– Я прошу сделать перерыв. – Аля вдруг внезапно перестала петь и, не глядя на итальянца, ушла за кулисы.
До концерта оставалось достаточно времени. Аля посмотрела на часы – на репетицию она больше не вернется. Можно было отдохнуть, но она взяла сумку, ключи от машины и вышла из артистической.
– Не опаздывайте, синьорина, – помощник режиссера улыбнулась ей на выходе.
– Я не опоздаю, – заверила ее Аля.
Этот старый город выстоял в войнах, революциях и природных катаклизмах только для того, чтобы история стала памятью современников. Аля любила эти места – глаза, сердце и ум не оставались равнодушными, а древность мостовых и улиц вселяла уважение. Но самым сильным было чувство надежды – человек, которому отпущен такой, в сущности, короткий срок, глядя на эту старину, не мог не понимать, что продолжение жизни вполне возможно и в таком виде – в виде фонтанов, дворцов, площадей. Была в этом городе магия времени. Она неизбежно задевала и заставляла проще относиться к собственным уходящим годам. Наверное, поэтому старушки в этом городе были вызывающе элегантны, молодежь особенно беспечна, а священники – веселыми. Этот город очень напоминал русскую матрешку, ибо в этом городе было множество городов – их было ровно столько, сколько эпох прожило человечество.
Аля любила этот город, хотя порой и не могла пробыть на этих улицах больше часа. «Эти места – как сильно концентрированные духи: от запаха дуреешь и устаешь», – смеялась она и возвращалась в отель, устраивалась удобно на огромном балконе. И казалось, что не поменялось за эти века ничего – а в особенности небо.
Аля, уже привыкшая к местному дорожному беспорядку, решила поехать туда, куда уезжала, когда надо было побыть в шумном одиночестве, когда надо было помолчать, но не хотелось этому молчанию придавать особенное значение, когда отсутствие спутника успокаивало, а шумная толпа, грохот воды и суета не позволяли затаенной, запрятанной вглубь жизненной горечи проникнуть глубоко в душу. Аля поехала к фонтану Треви, который излучал мощь стихий.
Машину пришлось бросить на виа дель Тритоне и пройти пешком – толпа туристов поглотила Алю, оглушила разноязычием, но это не раздражало – все равно сквозь шум голосов накатывал оглушительный рев воды. На площади перед фонтаном было множество людей, которые застывали перед этим удивительным сооружением – казалось, что все персонажи действа только что вышли из этого дворца, а у их ног бушует море.
– Синьорина, прошу! – Знакомый официант помахал Але. Еще одна прелестная особенность этого древнего города – человеческие отношения завязываются легко, и даже меркантильный налет не лишает их южной душевной щедрости.
В этом маленьком уличном кафе Аля бывала всегда, если гастрольные планы приводили в этот город. Она садилась за столик, который обслуживал любезный официант, двоюродный брат электрика театра, где она иногда выступала. И поэтому ее обычно усаживали на место, откуда был хорошо виден фонтан. Потом, в знак особого внимания, тот же официант раскрывал зонтик, хотя кафе и располагалось в тени арки большого дома.
В этот день ничего не случилось. Просто маэстро Мискотти оказался склочным стариком, просто Аля неожиданно проявила характер, просто ей вдруг захотелось оказаться одной среди людей. Она сидела за столиком, словно на берегу бушующего океана, и не думала больше о выступлении, о дирижере, с которым не нашла общего языка, она не думала, что пройдет еще неделя, и ей опять придется уезжать, на этот раз совсем далеко, в Южную Америку, где у нее контракт на полгода. Аля смотрела на толпу перед фонтаном и впервые за все время своей семейной жизни думала о своем одиночестве. Одиночестве вынужденном и добровольном одновременно, одиночестве, о котором ее предупреждали все, включая мать. Она думала об удобных, но пустых квартирах, где жила во время гастролей, о больших домах, где ей хватило бы одной комнаты и где так хотелось уюта вдвоем. Она думала о том, что Юра никогда не бросит свою работу, да и она бы этого не хотела. И именно поэтому вдвоем они будут не больше четырех месяцев в году. А этого совсем недостаточно для счастья и вообще для семейной жизни. Ужин вдвоем в будни, обед в воскресенье, покупки на неделю, скандал из-за невымытой посуды, обиженное молчание и примирение под смятым и скомканным одеялом – вот тот минимум, который обеспечивает такой сложный процесс, как семейная жизнь. У них давно этого не было. У них жизнь – как праздник, встреча в Париже и расставание там же через три часа. Завтрак в Москве – и ужин в тот же день в одиночестве. Недолгие встречи, быстрые расставания, недоговоренные беседы, невысказанные жалобы – если встреча как праздник, разве можно портить его досадными мелочами. А на поверку оказывается, что без будней, докучливых, мелких и серых, без этих будней нет семьи.
