– Я вылетела, как только мне передали вашу записку.
– Хорошая моя, прилетела! Ты не представляешь, как он звал тебя! Он звал тебя и ночью, и под наркозом, мне врач рассказывал. Аля, я все знаю – ты, наверное, спешишь, но ты должна побыть с ним. – Варвара Сергеевна уже не плакала, она говорила шепотом, постоянно оглядываясь на спящего сына.
– Как он себя чувствует?
– Ничего не могут сказать. Там воспаление, врачи дают ему успокоительное, чтобы он больше спал. Уколы обезболивающие – рана глубокая. – Варвара Сергеевна указала на капельницу: – Вот, вводят глюкозу…
– Успокойтесь, не плачьте, – Аля обняла ее, – вам сейчас надо поехать домой и поспать. Я буду здесь столько, сколько понадобится Юре. Не волнуйтесь. Вадим, отвези Варвару Сергеевну. Я побуду здесь, а потом меня кто-нибудь сменит.
– Здесь все время дежурит медсестра, врач закреплен за этой палатой. Здесь охрана. – Вадим смотрел на обеих женщин. – Вы вполне можете немного отдохнуть, а потом приедет Галя, она подежурит.
– Вадим! – отмахнулась Варвара Сергеевна. – При чем тут Галя?! Юрочка должен увидеть или меня, или Алю. Он ждал ее. Он звал ее.
– Все решено! Уезжайте. Я остаюсь здесь. Вадим, сделай так, чтобы моего секретаря сюда пустили. Людмила привезет мне одежду, белье свежее и туалетные принадлежности.
– Хорошо, – Вадим понял, что женщин переспорить невозможно, – я все передам. Мама, пошли.
Когда все вышли, Аля подвинула кресло ближе к кровати, помыла руки, сполоснула лицо и присела.
Она смотрела на лицо Юры, и паника, тревога, страх постепенно отступали. Не может больше ничего случиться. И такой сильный, спортивный, как Юра, мужчина, на поправку пойдет быстро. Аля смотрела на светлые волосы, правильное, с четким профилем лицо – даже послеоперационная бледность не смогла растушевать загар – и думала, что этой ночью она, измученная тревогой и опасениями, опять полюбила этого мужчину. Ей подумалось, что любовь и была где-то рядом, не ушла бесследно, а лишь скрылась с глаз и теперь вдруг оказалась совсем рядом. Развод и разлука не помешали. «Как странно, – думала Аля, – я его разлюбила, все это время жила спокойно, не мучаясь воспоминаниями, не тревожась о возможной ошибке, не желая возврата отношений. Но случилась беда – я здесь, и это не только долг – это и чувство». Аля вдруг почувствовала слезы. Она на мгновение запрокинула голову.
– Ты похожа на галку. Черную галку, которая пьет воду. – Юра открыл глаза и посмотрел на Алю. – Хорошо, что ты приехала. И позвонила тебе мама? Да?
– Да, она. Тебе, наверное, не стоит разговаривать? Надо лежать спокойно, а лучше спать, набираться сил после операции.
– Сколько можно! Я уже сутки сплю.
– Ничего, так надо.
– Хорошо, ты мне сейчас расскажешь все про себя, и я опять усну.
– Что же мне рассказывать? У меня все как обычно, а вот у тебя…
– Обо мне потом поговорим, сама только что просила спать и не волноваться.
– Да, ты прав. А у меня? У меня так все предсказуемо, так все распланировано, что иногда даже скучно.
– Ты сбежала из театра?
– Да. Как школьник с уроков.
– На тебя это не похоже.
– А я сбежала.
– Надеюсь, из-за меня.
– Из-за тебя. Только тебе говорить не разрешают.
– Ну и что?! Ты где будешь жить? У мамы?
– Да, у нее. Но каждый день буду приходить к тебе.
– Вот еще! Каждый день не надо. Через день.
– Как скажешь, буду через день. Только быстрей выздоравливай!
– Ха, что ж я, дурак? Если ты будешь каждый день приходить, какой же мне резон выздоравливать!
Аля рассмеялась.
– Тебе нельзя шутить.
– Можно.
– Нельзя разговаривать, нельзя тратить силы. Мне все сказали. И вообще, эта твоя работа…
– Аля, не начинай разговор, который ты пыталась вести все те годы, что мы были женаты. Это моя работа, и я…
– Только не говори, что она тебе нравится!
