приняв за исходную точку тот же пункт, дойти до северной горной гряды и повернуть на запад, пройти вдоль гряды весь остров, перевалить южную гряду в ее западной части и выйти к астрономическому пункту «Вайгача» на мысе Томас;
3) взяв за исходную точку астрономический пункт «Вайгача», долинами пройти посредине южной гряды до исходной точки в бухте Роджерс, увязавшись примерно на середине пути с астрономическим пунктом Давыдова в бухте Сомнительной.
Из приборов у нас была только буссоль Шмалькальдера, Пройденное расстояние я предполагал измерять прикрепленными к нартам велосипедными колесами со счетчиками оборотов.
В партию входили два человека — я и Павлов.
Нам предстояло пройти 500 километров. Мы надеялись, что уложимся в полтора месяца. Транспорт — две нарты и восемнадцать собак.
Выезд был намечен на 8 октября 1927 года.
…В этот день с утра дул свежий западный ветер. Время от времени начиналась метель. Мыс Гаваи то скрывался во мгле, то снова-четко вырисовывался на бледно-голубом фоне неба. Но можно было ожидать, что погода выправится. Хотелось скорее начать работу, и поездку решили не откладывать. Санный путь установился, необходимо использовать светлое время. Правда, солнце скроется только 23 ноября, но с середины месяца день настолько укоротится, что Вести съемку будет трудно. Кроме того, октябрь и ноябрь — время выхода со льда медведей, так что можно не запасаться впрок кормом для собак.
Около 10 часов утра мы выезжаем. Ветер вначале относится к нам благосклонно. Он совершенно не мешает; нам, и через полтора часа мы уже приближаемся к вершине бухты Роджерс. Но тут он резко меняет свое направление: из западного переходит в северо-западный, а скоро и в чистый северный, достигая 7–8 метров в секунду. Поднимается метель.
Пользуясь промежутками между отдельными шквалами, с трудом успеваю взять несколько азимутов. Налетевший шквал рвет нить диоптра. Исправлять прибор приходится лежа на снегу с подветренной, стороны нарты. Павлов старается защитить меня от ветра, и, нужно, признать, это ему удается: закутанный в меховые одежды, Он представляет собой довольно надежный заслон.
Наконец ремонт закончен, азимуты взяты, и мы снова понукаем собак.
Дальше двигаться по берегу нельзя. Впереди скалистый мыс Гаваи. Берем направление на север, чтобы пересечь мыс и попасть в небольшую лощину, расположенную позади скал. Но сумеем ли мы до нее добраться? Метель разыгрывается не на шутку. Мы с трудом держимся взятого направления. А идти нужно — оставаться такую погоду на возвышенности нет никакого желания. Кроме того, в лощине есть плавник, а мы взяли с собой камелек, так что теплом мы во всяком случае будем обеспечены.
Покрепче надвигаем малахаи и, закрывая лицо от режущего ветра, продолжаем путь. Уже в полной темноте спускаемся в лощину. Мы у цели, но отдыхать пока не приходится. Груженые нарты оказываются недостаточным балластом для палатки. Ветер, словно взбесившись, срывает ее и вместе с хозяевами гонит прямо в воду. Подтаскиваем несколько бревен плавника и, прилагая нечеловеческие усилия, наконец заставляем палатку встать «на ноги». В хорошую погоду это потребовало бы не более пяти минут, а мы провозились больше часа.
Измученные, но счастливые, мы сидим в палатке. Спальные мешки расстелены, камелек растоплен. Тепло, уютно. Я сажусь писать дневник, а Павлов принимается за стряпню.
9 октября 1927 года, понедельник. То затихая, то усиливаясь, метель продолжается вторые сутки. Видимо, придется здесь отсиживаться.
Утром я решил еще немного понежиться в спальном мешке, а Павлов пошел осмотреть берег. Не успел он пройти и сотни метров, как заметил спускающихся с горы двух медведей. То ли помешал ему бьющий в глаза снег, то ли виной оказался излишний охотничий азарт, но после четырех выстрелов медведи кубарем скатились со склона и бросились наутек по узкой прибрежной полоске.
Неудачливый охотник завопил: «Спускай собак!» Но его вопль потонул в снежном вихре. Он бросился к палатке, стреляя в воздух. Один из выстрелов я наконец услышал.