Их жизнь вдруг расстроилась, как внезапно расстраивается музыкальный инструмент. Где-то незаметно чуть-чуть ослабнет струна – и вот уже звук другой, раздражающий слух и вызывающий досаду. Их жизнь расстроилась из-за того, что времени на повседневность у них не хватало. Аля вздохнула про себя: «Все виноваты, и никто не виноват!» От этой мысли становилось совсем не по себе – непонятно, что можно сделать и как все можно исправить. «Два взрослых человека, любящих друг друга…» И тут Аля вдруг замерла. Слово «любить» – привычное – вдруг ей показалось странным. «Мы любим другу друга, но сколько же можно повторять это?! Как будто я убеждаю себя в этом, а жизнь мне доказывает обратное. Я люблю, но его нет рядом. И, наверное, никогда не будет. Я привыкла к мысли, что люблю, но на самом деле я этого точно не знаю. И тоска по нему – это скорее дань привычке, мне положено тосковать, как одинокой жене. А эта тоска не такая простая. И она не пройдет, если он будет рядом». Тоска не пройдет, это Аля уже поняла. В те редкие дни, когда они были вместе, она порой испытывала дискомфорт – так часто ощущают себя родственники, которые давно не виделись. Вроде бы все знаешь про человека, а как только прозвучат слова приветствия и произойдет обмен банальными новостями, повисает молчание. У Али и Юры так теперь бывало частенько.
Аля внимательным взглядом окинула площадь. Сколько людей! И каждый из них даже не подозревает, что, быть может, в эту минуту он или она навсегда расстается с чувством, которое казалось прочным и постоянным, которое переполняло так, что казалось, его хватит не на одну жизнь, а на несколько. С чувством, которое не терпит больших расстояний и долгих разлук.
В этот день ничего не случилось. В этот день она разлюбила Юру.
Часть II
Глава 1
– Пожалуйста, не оставляй свои вещи в ванной. Неужели так сложно брюки повесить в шкаф?! – Все проблемы, накопившиеся за годы их совместной жизни, сконцентрировались в этом упреке. Катя стояла посреди дома с ворохом мужской одежды. Миша, пока еще ее муж, спокойно сидел за столом и пил чай.
– Не трогай, я их сейчас надену, – только и сказал он. И даже головы не повернул.
– Ради бога, только ты не понимаешь, что они нам мешают. Мне. Ваньке. И вообще я ребенка приучаю к порядку, а ты своим примером мои старания сводишь к нулю.
– Тебе так кажется…
– Что?! Что мне кажется, что вот это, – Катя потрясла объемными черными штанами, – твои брюки?!
– Тебе кажется, что ты ребенка вообще можешь чему-то научить?!
– Ну да! Тебе виднее…
– Представь, виднее… – В тоне мужа появилась та веская многозначительность, которая Катю бесила больше всего. Самое опасное было попасться на эту удочку. Однажды Катя уточнила, что имеет в виду муж, и получила сполна. Там, в этих упреках, было все: и «жажда денег, и странные мужчины вокруг, и брошенный сын, и криминал, который вошел в нашу семью, и жажда дешевой популярности». Последнее особенно взбесило Катю – муж намекал на то, что после покушения на Юрия Спиридонова у подъезда их дома дежурили телевизионщики и журналисты разных печатных изданий. Мало того, они приставали с расспросами к соседям и даже Ване проходу не давали. Впрочем, сын пошел в Катю – он всегда был спокоен и на все вопросы только улыбался. Что позволило одному развязному журналисту заподозрить его в аутизме. Катя по этому поводу только рассмеялась:
– Вань, не обращай внимания.
– Мам, я и не обращаю. Только папа меня все время ругает.
– Я с ним поговорю, – пообещала Катя, но разговор оттягивала. Она знала, что стоит его завести, и всплывет самая болезненная тема – разъезд.