– А я и не говорю, я хотел сказать, что я к ней привык. А для меня привычка очень много значит. Я человек непостоянный, увлекающийся, легкий. Для меня перемена мест, людское разнообразие – это самое большое удовольствие. И хорошо, что хоть к своей работе я привык.
– Но из-за нее это произошло…
– Аля, я сейчас пожалуюсь медсестре, и она тебя выгонит. Ты беспокоишь своими разговорами тяжелораненого товарища. – Юра закатил глаза.
– Хорошо, не буду. Ты прав, я сама тебя успокаивала, а теперь…
– Вот именно. Поговорим опять о тебе. Алька, ты стала такой известной и богатой, что мне иногда даже страшно становится. Была такая девочка-тихоня. С глазами-вишнями, с пухлыми губами и припухлыми веками, с косолапенькой походкой! Девочка, которая всех стеснялась, всех боялась… Впрочем, я вру. Петь ты никогда не боялась. Ты никогда не боялась зрительного зала.
– Я уже не помню. Наверное, когда-то боялась. Сейчас это уже другое чувство. Я даже не знаю, как его описать. Слушай, Юра, давай-ка спи. Ты болтаешь без умолку.
– Я просто рад тебя видеть. Оказывается, достаточно, чтобы тебя подстрелили, и бывшая жена, которая даже на неделю не может приехать в Москву, бросает все и появляется у постели бывшего мужа.
– Я испугалась. Тем более никто мне ничего не объяснил толком.
– А тут никто ничего не знал, я же не в Москве был. Пока вертолет, пока сообщили, пока позвонили… Ну, как водится, журналисты были оперативнее всех… Эти узнали все сразу, даже результаты моих анализов. Кстати, у меня гемоглобин низкий, ты это знаешь?
– Нет, не знаю. Я потом поговорю с врачами, а сейчас я ухожу, иначе ты не замолчишь!
– Не замолчу, хотя спать очень хочется уже.
– Вот и отлично. Я буду приезжать каждый день.
– Завтра не надо. Завтра меня осматривает «светило». А потом еще одно. Вадим постарался.
– Хорошо, тогда послезавтра. Я буду у мамы.
– Отлично, тогда я буду спать.
Аля наклонилась, поцеловала Юру в щеку и вышла. Он посмотрел на закрытую дверь, вздохнул и произнес: «Прошлое, которое вполне может стать будущим… Если мы не окривеем, не окосеем». Юра пошевелил больной рукой и сморщился. Боль дошла до кончиков пальцев и вернулась опять в плечо. Оставалось только лежать неподвижно.
В Москве Аля действительно бывала редко. Отпуск мировые звезды тратят на пребывание в местах пустынных, где можно хоть немного пожить инкогнито. Москва в число этих мест не входит. Не для отдыха этот город. К тому же слишком много здесь у Али знакомых, слишком пристальное внимание прессы. В Москву Корсакова прилетала из-за мамы, которой купила новую, просторную квартиру в элитном охраняемом доме.
Мама любила Вадима и была ему благодарна – именно этот человек сделал все, чтобы ее дочь стала звездой. И именно он имел мужество и благородство отказаться от любви к ней ради ее же счастья. Алина мама прекрасно понимала, что любовь никуда не делась, просто она была того качества, той силы и жертвенности, которая позволила отпустить ее дочь к любимому человеку. Семья Вадима сохранилась, но была лишь оболочкой, лишь скорлупкой пустого ореха.
С появлением нового жилья, куда не могли проникнуть журналисты, московская жизнь приобрела для Али необходимый комфорт. Останавливалась она теперь у мамы, долгими вечерами они разговаривали, вспоминали то время, когда Аля впервые уехала из дома и училась в Зальцбурге. Они пекли пироги, шили салфетки. Мама смотрела на это и тайком вздыхала – Аля была известна на весь мир, у нее были сотни поклонников, ее встречали овациями и цветами. Многие известные, красивые и состоятельные мужчины мира пытались за ней ухаживать, но Аля оставалась одна, и мать теперь понимала, что в жизни дочери что-то упущено. Аля выросла упрямой, целеустремленной, упорной – ниоткуда эти качества не берутся, они могли быть только плодами воспитания. А вот эти целостность и крепость характера с возрастом оборачивались против нее, против Али.
– Ты с кем-нибудь встречаешься? – этот вопрос звучал теперь часто. О личной жизни они редко разговаривали, но сейчас, когда развод с Юрой был позади, мать начинала волноваться. Всемирная слава – это замечательно, но семью и детей никто в этом мире заменить не может. Даже талант. Даже гениальность.
