Конечное Алька тогда не знал, кто из них самый лучший, кто из них Саша Гнездов. Они все ему показались почти одинаковыми. Стройные, загорелые. Какие-то сразу в одно время и веселые, и сдержанные. И сразу было видно, что это друзья. Что они рады ребятам.
Они хором сказали притихшим новичкам приветствие, а потом с шутками и смехом «растащили» ребят по отрядам.
Саша собрал отряд на лужайке недалеко от моря. Он не стал говорить о распорядке дня, дисциплине и правилах поведения. Он взял гитару и спросил:
– Кто знает песню "Веселый юнкор"?
Знали многие. Потому что в восьмом отряде собрались юнкоры.
Здесь были те, кто умел писать заметки, стихи и рассказы, умел рисовать и фотографировать. И не только умел, но и любил.
Альку послали в "Орленок"" за то, что он лучше всех оформлял дружинную стенгазету. А еще он немножко писал стихи, но про это в школе не знали: Алька стеснялся свои стихи показывать. И в первый день в «Орленке» он не догадывался, что здесь перестанет стесняться и стихи его много раз будут повторять по всему лагерю.
Он многого не знал в первый день. Не знал, что колючий рыжеватый Димка станет его другом, что пасмурное небо к вечеру очистится, что жизнь в лагере будет совсем непохожа на обычный "отдых", когда думают лишь о прибавке в весе.
Эта жизнь закружила его со следующего утра, когда трубы сыграли "Орленок-орленок…" и торжественным выходом барабанщиков открылась линейка.
– Барабанщики, марш!.. – И начинался день.
Было много дел. Были игры, походы, костры, плавание. Было синее море в белой окантовке прибоя. Пограничная тропа в зарослях над обрывом и настоящий автомат на плече. Были песни Саши Гнездова. И было главное дело – газета, которая, хоть лопни, должна выйти три раза в неделю на трех ватманских листах. И такая, чтобы целый день в пионерской комнате дружины «Звездной» толпились читатели.
Алька один раз так умотался с этой газетой, что заснул на листах картона в уголке пресс-центра. Об этом целую неделю со смехом рассказывали в лагере. Ну и что же? Это был хороший смех, без обиды. Ведь газета все равно вышла в срок. И недаром Альке вручили на линейке медаль за юнкоровскую работу…
Но самым-самым главным в этой жизни была постоянная радость и ощущение товарищества. И Алька написал стихи:
Песни – как страницы дневникам записанного в памяти. Поешь песню – и вспоминаешь дни и дела. Вот эту пели, когда уходили в плавание на теплоходе "Романтик", эта звучала, когда возвращались с лагерной "Зарницы", под эту строили Бруствер Славы – памятник тем, кто погиб, защищая эту землю.
И вот пришла минута для «Звездопада» – песни прощания.
… Эта песня звучит иногда по радио. И у тех, кто был когда-нибудь в "Орленке", в эти мгновения сильнее бьется сердце. Но все-таки по радио эту песню поют не так, как у лагерных костров, и пропускают очень важные слова. А все орлята их помнят:
Не будет…
Но она была!
Она, как яркий горячий огонек, останется в твоей жизни. Как орлятский значок, похожий на маленькое пламя. Как звезда.
Саша отложил гитару и встал.
– Вот что, ребята, я хочу сказать… Жаль расставаться, да? Ясное дело, жаль. Тут, как ни утешай, сколько слов ни говори, ничего не поделаешь. Да и какие бы мы были друзья, если бы расставались без сожаления?.. Конечно, сначала письма будем писать друг другу. Часто. Потом пореже. Потом кто-то совсем перестанет. Дома у каждого свои дела, свои товарищи. Своя жизнь. Но пусть останется между нами ниточка, которая не оборвется никогда… Смотрите: видите созвездие Большой Медведицы?