Мы спустили собак и начали погоню, но время было потеряно. Пробежав около километра, осилив две отвесно падающие в море скалы, мы уперлись в третью, которую медведи обошли вплавь. Одна из собак бросилась было за ними, но через две минуты уже скулила на плавающей льдине метрах в 30 от берега. Я отправил Павлова назад, а сам остался ждать, пока собака выберется на берег, после чего тоже направился к палатке. В пылу погони мы не замечали стоявших на нашем пути преград, пробирались под такими скалами, под которыми я сейчас, несколько остыв, никогда бы не рискнул пройти. Вот что такое охотничий азарт! Интересно, занимались ли ученые этой разновидностью психоза? Размышляя об этом, укрываясь от секущего лицо снежного вихря, притоптывая торбасами, наполненными ледяной водой, я постепенно приближался к нашему жилищу.
А вот и оно. Но что случилось? Стоя рядом с палаткой, Павлов воинственно размахивает винчестером и не менее энергично жестикулирует свободной рукой. Ускоряю шаги, бегу, а Павлов бросается от меня прочь. Со стороны можно подумать, что двое взрослых людей играют в снежном вихре в догонялки. Наконец настигаю товарища.
— В чем дело?
— Медведи!
Пока мы гнались за первыми двумя медведями, самка с медвежонком вышла с другой стороны. Когда Павлов вернулся к палатке, медведица уводила детеныша к морю.
Через пять минут мы увидели их на воде. Самка подплывала к берегу, за ней в трёх шагах плыл медвежонок. Звери вылезли на берег в двадцати шагах от нас. Самка заметила собак и попятилась было к воде, но две пули уложили ее на месте. Медвежонка пули настигли, когда он старался уплыть. Волна выбросила его на отмель.
Метель продолжается, но уже с меньшей силой. К вечеру небо прояснилось, луна мягким светом залила заснеженную землю. Около 8 вечера на северо-западе появилась лунная радуга. Изредка вспыхивало слабое полярное сияние.
10 октября 1927 года. Резкий северный ветер все еще удерживает нас в лощине. Зарядами идет густой сырой туман. Время от времени метет; На воде много лахтаков и нерп, Некоторые из них подходят близко к берегу. Решаем поохотиться, надеясь, что убитого зверя волной выбросит на берег, Двух подстрелили, но добыть их не удалось — один утонул, другого унесло в море.
Днем, когда туман над морем рассеивается, в просветы на горизонте виден крупный торосистый лед, двигающийся к юго-востоку.
К вечеру ветер достиг 9—10 метров, и снова метель.
11 октября 1927 года. Четвертый день, то затихая, то усиливаясь, продолжается пурга. Моря не видно. Палатку наполовину занесло снегом, и мы выбираемся из нее только в случае крайней Необходимости. Занимаемся бесконечным чаепитием, изредка перекидываемся словами, читаем.
Открываю книгу. «Руслан и Людмила». Знакомые, милые сердцу образы переносят меня в пору далекого детства.
Глухая таежная дальневосточная деревушка. Восемнадцать изб, срубленных из посеревшей от времени, когда-то розовой даурской лиственницы. На востоке хребет Чурки, а на западе, за узкой полоской увалов с пашнями, на десятки километров раскинулись зыбучие болота.
В избе, ничем не отличающейся от остальных, живет еще не старый казак. Борода и усы его только слегка тронуты сединой, но жизнь, про которую тогда сложили пословицу: «Слава казачья, да жизнь собачья», уже надломила силы. «Изробился», — говорят про казака соседи.
Ему теперь часто недужится, и он лежит. Семья в тревоге. Только шестилетний сынишка Егорка радуется, что отец не пойдет ни на пашню, ни на покос, а будет лежать и читать ему вслух и рассказывать.
У казака Алексея Ушакова единственная во всей деревне книга, не считая тех, что хранятся в маленькой деревянной часовне на случай редких наездов попа. Книга эта — «Руслан и Людмила».
Книга старая, растрепанная, в ней не хватает страниц, но казаку это не мешает. Поэму он знает наизусть, как, впрочем, и сказки и про царя Салтана, и про золотую рыбку, хотя этих книг у него нет.
Егорке нравится все, что читает отец. Он слушает жадно, затаив дыхание. Нередко, повиснув на бороде Черномора, он уносится вместе с Русланом в облака. Мертвая голова в его представлении похожа на Чурку, голец которой, словно шлемом, покрывает вершину горы. А когда отец читает про тридцать трех богатырей, Егорка начинает утверждать, что раньше их было тридцать три, а теперь уже тридцать четыре!
Спор обычно кончается тем, что отец говорит:
— Вот соберусь, поеду в станицу, может, найду книжку про царя Салтана. Тогда сам и читай!
— А я не умею!
— Учись, Егор!
И начинается урок.