Сейчас, стоя с брюками в руках посреди дома, Катя, не дожидаясь дальнейших провокаций со стороны мужа, произнесла:
– Пожалуйста, переезжай. Мы не можем так больше жить. Ребенок станет истериком. Я не могу спокойно работать, да и тебе, видимо, не очень удобно…
Издевку в последних словах Миша, казалось, не заметил.
– Мне – удобно. Моя жизнь проста, скрывать нечего, стыдиться нечего. А потому мне удобно. Другое дело – ты.
Катя уже было открыла рот для велеречивого возмущения, но вдруг неожиданно произнесла:
– Да, а мне неудобно. Мне есть, что скрывать, и я не хочу, чтобы ты знал мои секреты.
– Тогда ты и уезжай. – Ответ прозвучал быстро, как «домашняя заготовка» у политиков в период предвыборной кампании. Катя на секунду онемела, но потом взяла себя в руки и спокойно произнесла:
– Завтра я подаю на развод. И даже не надейся, что я изменю решение.
Она своего мужа знала двенадцать лет. До того как Миша потерял работу, они жили довольно спокойно. Теперь Катя понимала, что это спокойствие обеспечивалось ею. Воспитание Вани, его детские болезни, садик с неизбежной ветрянкой и «нехорошими» словами, диатез, таблица умножения и дневник с тройками – это все было на ее плечах. Катя никогда не дергала мужа по пустякам – она знала, что он, человек творческой профессии, зависим от настроения, перепадов погоды и пересоленности супа, а потому почти не напрягала домашними заботами. Как-то без особых проблем вырос Ваня – в свои одиннадцать лет мальчик был самостоятелен и сообразителен. Как-то зарабатывались деньги – Катя была упорна и предприимчива. Как-то семья пережила критические пять, семь и десять семейных лет. И на одиннадцатом году случилось событие, которое вдруг обнажило семейный нерв.
Самой большой проблемой оказалось то, что Миша смирился с потерей работы. Он отнесся к этому событию как к закономерному итогу случившегося на дворе кризиса.
– Ну, стало быть, и моя очередь наступила, – говорил он за ужином и начинал долгие разговоры о том, кто еще остался без работы. Присутствие в этом списке друзей семьи его весьма утешало.
– Миш, а Володя и Стас уже устроились на работу, – говорила Катя.
– Я знаю, но это шаг вниз, – фыркал Миша.
Катя пожимала плечами – в любом случае, эти люди уже зарабатывали деньги, а Миша не стеснялся занять у Катиной мамы сто рублей на проезд.
Когда Миша пошел петь в хор, Катя удивилась. Выждав некоторое время, она обратилась к нему с вопросом:
– Ты уже послал куда-нибудь резюме?
– Зачем? – Миша был искренен в своем удивлении.
– Затем, что нам не хватает денег.
– Надо урезать расходы, – наставительно произнес муж.
Катя тогда промолчала.
– Ты много можешь сделать и для воскресной школы, и для разных мероприятий… Раз ты там уже работаешь… Стоит только проявить инициативу, – пилила потом она мужа.
Миша только сердился и закатывал глаза. Но Катя все поняла. «Зачем ему что-то там делать, если в доме и так все есть – обед, завтрак, ужин, одежда. Ребенок тоже одет, за художественную школу я плачу… Зачем ему работать!» Катя была огорчена не только тем, что муж удовлетворился минимумом, Миша всегда ей казался амбициозным. Но и тем, что проводящий дома весь день человек не в состоянии помыть посуду, поговорить с сыном, проверить уроки. Катя разозлилась. Тем более что любое ее начинание муж встречал в штыки. В своей критике Миша вдруг стал крайне несдержан и резок.
– Ты что, машину задумала продавать?! – Он услышал ее разговор по телефону.
– Да, выхода почти нет! – Катя и так была огорчена, и особенно разговаривать на эту тему не хотелось.
– Легче всего – продать! – Миша встал в позу.
– Хорошо, – перебила его Катя, – посоветуй что-нибудь. Дельное.
Миша говорил долго, но все больше о том, как кто-то разорился, прогорел, влез в долги.
– Хорошо, я тебя послушаюсь. И не буду продавать машину. Но деньги на открытие магазина ты мне дашь? Ты их заработаешь? – Катя еле-еле сдерживала гнев.
– Я против магазина, – Миша, как всегда, ушел от прямого ответа.
– А за что ты?!