Подняли ребята головы и сразу отыскали глазами звездный ковш. Это по нему они находили дорогу в лагерь, когда шли с ночной вылазки во время "Зарницы".
– Видите верхнюю правую звезду в чашке ковша?
– Видим…
– Это альфа Большой Медведицы. Мы возьмем ее себе на память… И каждый месяц пятнадцатого числа в десять часов вечера, пусть каждый взглянет на эту звезду и вспомнит друзей-орлят. В этот миг мы всегда будем думать друг о друге. Пускай каждый, глядя на звезду, спросит себя: честно ли я живу? Не изменил ли орлятскому званию?
Алька стоял рядом с Димкой и смотрел на звезду. Ему стало хорошо и спокойно, но грусть его не прошла.
Завтра эта грусть станет еще сильнее. Когда начнут один за другим уходить автобусы. Последний взмах руки, последнее обещание писать каждый день (в этот миг ты веришь, что так и будет). Может быть, ты даже заплачешь. Это бывает. Не только девочки, но и мальчишки плачут иногда при расставании. Тут уж действительно ничего не поделаешь.
Но стоп? Сквозь собственные слезы подумай, Алька, о том, кому сейчас еще горше, чем тебе.
Подумай о вожатом. Тебе повезло: ты и представления не имеешь, что значит остаться в пустом лагере, когда разъехались ребята.
Опустела, замерла звонкоголосая страна. Темный вечер над корпусами. Окна светятся редко-редко, одно из десяти. Где-то бренчит гитара, но не так, как обычно, а потерянно и сиротливо.
Идет вожатый по палатам, мимо кроватей, которые еще, кажется, хранят тепло ребячьих тел. Идет и думает: вот здесь Алёшка лежал, здесь Саша, а здесь Валерка. А здесь маленький Андрейка в первую ночь плакал, по дому заскучал. А это Володина кровать, вон под ней еще шнурок от его ботинка валяется…
Шагает вожатый по палатам, один. Не идет к товарищам. Потому что у товарищей тоже невесело на душе. Каждый вспоминает своих – тех, к кому за этот месяц сердцем прикипел.
Опустел лагерь. На целых три дня. Потом снова придут автобусы, полные шумных незнакомых пассажиров, и все начнется сначала. Ты думаешь, эта мысль утешает вожатого? Не очень. Он полюбит тех ребят так же, как полюбил тебя, и Димку, и всех твоих друзей, но эти ребята не заменят ему вас. И он не забудет вас. Так же, как и всех других.
Я слышал не раз от вожатых в «Орленке» и в лагерях, похожих на него:
– К черту! Нельзя же так! Каждый раз сердце пополам раздираешь. Последнюю смену работаю и ухожу!
Они не уходят. Потому что они очень нужны тебе и таким, как ты, Алька. Они очень нужны, комиссары в красных галстуках, им нельзя уходить.
Им вообще многое нельзя. Нельзя хмуриться и быть скучным, если даже очень скверно на душе. Ведь если хмурится вожатый, сразу невесело делается отряду. Нельзя уставать. Нельзя ни на минуту забыть, что он' вожатый, командир. И что бы там ни случилось, в восемь утра, на линейке, когда раздается команда "Барабанщики – марш!", вожатый стоит в шеренге сводного комиссарского отряда. Ему открывать сейчас торжественный марш дружины, ему начинать день.
И никто не догадается, что Саша Гнездов поссорился вчера с Олей Поляковой, вожатой девятого отряда, которую считал самой лучшей девушкой на свете; что у другой вожатой, Зины Кругловой, всю ночь болел зуб, а Сереже Косицкому, который командует юными моряками, пришло с заочного факультета письмо с грозным напоминанием о несданных контрольных работах.
Трудная это наука – не показывать, что тебе трудно.
Вот и сейчас подымается с камня Саша Гнездов и говорит:
– Ну, орлята, время кончилось. Пора спать. И дело не в режиме, не в дисциплине, а в том, что все равно надо когда-то расходиться, гасить последний костер. И кто-то должен сказать об этом. Трудно, а должен.