Аля ехала домой к матери и думала о том, что разговор «о счастье» обязательно возникнет. «Мама переживает из-за меня, никак не может успокоиться из-за развода и пытается мне найти жениха. Вот уж задача совершенно невыполнимая. Как это она себе представляет? У нас товар, у вас купец… И тут появляюсь я, вся такая в зените мировой славы! Жених теряет сознание. Куда мне замуж с моей карьерой?!» Аля вздохнула. После развода с Юрой она влюбилась всего один раз. В первую скрипку одного из самых больших венгерских оркестров. Аля помнила, как была сражена этим жгучим брюнетом, виртуозно исполнявшим все, начиная народными танцами и заканчивая Брамсом. Играл он так, что у слушателя непроизвольно начинали подрагивать ноги. «Экспрессия на грани нервного срыва» – одна из характеристик, которую любил повторять известный музыкальный критик. «Человек-чардаш» – так прозвала его Аля. В самом прозвище была толика иронии, но чувство, которое вызывал в ней этот молодой человек, было нешуточным. Томная, тихая, не склонная к открытым проявлениям чувств, она теряла голову и даже сама назначала свидания, прилетая после спектакля туда, где гастролировал объект ее любви. Хорошо, что из этой истории ничего не вышло – откуда ни возьмись на сцене появилась жена – горячая молдавская девушка, которая знала, что потеряет в случае развода. «Глупая и крикливая, словно ворона!» – думала про жену скрипача Аля. Она до сих пор злилась на себя за неумение выносить житейские ситуации. Аля отступила, бросив на произвол судьбы скрипача. Он еще долго ей звонил и даже пытался развестись. Но Аля, испугавшаяся огласки, сплетен в газетах и пятен на собственной репутации, приложила героические усилия, чтобы его отговорить.
На этом романы закончились, а остались работа, творчество и неявная тоска вечерами. «Счастье, что у меня сумасшедший график, некогда анализировать, некогда сожалеть, некогда делать глупости». Аля с радостью встречала каждое утро, поскольку день, в отличие от позднего вечера сулил явную нехватку времени для самокопания.
Была только одна тема, которую Аля предпочитала вообще не обсуждать с мамой. «Аля, хорошо, ну а дети?! Дети же нужны! Ты же сама понимаешь, век сценический короток», – неоднократно пыталась деликатно подтолкнуть Алю к разговору мама. Аля была непреклонна:
– Я не хочу это обсуждать. Вот когда мой век сценический закончится, тогда и буду думать об этом.
Аля произносила эти слова специально резко, чтобы мама обиделась и больше не заводила беседу. «Господи, почему так странно устроены люди?! Мама отлично знает, что я не могу сейчас завести ребенка. Моя карьера в самом разгаре, у меня самый пик! Я уйду в декрет, а вернусь ли? Бог знает, что будет! И зачем тогда это все?! Эти годы учебы, эти годы работы, этот талант!» – возмущалась Аля про себя. Мама однажды не выдержала:
– Вот чего я боялась больше всего. Вот почему я хотела отказать Вадиму, когда он пришел с предложением сделать из тебя оперную звезду! Вот почему я предпочла бы, чтобы ты была просто учительницей музыки в детском саду! У тебя была бы нормальная жизнь! И… дети!
Мама погорячилась, они обе это поняли, и через какое-то время сделали вид, что этих слов никто не произносил и никто не слышал. Судьба Али уже была предрешена ее талантом и упорством и неожиданной встречей с Вадимом.
Телефон зазвонил так громко, что Аля, погрузившаяся в свои мысли, испугалась. Она кинулась искать его в своей большой сумке, а когда наконец нашла, звонки прекратились. Аля посмотрела на номер.
«Ну вот, добрый вечер, Москва!» Аля улыбнулась. В этом городе, где она бывала не так часто, у нее были друзья. Нет, не те самые старинные, из детских лет, и не школьные. Друзья были новые, но Аля, совсем недавно вдруг почувствовавшая легкий морок московской гламурной жизни, с удовольствием разделяла их компанию. Здесь, дома, она не испытывала угрызений совести из-за нарушенного режима, лишнего бокала шампанского, полночных обедов и легкомысленных, грозящих фарингитом, нарядов. Здесь она была дома, здесь была мама, которая, если что, сделает замечание, пожурит, окрикнет. Здесь она была свободна от груза ответственности за себя, здесь она возвращалась в то недолгое детство, когда за всем следила мама, обо всем думала мама, все решала мама. А там, далеко от дома, за границей, на ее плечи ложился тяжелый груз ответственности за себя. Там она поддерживала строгий режим, диету, не позволяла рискованных выходок, не засиживалась допоздна в гостях – словно по-прежнему была студенткой и изо всех сил выполняла данные маме обещания.