– Ты могла бы пойти работать…
– Но я не хочу! Я хочу свое дело. Я хочу быть хозяйкой.
– Это не что иное, как суетные амбиции.
– Нет, это расчет, обычная математика. Ване нужно будет учиться, а вдруг это обучение будет платным? Нам нужно иметь деньги на врачей – мамы наши не молодеют. Мы же не можем им не помогать. Я могу пойти работать, но времени у меня будет уходить столько же, сколько и на свой бизнес, но работать я буду «на дядю».
В этот раз Катя говорила долго, и закончилось все ссорой. А когда Миша узнал, что она открыла магазин, то даже не помог затащить тяжелые пакеты с кормом.
– Ты меня не слушаешь. Вот живи своим умом и сама все делай!
Кате за всеми деловыми хлопотами и заботами о сыне некогда было реагировать, убеждать, стыдить и призывать к здравому смыслу. Она на карту поставила почти все ради собственного дела, и теперь ей надо было выстоять.
К тому времени, когда все самые тяжелые вопросы, типа «быть или не быть», Катей были решены в одиночку, Миша почти перестал ее интересовать. Мужчина на диване стал обычным источником раздражения, и даже воспоминания о прежней любви не могли смягчить ее.
Сейчас, стоя с мужниными брюками и услышав его ответ, Катя рассвирепела. Их отношения миновали все стадии супружеского охлаждения и разочарования, теперь надо было просто расстаться. Расстаться спокойно, уважительно, так, чтобы через много лет, когда утихнут все обиды, встречаться с легким сердцем. Но даже это Миша не в состоянии был сделать. Тогда, забыв о всех правилах приличия и деликатности, она сказала:
– Эта квартира моя. Ее купил мой отец. И живем мы здесь только потому, что моя мама была великодушна. Мы, как молодая семья, должны были работать и зарабатывать на свое жилье. Это прежде всего касается главы семьи – то есть тебя. А моя мама могла бы сдавать эту квартиру, уйти с работы и жить на деньги с аренды. Но нас пожалели, и мы с первого же дня живем в своей квартире. Сейчас, когда наша с тобой жизнь совершенно невозможна, ты должен уйти. Я не хочу тебе напоминать, что юридически здесь не придерешься. Я владелица квартиры и хочу, чтобы ты выехал.
Миша спокойно допил чай, со звоном бросил в раковину чайную ложечку и вышел из кухни. Катя поняла, что никуда он не уедет, а она никогда не обратится к закону, который ее защищает. Она никогда не будет его выселять по суду, приставами и милицией. Она не будет скандалить, орать, выбрасывать вещи на лестничную площадку. Она слишком хорошо воспитана, она думает о сыне, который, несмотря ни на что, должен любить и уважать отца. Катя – другой породы, а Миша этим с удовольствием воспользуется. И жить они будут так же – с вечно разбросанными по квартире его вещами, с его окриками в адрес Вани и хамоватым иждивенчеством. Катя, которая за свою недолгую жизнь уже совершила немало серьезных поступков, пасовала перед этим мужчиной. Она знала, что будет плакать ночами, что будет неловко объяснять сыну все коллизии их странной семейной жизни – папа спит на диване в гостиной, мама в спальне, – она знала, что весь интерес к такому любимому занятию, как «украшательство квартиры», будет потерян – какая разница, что висит на окнах, если на мебели валяются грязные вещи, а в кухне немытая посуда.
– Мама, я заеду к тебе сегодня? – Катя позвонила маме с работы.
– Я занята. – Наталья Владимировна никогда не была свободна.
– И все же я заеду. – Катя даже не слушала ответа. Ей надо было сейчас с кем-нибудь поговорить. Не пожаловаться, не поплакаться, ей даже не надо было рассказывать о том, что ее волнует. Ей просто хотелось поговорить с кем-то, кому не надо ничего долго объяснять. Катя знала, что разговор с мамой начнется на повышенных тонах – Наталья Владимировна всегда была чем-то недовольна, и Катя умела отвечать ей в тон. И обсуждать они будут совершенно отвлеченные предметы типа качества воды в мамином кране. И мамин тон будет такой, словно это она, Катя, насыпала бог весть какой дряни в городскую систему водоснабжения. Кате сейчас хотелось именно такого разговора, потому что мама, разговаривая о воде, безошибочно поймет настроение дочери и, не задав ни одного вопроса, выскажет суть того, что так волнует Катю.