…Из речки принесли мальчишки в пилотках воду. Зашипел и умер огонь. От углей в глазах танцевали зеленые пятнышки.
– Ну что же… Пора уходить.
Пора – значит, пора. Все дружно поднялись. Но еще с полминуты стояли они и смотрели на край звездного ковша, на яркую звезду – альфу Большой Медведицы.
Потом не раз – осенью и весной, когда небо совсем черное, и зимой, когда небосвод бледнеет, отражая снежный блеск земли, и летом, когда над прозрачными облаками сливаются зори, – ребята будут смотреть на эту звезду.
Подумайте, как это здорово!
Взглянуть на звезду и знать, что в этот же миг смотрят на нее синие веселые глаза Димки Снежкова, золотистые и ласковые – Светы Колончук, темные и строгие – маленькой Галки Снегирёвой из девятого отряда (ведь Димка завтра ей расскажет про звезду). Саша Гнездов тоже смотрит, и еще многие – те, кого ты здесь полюбил.
Может быть, в такую минуту тебе опять станет грустно, только в грусти твоей не будет горечи. Потому что ты знаешь: на свете очень много хороших людей, твоих товарищей. Одни – близко, другие – далеко. Тех, кто далеко, ты не можешь увидеть, не можешь улыбнуться им, но в радостные дни, когда вы были вместе, вы подарили друг другу очень многое. Вы подарили друг другу ощущение крепкого пионерского братства. Братства смелого, чистого и боевого. Это – на всю жизнь.
Ведь недаром ты, Алька, в прощальной лагерной стенгазете написал такие строчки:
ПЕРВЫЙ ШАГ
Холод незаметно дышит на автобусные окна. Сначала на стеклах появляются ломкие прозрачные нити, похожие на веточки. Потом на них вырастают узкие листики. Стеклянные «ветки» покрываются ими, как пухом. И вот уже на стекле полупрозрачная лесная чаща.
Смотреть на это интересно, если недолго. А если долго – надоедает. Володя дышит на стекло и протирает его обшлагом.
Вчера была пасмурная оттепель, а сегодня с утра стукнул морозец, и все покрыто теперь льдистой пленкой. Сверкают ели и березы в тяжелой одежде из снежных пластов, горят солнечные блики на белом покрывале полян. Слепящие зайчики прыгают вслед за автобусом.
Автобус идет неторопливо, басовито подвывает мотором на еле заметных подъемах, словно жалуется на перегрузку. Народу и правда много. Володю притиснула к окну незнакомая тетя с корзиной. В корзине кто-то возится и похрюкивает. А учительницу Зою Алексеевну и ребят не видно за чужими головами. Но Володя не скучает. Он лишь слегка досадует на водителя, когда автобус начинает буксовать в льдистой колее. Подъемы надо брать с разгона! Когда Володя станет шофером, он не будет ползать на машине, как черепаха. На то и машина, чтобы скорость была.
Правда, шофером он станет не скоро, хотя и сейчас может управлять мотоциклом и даже немножко трактором: Толя-тракторист давал попробовать. Надо Володьке прожить еще столько же, сколько прожил, чтобы разрешили сесть за руль, – девять лет.
А впрочем, может быть, повезет? До сих пор он многое успевал раньше срока. В школу поступил, когда до семи лет оставалось почти полгода. Ничего, взяли. И в пионеры приняли, едва стукнуло девять. Ну, в школу – это не удивительно. Отчего не взять человека, если он очень хочет, а свободных мест в первом классе хоть отбавляй? А в пионеры – это, наверно, из-за медали. Вернее, из-за того случая…
Володя раздвигает шарф и осторожно поглаживает шелковистый узел галстука. Два часа назад в большой школе, в городе Острове, галстук повязала Володе незнакомая большая девочка. Там на дружинном сборе принимали в пионеры ребят из Коломницы и других деревень.