– Привет! Я не успела ответить, в сумке телефон не найти! – Аля звонила своему московскому приятелю, владельцу художественной галереи. – В Москве, журналисты уже всем сообщили. В больнице была, чувствует себя так, как чувствует человек, которого пытались застрелить. Да, я еду домой отдыхать – дорога была очень тяжелой. Да, конечно, увидимся! Как обычно, на нашем месте. Я позвоню вам!
Аля закончила разговор и неожиданно улыбнулась – в Москве все как-то удивительным образом устраивалось. Юра жив и даже бодро шутит. О неустойке Вадим договорится. Ее ждут отличный контракт и интересная страна и есть несколько дней заслуженного отдыха. Она встретится с друзьями. А еще… Еще в ее душе вдруг появилось то, чего не было уже очень давно, – мягкость, сентиментальная расслабленность и зависимость от слов, улыбки и взгляда того, о ком думаешь. Пока чуть-чуть, совсем немного, но для внимательного глаза и этого было достаточно. «Неужели я влюбилась в Юру? В своего бывшего мужа? Если нет, то что со мной?!» – Аля рассмеялась.
– Как Юра? – Мама встретила ее в фартуке и с руками, вымазанными в муке.
– На удивление хорошо. Мне даже показалось, что Вадим сгустил краски.
– Вряд ли. На Вадима это не очень похоже. Думаю, что Юра при тебе бодрится. Я с врачом разговаривала, там есть о чем беспокоиться. Хорошо, что ты приехала. Он тебе рад.
– Да. – Аля прошлась по комнатам. – Я сорвалась прямо с выступления. Теперь Вадиму придется расхлебывать.
– Как ты узнала?
– Варвара Сергеевна позвонила и просила передать. Я сразу выехала. Но летели с пересадкой. Тяжело. А что ты печешь? «Жаворонков»?
– Да, как ты любишь.
«Жаворонки» – печенье из сдобного теста, которое пекут на весенние праздники, – были просты в изготовлении. В детстве, когда Алиной маме было некогда особо готовить, она покупала готовое сдобное тесто и, добавив две изюминки-глазки, выпекала этих птичек. Со временем рецепт немного изменился – тесто стали готовить песочное, сладкое, к изюму добавились орех, ванилин, специи, и теперь это было не простое печенье, а деликатес, рассыпчатый, сладкий, душистый. Аля, сидевшая на строгой диете, дома позволяла себе объедаться маминым лакомством.
– Хорошо как! Но мне надо сейчас поспать! Иначе я упаду.
– Да, давай. Тебе предстоят тяжелые дни. – Мама пошла вытирать руки.
– Что ты имеешь в виду?
– Как что? Больницу. Конечно, там есть медсестры, сиделки, но тебе придется все равно каждый день ездить.
– А, ты об этом?!
– Ложись отдыхать, потом поговорим, – прекратила разговор мать.
Уже когда Аля спала, она тихо позвонила Варваре Сергеевне.
– Думаю, что Аля задержится, она понимает, что Юра рад ее видеть. И очень хорошо, что вы ей позвонили.
Обе матери надеялись на то, что семья их детей восстановится. И никакой жизненный опыт не мог отвратить их от этой надежды. Они обе хотели уверенности в завтрашнем дне, а это могло дать только естественное продолжение семьи – дети. После разговора Алина мать сидела в тишине и темноте своей большой квартиры – она боялась разбудить дочь и боялась спугнуть свои надежды.
В последующие дни Аля и мать разговаривали долго и много. Каждый раз, когда дочь возвращалась из больницы, мать издалека начинала разговор о прошлом, об ошибках, о том, что расставание из-за ерунды, недоразумения можно всегда поправить. Аля слушала, прекрасно понимая, куда клонит мать, но ничего не отвечала. Она и сама не очень понимала себя сейчас. Она болела душой за Юру, старалась его развеселить, вкусненько покормить, рассказывала забавные истории. Аля видела, что Юра ей рад и пытается вести себя так, словно этих лет после развода не было вовсе. «Этакое дежавю, кажется, что я замужем за Юрой и просто вернулась с гастролей!» – думала она, вспоминая прошедший день.