Эта семиклассница со строгим и довольно симпатичным лицом еще до линейки поглядывала на Володю и о чем-то шепталась с вожатой. Наверно, удивлялась, откуда у маленького коренастого третьеклассника с торчащими на темени вихрами большая настоящая медаль.
Когда пришло время повязывать галстук, девочка то ли случайно, то ли нарочно мизинцем коснулась медали.
Медаль булавкой слегка царапала сквозь майку Володьке кожу и оттягивала рубашку. Она была тяжелая, как те медали, которыми награждали солдат во время войны. И слово на ней было выбито такое же: "За отвагу…"
"За отвагу на пожаре".
…Это было в конце весны, когда просохли дороги, припекало солнце и проклюнулась из почек острая зелень. Володя шел из школы и думал про то, что скоро лето. Лето, сами понимаете, лучшее время в году. Выскочил из дома, сбежал под крутой берег – бултых! И купайся пока зубы не застучали. Или на ту сторону – вразмашку. Река не маленькая, недаром называется Великая, но Володя переплывает туда и обратно не хуже других. На том берегу – заросли орешника. Можно набрать полный полиэтиленовый пакет орехов. Плыть обратно с такой добычей труднее, но Володя справляется и с этим.
А есть и много других интересных дел. Например, пасти лошадей. Володин отец конюх и давно научил его ездить на лошади. Конечно, машина – это интереснее, но лошадей Володя тоже любит. И многих знает. Особенно гнедого жеребца Гордого, на котором ездит отец, и вороного Героя – это конь папиного друга дяди Павла. Володя не раз уже на этих конях ездил.
Дел летом, конечно, много, но и времени больше. Книжки про войну можно почитать, и от телевизора ни старшая сестра, ни мама не прогонят, не скажут, как обычно: "А уроки выучил?"
Будто он не учит! За последний месяц у него ни одной тройки. Да и попробуй не выучи! Это в большой школе можно, где в каждом классе тридцать или сорок человек: то ли вызовут, то ли нет. А в Коломницкой начальной школе второй класс – всего два человека: Володя да Генька. На каждом уроке Зоя Алексеевна по десять раз успеет спросить. Генька вчера не доучил таблицу умножения – и пожалуйста: сидит в школе после уроков, учит.
Володя вздохнул. Собирались они с Генькой после уроков идти за удилищами, а теперь что? Он нащупал в кармане маленький ножик-складешок, поиграл им, потоптался у поворота тропинки, что вела к береговым кустам… Нет, нехорошо без Геньки, раз вместе хотели. Да и есть хочется. Самое время для обеда. Вон у дальнего конца конюшни, у коновязи, стоят запряженные в телеги папкин Гордый, Герой и еще четыре коня. Конюхи приехали с поля на перерыв.
Упругий ветер из-за реки прилетел, подтолкнул Володю в спину: шагай домой. У ближней стены конюшни весело завизжали и притворно заохали две девчонки: ветер унес от них какие-то бумажки.
Володя усмехнулся. Девчонки еще маленькие. Лилька и Тамара. В школу не ходят, с куклами пока играют. Наверно, тоже обед готовят. С баночками возятся. Вон, даже печку устроили…
– Эй, вы что делаете?!
Их как ветром унесло. А язык огня – бледный, почти невидимый на солнце – метнулся над травой, лег по ветру, коснулся стены конюшни…
Если бы хоть чуточку быть поближе: подскочить, ударить печку ногой, отбросить в сторону! Поздно. Стены с осени обложены для тепла сухим бракованным льном. Прошлогодний лен – как порох…
Только что, секунду назад, все было хорошо. Весенний день, близкое лето, мысли о каникулах. А теперь стремительно взметнулась беда – стеной огня, бесцветного, почти бездымного, но такого жгучего, что Володя отскочил на два шага и громко крикнул.